Счастливые и несчастливые семьи. Ироническое изречение Толстого
Едва ли не самое знаменитое изречение Толстого - зачин "Анны Карениной": "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему". Оно широко цитируется и принимается за бесспорную мысль самого Толстого. Мне это всегда казалось спорным, и я даже с трудом мог запомнить, счастливые или несчастливые семьи похожи друг на друга, - настолько обратимы две части этого высказывания.
Да и подтверждается ли оно в самом романе? Разве не вернее обратное? Ведь главное в семейном счастье - это любовь, чувство само по себе редкое, а при условии взаимности - редкое вдвойне, что ясно понимают Толстой и его герои: "Левин по этому случаю сообщил Егору свою мысль о том, что в бpаке главное дело любовь и что с любовью всегда будешь счастлив, потому что счастье бывает только в тебе самом". В любви люди менее похожи друг на друга, чем в нелюбви (равнодушии, отчуждении), потому что именно любовь выявляет в каждом его самое "свое", единственное. То же и со счастьем. Как могут быть счастливые семьи похожи друг на друга, если сами любящие благодаря любви столь несхожи ("счастье бывает только в тебе самом")? Поэтому, кстати, и изобразить счастье гораздо труднее, чем беды и распри: это штучный продукт, оно всегда в розницу.
Главное опровержение зачина романа - сам роман. В "Анне Карениной" есть только одна счастливая семья - Левин и Кити, и она-то в самом деле ни на кого не похожа. Напротив, между семьями, переживающими разлад (Каренины и Облонские) есть сходство, общая схема: измена, ревность, охлаждение, отчаяние, ссоры, замыкание, одиночество, попытка забыть и простить… У Карениных и Облонских разыгрывается параллельный сюжет: в трагической и в банально-комической тональностях. А вот сюжет Левина с Кити остается неповторимым, не отражается ни в чьих зеркалах. Неужели сам Толстой не понимал этого, так начиная роман (про похожесть счастливых семей) и так заканчивая его (непохожестью единственной счастливой семьи)?
Прекрасно понимал, хотя бы в этом пассаже про Левина: "Он думал, что его сватовство не будет иметь ничего похожего на другие, что обычные условия сватовства испортят его особенное счастье; но кончилось тем, что он делал то же, что другие, и счастье его от этого только увеличивалось и делалось более и более особенным, не имевшим и не имеющим ничего подобного" (ч. 4, гл. 16).
Вот именно: человек делает то же, что и другие, а счастье его особенное, "не имеющее ничего подобного". Значит, Толстой зачином романа противоречит себе?
"Левин был женат третий месяц. Он был счастлив, но совсем не так, как ожидал. На каждом шагу он находил разочарование в прежних мечтах и новое неожиданное очарование. Левин был счастлив, но, вступив в семейную жизнь, он на каждом шагу видел, что это было совсем не то, что он воображал". (ч.5, гл. 14).
И дальше Толстой подчеркивает огромную разницу между стереотипным образом счастья как озерной идиллии - и необходимостью делать трудный выбор и прилагать все новые усилия, чтобы не пойти ко дну. "На каждом шагу он испытывал то, что испытывал бы человек, любовавшийся плавным, счастливым ходом лодочки по озеру, после того как он бы сам сел в эту лодочку. Он видел, что мало того, чтобы сидеть ровно, не качаясь, - надо еще соображаться, ни на минуту не забывая, куда плыть, что под ногами вода и надо грести, и что непривычным рукам больно, что только смотреть на это легко, а что делать это хотя и очень радостно, но очень трудно".
Опять Толстой противоречит себе? Счастье Левина непохоже не только на счастье других, но и на его собственные представления о счастье. Не слишком ли много противоречий? Или начальную сентенцию нужно понять как насмешку, хотя многие читатели принимают ее за чистую монету? Толстой "подбрасывает" мысль, на которую легко купиться, и потом шаг за шагом, эпизод за эпизодом остраняет, "демонтирует" ее.
Вспомним, что большинство читателей воспринимает всерьез и пушкинскую, гораздо легче распознаваемую насмешку: "Блажен, кто смолоду был молод…" В интернете этот стих цитируется десятки тысяч раз, практически всегда одобрительно, как мысль самого автора, к которой читатель без оговорки присоединяется. В одном из словарей смысл выражения объясняется так: "у каждого возраста свои возможности и ограничения, и счастлив тот, кто в старости не стремится возместить упущенное в молодости, поскольку в своё время успел пережить и испытать всё сполна".[1] Мало кто замечает, как "блажен" постепенно приобретает прямо противоположный смысл - пошлости, духовного оскудения. "Блажен, кто с молоду был молод, /Блажен, кто во-время созрел,/ /Кто постепенно жизни холод /С летами вытерпеть умел; /Кто странным снам не предавался, /Кто черни светской не чуждался, /Кто в двадцать лет был франт иль хват, А в тридцать выгодно женат..."И лишь дойдя до этой строки, внимательный читатель задумается: а что же Пушкин хотел сказать? Может быть, он издевается над этим "блажен, кто смолоду", над этой апологией житейского здравомыслия и конформизма?
Но у Пушкина переход от "заздравия" к "заупокою" слишком явен, в пределах одной строфы, а у Толстого растянут на целый роман. Потому и не замечают иронического смысла сентенции, что он медленно проступает в повествовании о двух несчастных семьях и одной счастливой. И если уж большинство не дочитало, вернее, не додумало одну строфу "Онегина", то роман Толстого тем более трудно додумать.
А ведь по сути уже достаточно дойти до следующей фразы: "Всё смешалось в доме Облонских" - чтобы почувствовать толстовскую насмешку. Сам Стива прекрасно осознает: "Есть что-то тривиальное, пошлое в ухаживанье за своею гувернанткой". И потом, после сцены с Долли: "И как тривиально она кричала, - говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. - И, может быть, девушки слыхали! Ужасно тривиально, ужасно".
"Тривиально, пошло". Неужели такая тривиальность должна свидетельствовать, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, а не самым рутинным образом? Можно ли такую "мудрость" принимать за выражение авторской мысли? Не пора ли заметить, что зачин противоречит смыслу романа, что счастье, каким оно выступает в "Анне Карениной", гораздо более единственно, удивительно, невероятно, ни на что не похоже, чем все вполне тривиальные семейные несчастья с предсказуемым исходом.
То, что зачин ироничен по отношению к роману, не означает, что Толстой намеренно разыгрывает читателя. Начальная сентенция нейтральна по интонации: мысль заведомо не утверждается и не отрицается, а предлагается для дальнейшего испытания, а возможно, и опровержения. Эту типичную сентенцию в духе моральной философии могли бы изречь Ларошфуко или Лабрюйер. Такое нравоучительная максима уместно прозвучала бы в светском разговоре. На худой конец, это может быть мысль самого Стивы Облонского, фраза из его внутреннего монолога, которая иронически предваряет картину его разбитого семейного уклада. Стива одновременно и жалеет о случившемся, и пытается утешить себя: дескать, да, тривиально, но в каждой несчастливой семье это случается по-своему.
Однако испытания сюжетом эта мысль не выдерживает. Постепенно становится ясно, что это не монологическое утверждение Толстого, это спор романа с его собственным зачином. Это пример "чужого слова" в авторской речи - или, во всяком случае, такого слова, которое остраняется или даже оспаривается по ходу романа.
Эта "вненаходимость" сентенции по отношению к роману подтверждается историей его написания. Фразу о счастливых и несчастливых семьях Толстой внес в рукопись, уже подготовляя ее к печати, причем в качестве отдельного эпиграфа (к первой части), под которым поставил свои инициалы Л.Т.. Затем вычеркнул их и заменил буквами NN, тем самым придав этим словам характер цитаты из неизвестного автора, т.е. обозначив их чуждость своему голосу. Наконец зачеркнул и эти буквы и ввел фразу в роман как его зачин.[2] Таким образом, эта сентенция вступила в сложное диалогическое соотношение с романом, формально не выделяясь из него, но придавая ему тональность спора с неким не обозначенным NN, автором "мудрой мысли".
Мир Льва Толстого далеко не так "монолитно монологичен", как часто пытаются его представить вслед за Михаилом Бахтиным - по контрасту с полифонией у Ф. Достоевского. Можно даже говорить об обманном монологизме Л. Толстого, который начинает роман формально авторской и подчеркнуто авторитетной, афористической фразой, как будто задающей смысл дальнейшему повествованию... С тем, чтобы исподволь, но внятно, почти саркастически этот смысл опровергнуть.
[1] "Словобор".
[2] Н. Н. Гусев. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год. Глава четвертая. Основные моменты творческой истории романа "Анна Каренина".