Герой нашего времени - человек в футляре.
Сегодня по-новому перечитываются даже до скуки знакомые хрестоматийные тексты. Например, "Человек в футляре" - отталкивающий Беликов, воплощение убожества и пошлости, разрушитель живых общественных связей. "У этого человека наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой..." Беликова легко разоблачать - так много на нем всяких защитных оболочек. Темные очки, фуфайка, вата в ушах, пальто на вате, калоши и зонтик даже в хорошую погоду, и все вещи, включая часы и перочинный ножик - в чехлах. Ему бы добавить маску и резиновые перчатки - и получился бы типичный представитель коронавирусной эпохи. Современный Беликов - герой самоизоляции, подающий пример гражданской сознательности и ответственности. Он не вызывает ничего, кроме уважения, ибо, изолируя себя от мира, тем самым изолирует мир от себя. Через его чехлы не прорваться никакому чиху.
Кукрыниксы. Иллюстрация к "Человеку в футляре"
Или жена деревенского старосты Мавра в зачине того же чеховского рассказа - "в последние десять лет всё сидела за печью и только по ночам выходила на улицу". Заметим: по ночам, когда риск нарушить социальную дистанцию и заразиться от прохожего минимален. Очень предусмотрительная, социально вменяемая женщина. То, что в прежние времена выступало приметой жесточайшей социопатии и мизантропии, сегодня становится чуть ли не образцом разумного эгоизма и достойного служения благу человечества.
Странным образом меняется и даже переворачивается вся иерархия ценностей. Мне кажется, выдыхается жанр детектива, созданный Эдгаром По всего 180 лет назад, не так уж и давно по историческим меркам. Пара "преступник и сыщик" была глубоко значима для эпохи индивидуализма и рационализма, когда силы общества уходили на борьбу со злодеями, втайне подрывающими его устои. Сейчас не до этих частных аномалий, нарушающих сравнительно гладкий ход общественной жизни. Все человечество, вопреки физическому разъединению, слилось в одно дрожащее "соборное" тело, противостоящее нашествию антропофагов, непостижимой форме иной витальности. Эти "иновитяне" страшнее инопланетян, ибо они с нами и внутри нас. Они - порождение нашей же планеты, и не они ли - самые жизнеспособные ее детища, вопреки тому, что мы возомнили о себе? (страшный вопрос). Инфекционный агент более опасен и всепроникающ, чем Джеймс Бонд.
Детектив готов уступить место другому жанру, который можно назвать протектИвом. Если "детектив" - от латинского detegere, разоблачать, снимать покров, то "протектив" - от противоположного по смыслу protegere: закрываться, натягивать покров, заслоняться щитом. Как защититься от всеобъемлющей опасности, какую маску надеть, какую крепость построить? Если детектив - это расследование совершенного преступления, то протектив - это жанр предотвращения катастрофы, защиты от преступления, уже ставшего нормой, - опыт выживания на пределе.
У этого жанра - почтенная история, гораздо более древняя, чем у детектива, и восходящая к Библии. Ноев ковчег, вообще мотив построения ковчега и спасения в нем, - вот прообраз ситуации, которую мы переживаем сейчас, пытаясь собрать в наши дома все, что нужно для многодневного, а возможно, и многомесячного пребывания в спасительном заточении. Как известно, наводнение длилось 40 дней, после чего воды подняли ковчег, всё живое на земле погибло, остался лишь Ной и его спутники, - и только спустя 150 дней вода стала убывать. Похоже, нам приходится рассчитывать на столь же долгую осаду ("до конца года", а то и "до лета 2021 г.", как предсказывают эксперты), пока не прилетит голубь с вакциной в остром клюве и не сделает нам укол. Правда, после потопа Ной прожил ещё 350 лет и умер в возрасте 950: это дает нам надежду, что наряду с вакциной будет изобретен и какой-нибудь радикальный способ продления жизни.
Протектив может быть экологическим, психологическим, бытовым, апокалиптическим. Там, где появляется защитная оболочка, покров, отчаянная надежда заслониться и укрепиться, заткнуть все прорехи, - там протектив. "Робинзон Kрузо" Дефо, "Шинель" Гоголя, "Пещера" Замятина, "Защита Лужина" Набокова, "Цвет из иных миров" Лавкрафта, "Человек-ящик" Кобо Абэ - все это в разном смысле протективы. Защита от стихий, от стужи, от метеорита, от космоса, от агрессии, от революции, от утопии, от таинственных врагов и непостижимых опасностей, от внешнего мира как такового. Этот жанр, по сути, не менее захватывающий, чем детективный или приключенческий. Сумеет ли герой выстроить защиту, спрятаться в нору, забиться в щель?
Как ни грустно, будущее цивилизации в результате коронавирусного испытания, - это, скорее всего, умножение слоев и покровов, торжество футлярности. Такой императив, конечно, противоречит романтическим идеалам, революционным и тоталитарным утопиям всеоткрытости, полного обнажения, слияния тел и душ. Но ведь и по сути человек, как создатель и создание культуры, - это существо закрытое, и маска приросла к его лицу, как вторая кожа. Человек не ограничивается покровом, данным ему от природы, но создает многослойную систему "покрывающих друг друга покровов", которую мы и называем цивилизацией. Сюда входят покровы первого уровня - одежда; второго - жилище; третьего - искусственная среда обитания, деревня, город... Этой многослойностью своего цивилизационного кокона человек отличается от других живых существ. Если он разработал такую систему множественных покрытий для себя, значит, ему есть что скрывать. У человека много разных определений: homo sapiens, homo faber, homo politicus, homo ludens - человек "мыслящий", "общественный", "играющий", "создающий орудия труда". К ним можно добавить и homo tegens, "человек облекающий", набрасывающий покровы на все, в том числе и на самого себя.
Человек - самое "сокровенное" из всех существ, и наслоение оболочек свидетельствует о глубине тех тайн, которые он в себе скрывает. Вот почему наибольшее количество одеяний - у служителя "тайного тайных", священника. Для свершения таинства он покрывает себя несколькими слоями одежды, каждый из которых имеет свой символический смысл. В православной церкви священник и дьякон надевают на себя подрясник, рясу, стихарь (подризник), епитрахиль, поручи и фелонь (накидку). Епископ облачается в саккос, палицу, омофор, панагию и митру. Эта традиция восходит к ветхозаветной религии и связана с устройством "тайного тайных", где хранился ковчег со скрижалями завета. "Вот с чем должен входить Аарон во святилище... Священный льняной хитон должен одевать он, нижнее платье льняное да будет на теле его, и льняным поясом пусть опоясывается, и льняный кидар надевает: это священные одежды" (Левит, 16:3-4). В этом широчайшем контексте и Беликов может восприниматься как служитель странного культа, если не Бога, то его лжеподобия, требующего всемерной самоизоляции и упорной аскезы.
Собственно, первым актом после грехопадения человека было его облачение в "одежды кожаные", под которыми часто понимается сама плоть, надетая на душу, как знак ее уплотнения и изгнания из рая. Видимо, не случайно и то, что первый город - "одежда каменная" - был построен Каином, первенцем первородного греха, который в свою очередь совершил первый грех человекоубийства и братоубийства ("и построил он город" - Бытие, 4:17). Грех отделяет человека от мироздания, вызывая цепную реакцию укрытий и облачений, начиная с кожи и кончая городом и государством.
Как только у человека возникает стыд наготы и потребность покровов, так они начинают множиться и воспроизводиться на все новых уровнях. Эта почти маниакальная страсть - универсальная беликовщина - стала одним из мотивов современного искусства и направлений в культуре, которые придают упаковке самоценность, более того, рассматривают всю культуру как последовательность упаковок, лишенных внутреннего содержания. Например, постмодернизм есть самосознание культуры как бесконечной серии таких полых упаковок, вложенных друг в друга: пак-культура (pack-culture), склонная признавать только временное и условное отношение между оболочкой и содержимым, а не органическое - между формой и содержанием. Вообще приставка "пак-" может присоединяться ко многим понятиям. Например, пак-стиль - это упаковка темы во множество разных подходов и интерпретаций, не сводимых к одной идее, лишенных концептуального ядра. Художник Христо (Явашев), облекающий целые здания в ткани, фольгу, полиэтилен, легкий металл, хорошо имитирует эту безграничную множимость одежды, присущую культуре как таковой, - точнее, человеку как одетому существу (одетому изначально в свое тело, а затем и во все остальное). Христо прославился тем, что в 1985 году упаковал в бежевую ткань парижский мост Пон Неф, а в 1995-м покрыл серебристой металлической оболочкой берлинский Рейхстаг. Он также упаковал здания в Берне, Чикаго и Сполето. Искусство Христо имеет дело с предельным выражением homo tegens - с теми ультрасовременными оболочками, которые за тысячелетия цивилизации наросли на первую оболочку Адама.
Сейчас пандемия подводит нас к стремительному возрастанию подобной "упаковочности" ("искусство - в жизнь"!) Одно из основных занятий в нынешнем обиходе - натягивать маски и перчатки и очищать все поверхности, включая доставленные на дом товары, покрывая их упаковки дополнительным слоем стерильности, протирая дезинфицирующими растворами, салфетками и т.п.
Проблема упаковки - футляра и футлярности - важна для России, где исторически не выработалось достаточно средств для защиты человека от сурового природного и социального климата и широко распахнутого простора. Более того, сложилась мораль осуждения всяческих чехлов и покровов. Им противопоставляются удаль, которая не терпит никаких сдерживающих изнутри оболочек, "компрессий", и раздолье, не терпящее никаких внешних защитных оболочек, "изоляций". Удаль изнутри и разгулье извне совместно взламывают замкнутость всех покровов. Российским архетипом стало разоблачительное чеховское понимание "человека в футляре" как душителя своей и чужой свободы. Основное присловье Беликова - "как бы чего не вышло", не нарушило границы формы, приличия, порядка, чинности, благочиния, и, конечно же, учитель древнегреческого пользуется в обществе репутацией реакционера. Он пытался "создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний. Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге..." Но у современного читателя "человек в футляре" может вызвать скорее сочувствие, чем неприязнь, потому что жизнь на российских просторах, действительно "держит в тревоге" и полна таких "внешних влияний", от которых нужна как можно более толстая оболочка. Примечательно, что сам Чехов "под давлением обстоятельств" вполне невинно применил к себе этот образ - уже после публикации рассказа: "Ноябрьские ветры дуют неистово, свистят, рвут крыши. Я сплю в шапочке, в туфлях, под двумя одеялами, с закрытыми ставнями - человек в футляре" (письмо к М. П. Чеховой, 19 ноября 1899 г.).
В конце "Человека в футляре" Чехов подводит читателя к тому, что футлярность, дескать, это мертвечина и что наилучший футляр - это гроб, в котором наконец успокоился Беликов ("точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет"). Но история имеет в запасе и обратные свидетельства - вспомним, например, 1920-1930-е годы, ситуацию платоновского "Котлована", где предельно оголенные от всех своих социальных, правовых, цивильных, моральных, да и физических покровов люди ищут последнего укрытия в гробах, которые буквально становятся их жилищем, "деревянной рубашкой" (той, что "ближе к телу"). Коллективизация в деревне, коммунальные квартиры и общежития в городе, обобществление имущества, коллективизм идеологии и морали, коммунизация политики, науки, быта, всего бытия и сознания - все это, казалось, вело к идеалу общества без футляров. Стирались полевые межи, ломались перегородки, стены, срывались покровы с дружбы, любви, частной жизни, камерных интересов... Создавалась среда тотальной прозрачности. Но такое "саморазоблаченное" общество, скинувшее все покровы, заголившееся до пупа и души, не только не спасается от мертвечины, но оказывается мертвым изначально, т.е. чуть ли не с рождения проделывает тот путь к последнему футляру, к которому Беликов, как и все цивилизованные люди, проходит через смену регулярных обличий-оболочек, от пеленок до фуфайки, калош, зонтика, а затем уже, в свой черед, и гроба. Платонов изображает общество, разрушившее все футляры, как общество самых жутких и тесных футляров. "Раскулаченная" деревня, мужичье, вынутое из своих одежд, из всех оболочек частной собственности... "...Мужик лежал в пустом гробу и при любом шуме закрывал глаза, как скончавшийся". Как видим, антифутлярность оборачивалась в России не отменой, а вездесущием гробов - или отменой даже и этого последнего футляра и захоронением в общей могиле.
О том, насколько "антифутлярные" настроения сильны в генотипе русской культуры, может свидетельствовать неисправимый романтик Марина Цветаева. В поэме "Крысолов" Цветаева чеканит такие названия для своего alter ego - музыканта, освободителя города, которому городские власти, словно в насмешку, предлагают в награду футляр для флейты:
Чехолоненавистник
Он - и футлярокол.
Раз музыкант - так гол,
Чист. Для чего красе -
Щит? Гнойники скрывают!
Кто из всего и все
В мире - чехлы срывает! ...
Не в ушеса, а в слух
Вам протрубят к обедне -
В день, когда сбросит дух
Тело: чехол последний...
Что до футляра - в печь!
В этой цветаевской формуле художника и свободного духа: "чехолоненавистник и футлярокол" - как бы дан общий знаменатель всех антифутлярных настроений русской культуры: от "заголимся и обнажимся" мертвецов в "Бобке" Достоевского до ленинского яростного срывания всех и всяческих масок; от мягкой антимещанской грусти Чехова до гностического видения восставших душ, сбрасывающих мертвые тела. Вся русская культура был одержима этим революционно-апокалиптическим, антибуржуазным и антикультурным комплексом расчехления чехлов...
В наши дни "Человек в футляре" читается как грустная и язвительная притча о человеке, которому вдруг открылась собственная беззащитность. Все, чем современный, технически сверхоснащенный человек привык себя окружать, все линии обороны прорваны ковидом-невидимкой. "Венец всего живущего", как называл человека Гамлет, должен преклониться перед носителем другой короны.
Вирусы чаще всего характеризуются как "организмы на границе живого": у них есть одни признаки жизни и отсутствуют другие. Глубокая ирония состоит в том, что для сопротивления этим "полуживым" нам самим приходится жертвовать своим жизненным пространством. Не есть ли "беликовщина", как ни прискорбно это осознавать, - естественная форма выживания и самосохранения человека в мире микроскопически малых, почти как молекулы, носителей смерти?
Можно предвидеть, что со временем угрюмые маски и тупорылые респираторы сменятся разноцветными и разнофасонными личинами, которые, в дополнение к защитным, приобретут множество других, знаковых функций: коммуникативных, профессиональных, даже эротических. Но вряд ли цивилизация, вобравшая в себя новый протективный слой, совсем он него откажется: скорее, творчески преобразит. И тогда Беликов станет восприниматься не только как сатира на удушающую казенщину конца 19 в., но, быть может, и как провозвестник эпохи самоизоляции 21 в., - первопроходец новых путей к спасению человечества.
Новая газета.
Памятник человеку в футляре на родине Чехова, в Таганроге.
Теги: литература, Цветаева, Чехов, упаковка, Ковчег, ФУТЛЯР, пандемия