Соловецкие страдальцы - часть 3 (История о отцех и страдальцех соловецких)
Часть 1 - http://mikhail-ar.livejournal.com/12379.html
Часть 2 - http://mikhail-ar.livejournal.com/12776.html
Привожу отрывок из книги "История о отцех и страдальцех соловецких", написанной в Выговской старообрядческой пустыне в XVIII веке (текст на русском внизу страницы).
В отрывке рассказано о предательстве монаха Феоктиста, взятии монастыря, расправе с иноками, болезни и смерти Алексея Михайловича вскоре после взятия монастыря.
«непобѣдимымъ быть преданными своими соплеменниками, и здѣсь съ киновіею то же произошло. Нѣкій монахъ, Ѳеоктистъ именемъ, ночью перебравшись изъ обители черезъ стѣну, пришелъ къ ратникамъ. И оставляетъ какъ свои обѣты и отеческую обитель, такъ и древнее отеческое благочестіе, лобызаетъ новое Никоново преданіе. И не только себѣ и одной своей душѣ ходатайствуетъ вредное и злое, но подражаетъ злобѣ Іуды, помышляя о предательствѣ обители. И такъ лукавый Ѳеоктистъ сталъ для своей обители, какъ Эней и Антеноръ для троянъ, хотя и другимъ образомъ.
Былъ въ обители пролазъ изъ сушильной палаты сквозь городскую стѣну, которымъ прежде носили воду въ ту палату, а вначалѣ, когда затворялись въ обители, задѣлали тотъ проходъ плинѳами, но не слишкомъ тщательно. Знавшій эту дверь предатель Ѳеоктистъ пришелъ къ воеводѣ просить воиновъ, чтобы осмотрѣть тотъ проходъ, и обѣщалъ въ удобное время сдать безъ труда обитель. Воевода же далъ ему пятьдесятъ воиновъ для совершенія дѣла. И монахъ съ ними многія ночи ходилъ къ тому пролазу (говорятъ, что отъ Рожества Христова даже до 29 января), и не могли улучить подходящаго времени изъ-за тишины и прозрачности ночей. Когда же пришелъ день великой субботы всемірнаго поминовенія православныхъ христіанъ, восхотѣлъ Господь черезъ тяготы страданія принять и своихъ рабовъ въ вѣчный покой.
Въ пятницу вечеромъ, то-есть 28 января, поднялась великая буря и великій мракъ со снѣгомъ спустились на обитель. Въ ту ночь къ одному изъ сотниковъ, Логину именемъ, которому отъ начальства киновіи была поручена охрана города и провѣрка стоящихъ на караулѣ, когда спалъ онъ въ своей келіи, пришелъ нѣкто и разбудилъ, говоря: «Логинъ, встань, что спишь? Уже воинство ратниковъ подъ стѣною, въ городѣ будутъ скоро». Всталъ онъ, но никого не увидѣлъ и, перекрестившись, вновь легъ и уснулъ. Во второй разъ пришелъ нѣкій мужъ, говоря: «Логинъ, встань, почему беззаботно спишь? Вонъ воинство ратниковъ въ городъ входитъ». Проснувшись же и перекрестившись, сталъ Логинъ размышлять: что это будетъ? Что видѣнія означаютъ? Можетъ быть, сонъ - это нѣкій соблазнъ? И, зная, что стражи усердно несутъ службу, легъ и вновь уснулъ. Въ третій разъ приступилъ явившійся, разбудилъ его и укорялъ, говоря: «Логинъ, встань! Воинство ратниковъ уже въ городъ вошло». Вскочивъ же въ страхѣ, быстро пошелъ онъ къ стражѣ и увидѣлъ ее бодрствующей и не слышавшей никакого нападенія ратниковъ. Тогда пошелъ къ отцамъ киновіи, разбудилъ ихъ и повѣдалъ о трехкратномъ явленіи. Тѣ, услышавъ, исполнились страха, разбудили всю братію, чтобы принести Богу молебное пѣніе. Ибо была полночь и иноки, собравшись въ церковь, съ теплыми слезами совершили молебны Господу Богу, Богородицѣ Владычицѣ и преподобнымъ чудотворцамъ, потомъ же отпѣли и полунощницу и утреню по чину. И поскольку еще была великая тьма, глубоко покрывающая утро, то разошлись по келіямъ.
Въ послѣдній же часъ ночи, когда загоралась заря и стражи съ карауловъ ушли въ келію на отдыхъ, а другіе начали готовиться имъ на смѣну къ дневному дозору, тогда воины съ прежде упомянутымъ предателемъ, выбравъ время, выбивъ желѣзными ломами изъ окна плинѳы, одинъ за другимъ влѣзли въ ту палату, пока вся ратниками не наполнилась. И, выйдя, разломали замки и, открывъ врата города, впустили воинство въ обитель. А стражи, услышавъ шумъ и говоръ на стѣнѣ, вскочили и увидѣли воинство, разсыпавшееся по стѣнамъ и во вратахъ города, и ужаснулись, ибо ничего не могли и не знали, что дѣлать. Мужественнѣйшіе же изъ нихъ - Стефанъ, Антоній и еще тридцать - вышли ко вратамъ навстрѣчу врагу и какъ мужи мужественно испили смертную чашу за отеческіе законы - были посѣчены воинами во Святыхъ вратахъ. Отцы киновіи и прочіе слуги и трудники, услышавъ, а тѣмъ болѣе неожиданно увидѣвъ плачевное дѣло, разбѣжались и затворились въ своихъ келіяхъ.
Какъ услышалъ воевода [о побѣдѣ], то долго не смѣлъ войти въ обитель, но посылалъ воинскихъ начальниковъ увѣщевать иноковъ, чтобъ они, ничего не боясь, вышли изъ келій, обѣщалъ никакого зла имъ не дѣлать и клятвою крѣпкою подтверждалъ свое обѣщаніе. Отцы же повѣрили лису тому, собравшись, вышли навстрѣчу съ честными крестами и со святыми иконами. Онъ же, забывъ обѣщаніе, нарушилъ и клятву: повелѣлъ воинамъ иконы и кресты отнять, а всѣхъ иноковъ и бѣльцовъ развести подъ караулъ по келіямъ. Самъ возвратился въ свой станъ, приказалъ привести къ себѣ Самуила, мужа славнаго и твердаго и перваго сотника. Когда же его привели, обратился къ нему: «Зачѣмъ ты противился самодержцу и посланное воинство отбивалъ отъ ограды?» Тотъ мужественно отвѣчалъ: «Не самодержцу я противился, но за отческое благочестіе, за святую обитель стоялъ мужественно, не пускалъ въ ограду хотящихъ разорить поты преподобныхъ отцевъ». Мещериновъ, разъярившись на это, повелѣлъ воинамъ крѣпко бить кулаками мужественнаго Самуила. И до тѣхъ поръ били его, пока онъ подъ этими ударами не предалъ свою честную душу въ руки Богу. Умершаго же воевода приказалъ бросить въ ровъ.
И послѣ этого повелѣлъ призвать архимандрита Никанора, который отъ старости и отъ многолѣтнихъ трудовъ молитвенныхъ не могъ ходить ногами, поэтому посланные, взявъ его, привезли на маленькихъ саночкахъ. Воевода поставилъ его передъ собою и говорилъ съ гнѣвомъ: «Скажи мнѣ, Никаноръ, чего ради противился государю? Чего ради, пообѣщавъ уговорить остальныхъ, не только нарушилъ обѣщаніе, но и самъ съ ними сговорился на сопротивленіе царю? Чего ради воинство въ обитель не пускали, а когда хотѣли подойти, то оружіемъ отбивали?» На это священный старецъ отвѣтилъ: «Самодержавному государю никогда не сопротивлялись и далѣе никогда не помышляли сопротивляться, ибо научились отъ отцевъ нашихъ царямъ оказывать честь болѣе всѣхъ. Научились отъ апостола Бога бояться и царя почитать (1 Петр. 2, 17), научились отъ Самаго Христа воздавать кесарю кесарево, а Богу Божіе (Матѳ. 22, 21). Но поскольку нововведенные уставы и новшества патріарха Никона не позволяютъ живущимъ посреди вселенной соблюдать Божьи неизмѣнные законы, апостольскія и отеческія преданія, то поэтому мы удалились отъ міра, убѣжали отъ вселенной и поселились на этомъ морскомъ островѣ въ собраніи преподобныхъ чудотворцевъ, желая по ихъ стопамъ въ преподобномъ селеніи руководиться ихъ преподобными чинами, уставами и обычаями. Васъ же, пришедшихъ во обитель растлить древнецерковные уставы, обругать труды священныхъ отцевъ, разрушить спасительные обычаи, правильно не пустили». Такими и подобными словами говорилъ блаженный и на каждый вопросъ отвѣчалъ смѣло, чѣмъ такъ разгнѣвалъ воеводу, что онъ безчестною бранью и грубыми словами ругалъ отца, который противъ него держался мужественно. «Что величаешься, что превозносишься? - говорилъ Никаноръ. - Не боюсь тебя, ибо и самодержца душу въ рукѣ своей имѣю». Это еще больше разъярило мучителя и, вскочивъ со своего стула, билъ блаженнаго тростью по главѣ, по плечамъ и спинѣ. Не постыдился ни иноческаго образа, ни святыхъ сѣдинъ, ни великаго священническаго сана. И такъ жестоко билъ, что выбилъ и зубы изо рта священнаго блаженнаго [старца]. Потомъ повелѣлъ воинамъ, веревкой оцѣпивъ за ноги святаго, со всякимъ издѣвательствомъ и смѣхомъ (о безстыдной наглости!) въ одной свиткѣ безчестно тащить честнáго [Никанора] за монастырскую ограду на разстояніе въ полпоприща и, кинувъ въ глубокій ровъ, стеречь, пока не умретъ. Когда спѣшно исполняли это повелѣніе, терпѣлъ страстотерпецъ хохотъ и смѣхъ тащившихъ его, удары и ушибы главою о камни и землю. Такъ и въ глубочайшемъ рву, на лютомъ и нестерпимомъ морозѣ, въ одной срачицѣ всю ночь боролся съ ранами и морозомъ, и передъ озареніемъ дневнаго свѣта ушелъ отъ тьмы настоящей жизни въ немеркнущій присносущій свѣтъ и отъ глубокаго рва - въ превысочайшее Небесное Царство.
Потомъ повелѣлъ воевода привести соборнаго старца именемъ Макарій. Глянувъ же на приведеннаго сказалъ со звѣриной яростью: «О злой старче, откуда такой дерзости научился, чтобы царямъ не повиноваться, чтобы по посланному воинству стрѣлять, чтобы отгонять оружіемъ приступающихъ къ стѣнамъ ограды?» На это смѣло отецъ отвѣчалъ: «Мы никогда и не помышляли царямъ противиться, но безъ всякаго препятствія отдаемъ имъ подобающую покорность и честь, чему научились отъ Божьихъ законовъ. Стояли же противъ васъ, ратниковъ, немилостиво наступающихъ на святую обитель и безстыдно стрѣляющихъ по святымъ церквамъ, ибо вы пришли насиліемъ оружія разорить отеческіе законы и разогнать Христово стадо. Ради этого не повелѣли пускать васъ въ обитель и съ боемъ отбивали прочь приступающихъ». Мучитель вскочилъ, пораженный этимъ отвѣтомъ, какъ стрѣлою, и немилосердно билъ блаженнаго своими руками по главѣ и щекамъ. Потомъ билъ желѣзомъ, пока не изнемогъ бившій. Наконецъ повелѣлъ ноги веревкою связать и съ руганью немилосердно таскать по берегу моря и положить на смерзшійся ледъ, чтобы, мучимъ тройной болью (отъ воздуха, ото льда и отъ воды), болѣзненно отошелъ отъ жизни. Терзаемъ такимъ лютымъ мученіемъ, нестерпимою стужею и морозомъ, страдалецъ перешелъ отъ холода временной жизни къ блаженнѣйшей веснѣ безсмертнаго Царствія.
Потомъ воевода допросилъ Хрисанѳа, искуснаго рѣзчика по дереву, и Ѳеодора, мудраго живописца, съ ученикомъ Андреемъ - мужей сколь знаменитыхъ въ обители, столь и теплейше ревностныхъ о благочестіи. Увидѣвъ, что они тверды и непоколебимы въ отеческихъ законахъ, повелѣлъ казнить лютѣйшею смертію: имъ отсѣчь руки и ноги, потомъ отрѣзать и сами головы. Блаженные, принявшіе это съ блаженнымъ рвеніемъ и съ благодатною сладостію, бывъ лишены головъ, такою горчайшею смертію отошли ко всесладостному блаженству. А воевода повелѣлъ изъ-подъ караула привести прочихъ иноковъ и бѣльцовъ числомъ до шестидесяти. И, разнообразно допросивъ, нашелъ ихъ твердыми и неизмѣнными въ древнецерковномъ благочестіи. Тогда, страшною яростію вскипѣвъ, уготовилъ имъ различныя смерти и казни, велѣлъ повѣсить кого за шею, кого за ноги, кого же (большинство), разрѣзавши межреберье острымъ желѣзомъ и продѣвши на крюкъ, повѣсить, каждаго на своемъ крюкѣ. Блаженные же страдальцы съ радостію шеи въ веревки просовывали, съ радостію ноги къ небеснымъ путямъ уготовляли, съ радостію ребра на разрѣзаніе давали и призывали спекулаторовъ шире разрѣзать ихъ. Терпя безчеловѣчныя пытки такимъ неслыханнымъ мужествомъ, такимъ несказаннымъ усердіемъ, взлетѣли на безсмертное упокоеніе къ небесамъ. Иныхъ же повелѣлъ безсердечный мучитель, обмотавъ за ноги веревкою, привязать къ конскимъ хвостамъ и немилостиво по острову таскать, пока духъ не испустятъ. Они же, такъ люто, такъ мучительно таскаемы, не являли никакого малодушія, никакой младенческой слабости, но, творя Ісусову молитву, имѣли во устахъ Христа Сына Божіяго. Такъ честныя свои и святыя души отъ страдальческаго подвига отпустили на вѣчный покой. Воевода же, допросивъ прочихъ жителей киновіи - иноковъ и бѣльцовъ, слугъ и трудниковъ - нашелъ всѣхъ крѣпкодушными и единомысленными, стоящими въ древнецерковномъ благочестіи, готовыми умереть за отеческіе законы. Предавъ многимъ истязаніямъ и ранамъ, различнымъ мученіямъ и страданіямъ, лишилъ ихъ нынѣшней жизни горчайшими и болѣзненными смертями.
Эти жители киновіи, такими смертями и такими болѣзненными кончинами отошедшіе къ безболѣзненнымъ обителямъ, были сжаты серпами мученій, какъ пшеница въ день жатвы. Но эти кровопролитія не утомили злосердечнаго воеводу, не умягчилось сердце мучителя, неправедно мучащаго многихъ столь неповинныхъ, столь священныхъ и непорочныхъ, столь преподобныхъ иноковъ, но звѣрски рыкаетъ воевода и на оставшихся. А поскольку не нашелъ здоровыхъ, то повелѣлъ болящихъ (о жестокости нрава!) выводить и допрашивать. Но, обрѣтя ихъ тверже здоровыхъ и крѣпче сильныхъ въ отеческихъ законахъ, распалился мучить ихъ. И хотя болящіе отъ многолѣтнихъ трудовъ и подвиговъ не могли встать съ постелей, непотребный новѣйшую пытку имъ придумалъ: повелѣлъ связывать ихъ по двое спинами, обматывать ноги веревкой, и такъ немилостиво тащить въ однѣхъ свиткахъ на берегъ морской и оставлять на льду во время лютаго мороза. Другіе же воины, прорубили іордань, но не насквозь, а по подобію богоявленскаго водоосвященія. И, наполнивъ ее связанными больничными отцами, пропустили воду. И такъ въ этой престуденой водѣ, на трескучемъ лютѣйшемъ льду, давимые морозомъ, эти блаженные страстотерпцы, замерзая и леденѣя, тáя своею плотью и ко льду примерзая, благодарно терпѣли, принимая конецъ житія. Было ихъ до ста пятидесяти. Никакого малодушія, никакой младенческой слабости они не показали, но какъ отцы отчески, какъ старцы старчески и великодушно поднявъ со сладостію немощными удами лютыя муки и позорныя казни, взошли къ вѣчнымъ селеніямъ.
Всѣхъ же пострадавшихъ въ киновіи, окончившихъ теченіе жизни различными казнями, иноковъ и бѣльцовъ всякаго чина (кромѣ немногихъ оставшихся или предавшихъ) было болѣе трехсотъ и ближе къ четыремстамъ или до пятисотъ, какъ нѣкіе говорятъ. Всѣ они единодушно мужественно поспѣшили на смерть за древнее благочестіе. Многіе изъ нихъ дерзновенно кричали воеводѣ: «О человѣче, если сладостно тебѣ видѣть наше умертвленіе, то что медлишь? Отпусти насъ отъ странствія нынѣшней жизни къ будущему, никогда не ветшающему и не измѣняющемуся дому. Вѣдь и государь царь немедленно за нами будетъ, и ты самъ, мучитель, готовься на судъ Божій съ нами, чтобы пожать свои кровавые посѣвы». Эти слова преподобныхъ отцевъ вскорѣ дѣломъ обернулись.
Мещериновъ же трудился какъ въ кровопролитіи и казняхъ упомянутыхъ отцевъ, такъ заботился и о немногихъ оставшихся, которыхъ не захотѣлъ предать смерти, но изранилъ многими побоями. Среди нихъ былъ и тотъ Димитрій, кричавшій со стѣны. Придя къ нему, воевода допросилъ его и, услышавъ, что государя уже нѣтъ въ живыхъ, сильно изранилъ и бросилъ въ темницу, смѣясь: «Вотъ увидимъ исполненіе его пророчества». Послѣ государевой смерти этотъ Димитрій былъ сильно битъ инымъ начальникомъ и осужденъ въ ссылку на Мезень, по пути отъ многихъ ранъ блаженно отошелъ ко Господу. Прочихъ же Мещериновъ разослалъ въ заточеніе на разныя окраины Россійскаго царства, они же умерли, сидя въ темницахъ.
И поскольку жилища киновіи опустошились, кельи опустѣли, больница была пуста отъ лежащихъ, святыя церкви были пусты отъ молящихся, весь монастырь оказался пустъ отъ своихъ жителей; но наполнились окрестности обители на островѣ, наполнились лýды и морскіе берега мертвыми тѣлами, висящими и лежащими на землѣ, земля острова и камни обагрились неповинною кровію преподобныхъ.
Мещериновъ, одержимый ненасытной заботой объ обогащеніи, улучивъ время, началъ грабить монастырское имущество, которое въ старину пожертвовали благочестивые цари, и князья, и прочіе изъ благородныхъ. Даже дерзнулъ и на святыя иконы! Тогда одинъ изъ оставшихся, отецъ инокъ Епифаній, мужъ благаго и постояннаго житія, имѣвшій казначейскую службу, бранилъ его дерзость. Но онъ [воевода] не только не пересталъ, но и просилъ ключи, чтобъ въ казну сходить, и, не получивъ добровольно, отнялъ силою. Не имѣя же на Епифанія иной вины, допросилъ его о благочестіи и о сопротивленіи цареву воинству. Тотъ же смѣлымъ голосомъ такъ отвѣчалъ о благочестивыхъ законахъ и церковныхъ преданіяхъ, какъ и прежде пострадавшіе отцы. Разъярился мучитель, повелѣлъ его сильно бить и побитаго, за ноги связавъ, бросить внѣ обители въ ровъ или на берегъ морской и стеречь, пока не умретъ. Такъ блаженный, хотя и пошелъ послѣ отцевъ, но тѣмъ же путемъ благочестія и страданія, достигъ ихъ и, радуясь вмѣстѣ съ ними, наслаждается небеснымъ блаженствомъ.
Но сколько услышали и узнали о разореніи киновіи и о страданіи блаженныхъ отцевъ, столько прежде и написали. Далѣе нужно вкратцѣ повѣдать слово и объ исполненіи пророчествъ преподобныхъ, и о смерти государя царя, и о смерти воеводы Мещеринова, какъ разсказано достовѣрными устами и писаніями.
Когда воевода приступилъ на взятіе къ стѣнамъ монастыря, когда лукавый предатель въ удобное время умыслилъ ввести воинство внутрь киновіи, тогда на Москвѣ государя царя охватила тѣлесная болѣзнь въ самое Воскресенье блуднаго сына, за недѣлю до разоренія киновіи. Семь дней томился онъ недомоганіемъ, а поскольку болѣзнь крѣпко усилилась, поскольку пришло ожиданіе смерти, то началъ царь сожалѣть о киновіи. Посылаетъ къ патріарху, проситъ благословенія оставить киновію жить по отеческому закону. Говорятъ, что и соловецкіе чудотворцы, явившись самодержцу, умоляли оставить ихъ обитель.
Всероссійскій же патріархъ Іоакимъ
Остался непреклоненъ къ прошеніямъ симъ.
Не столько заботился о царскомъ здоровьѣ,
Сколько о взятіи Соловецкой киновіи,
Не такъ о немощи монарха скорбѣлъ,
Какъ услышать о разореніи монастыря хотѣлъ.
Уговаривалъ его [царя] о милости не тужить,
Желая поты чудотворцевъ упразднить.
Прошло нѣсколько дней, и такъ какъ муки царя участились, вновь посылаетъ къ патріарху, вновь призвавъ, молитъ и уговариваетъ, чтобы простить соловецкихъ отцевъ, чтобы оставить ихъ безбоязненно жить въ преданіяхъ чудотворцевъ.
Патріархъ же ожесточился болѣе чѣмъ камень,
Несмотря на царевой болѣзни пламень,
Увѣрилъ царя милость къ отцамъ отложить,
Желая кровью святое мѣсто залить.
Какъ только царь патріарху покорился,
Такъ лютѣйшій недугъ и умножился,
И такія сильныя боли онъ сталъ претерпѣвать,
Что едва-едва могъ и дышать.
Увидѣлъ тогда государь, что его пастырь
Не даетъ цѣлительный пластырь,
Но его здоровью дѣлаетъ препону,
Отъ которой простирается путь къ смертному гробу
.
Въ четвергъ той недѣли охватила самодержца такая сильная боль, знаменіе смерти, что онъ отослалъ отъ себя врачей-докторовъ и всѣ врачебныя хитрости. И въ субботу той же недѣли скорѣе посылаетъ гонца къ Соловецкой обители, прекращая гнѣвъ негодованія, оставляя отцевъ жить въ древнецерковномъ преданіи, проситъ у нихъ молитвы и благословенія. Не спросилъ ни патріарха, ни иныхъ изъ духовенства, но своею властью, своимъ произволеніемъ захотѣлъ излить милость къ огорченнымъ страдальцамъ. Когда же царь явилъ милость къ соловецкимъ отцамъ, когда послалъ скорохода съ повелѣніемъ отступить воинству отъ обители преподобныхъ, тогда воевода, стоящій подъ киновіею, взялъ киновію черезъ подсказку предателя 29 января, въ первый часъ Мясопустной субботы; и всѣхъ жителей какъ иноческаго, такъ и мірского чина острѣйшими серпами мученія сжалъ, какъ колосья, и окропилъ святое мѣсто неповинною кровію убіенныхъ. И когда воевода учинилъ такое кровопролитіе, разоривъ собраніе чудотворцевъ, когда совершилъ эту кровавую жертву, тогда въ восьмой часъ того дня государь царь оставляетъ вѣнецъ своего царствія, оставляетъ и власть надъ міромъ и смертію умираетъ отъ этой жизни (о слезъ!).
Воевода Мещериновъ, ничего же не вѣдая о смерти самодержца, посылаетъ гонца въ Москву, радостно сообщая о взятіи обители. И оба гонца встрѣтились въ Вологдѣ: одинъ радостно несъ прощеніе обители, другой печально возвѣщалъ о ея разореніи, и оба возвратились къ царствующему граду. Когда же въѣхали въ городъ, встрѣтили странное зрѣлище: синклитъ царскій и прочіе благородные, облаченные въ черныя одежды, безгласно свидѣтельствуютъ о плачевномъ происшествіи, возвѣщаютъ всѣмъ смерть самодержца, понуждаютъ всѣхъ рыдать о своемъ государѣ.
По смерти самодержца скипетръ державы Россійской, какъ наслѣдіе отца и дѣда, получилъ сынъ его Ѳеодоръ. Услышалъ онъ отъ кого-то, что Мещериновъ въ Соловецкой киновіи грабитъ церковное и казенное имущество, и повелѣлъ указомъ взять его безъ чести въ Москву. И такъ этотъ немилостивый мучитель, звѣронравный разоритель святой киновіи и лютѣйшій кровопійца былъ съ поруганіемъ и въ желѣзѣ свезенъ въ царскій градъ. Въ скоромъ времени отъ земнаго суда былъ взятъ къ суду небесному и неподкупному пожинать горчайшіе плоды мучительскихъ и кровопролитныхъ посѣвовъ.
Что же тотъ прелукавый предатель [Ѳеоктистъ], второй Іуда образомъ и дѣломъ, на которомъ величайшая вина многаго кровопролитія, по сказанному: «предавшій Меня тебѣ большій грѣхъ имѣетъ» (Іоан. 19, 11)? Чтобы безъ наказанія, чтобы безъ отмщенія жизнь свою окончилъ? Нѣтъ! Но, какъ сотворивъ многую злобу, такъ и получивъ многія муки, ушелъ изъ жизни. По взятіи монастыря посылается въ приказъ въ Вологду и, попущеніемъ Божіимъ, повредившись умомъ, впадаетъ въ нечистыя страсти, въ блудныя скверны. Потомъ впалъ въ неизлѣчимый недугъ, въ струпную болѣзнь-проказу. Ибо все тѣло окаяннаго отъ головы и до ногъ покрылось лютымъ гноемъ. Такимъ тяжкимъ мученіемъ, такими нестерпимо болящими струпьями многое время страшно мучимъ, страшно отдалъ злѣйшую свою душу, немилостиво взятъ былъ отъ временнаго мученія къ безвременному.
Но объ этихъ уже достаточно, назадъ возвратимся къ прежнему теченію повѣствованія.
Въ киновіи же убіенныхъ отцевъ или, лучше сказать, преподобныхъ страдальцевъ блаженныя тѣла были не погребены, не укрыты. Они были на открытомъ воздухѣ отъ Мясопустной субботы какъ всю Четыредесятницу, такъ и Пятидесятницу и большую часть поста святыхъ апостоловъ. Какія тѣла висѣли, какія лежали непричастные смрада и вони мертвыхъ, но, какъ спящіе люди, цвѣли красотою благодати. Когда же настала весна и великое дневное свѣтило взглядомъ теплыхъ лучей осіяло воздухъ и всю землю, тогда снѣга изничтожились, льды растаяли, воды потекли, морскіе берега всюду очистились ото льда и наполнились водами. А бывшій на губѣ морской ледъ, на немъ же лежали отеческія тѣла, не растаялъ и не растлился отъ такой теплоты солнца, отъ такой сильной жары, но оказался недвижимъ, какъ камень крѣпкій, какъ адамантъ нерушимый. Твердъ стоялъ и непоколебимъ, этимъ сверхъестественнымъ знаменіемъ, самимъ дѣломъ чуда громче трубы проповѣдуя всѣмъ благочестное страданіе отцевъ и святость лежащихъ тѣлъ, чудомъ и ужасомъ потрясая сердца смотрѣвшихъ. Это дивное зрѣлище вселяло трепетъ и страхъ въ пріѣзжающихъ на богомольѣ въ киновію и видящихъ чудо. Въ такіе весенніе дни, въ такой жарчайшій солнцепекъ не только ледъ, подостланный подъ тѣлами святыхъ, оказался твердымъ, но и сами тѣла блаженныхъ страдальцевъ, которые лежали на морской губѣ, которые по-разному висѣли на висѣлицахъ, которые были разбросаны по землѣ острова, не явили ни гніенія, ни смрадной вони, обычно исходящей отъ мертвыхъ тѣлъ, но, полные сверхъестественной благодати, лежали тѣла, какъ живыя спящія, какъ цвѣтъ на поляхъ, какъ кринъ въ долинахъ, такъ цвѣли и благоукрашались. Поэтому и властители, обладавшіе киновіею послѣ избіенія отцевъ и предводительствовавшіе воинствомъ, побѣжденные знаменіями этихъ сверхъестественныхъ чудесъ, удивлялись какъ крѣпкому и нерастаявшему, твердому льду, такъ и необычной цѣлости и нетлѣнію страдальческихъ тѣлъ. И, перемѣнившись на милость къ невинно осужденнымъ страстотерпцамъ, написали къ самодержцу, прося позволенія снять, собрать и покрыть землею отеческія тѣла, лежащія столько времени [непогребенными]. Сами бывшіе тамъ разсказываютъ, что убіенные блаженные явились во снѣ нѣкимъ изъ начальствующихъ, говоря: «Если хотите увидѣть таяніе льда, то наши тѣла, убравъ, предайте погребенію, пока же они будутъ лежать на поверхности, ледъ не растаетъ». Когда же отъ самодержца пришелъ указъ, повелѣвающій похоронить тѣла убіенныхъ преподобныхъ, тогда съ усердіемъ отовсюду ихъ убрали: и со льда, и съ острова, и съ висѣлицъ, и, раскопавъ землю, на морской лудѣ, называемой Бабья кóрга, отстоящей отъ монастыря на полпоприща, всѣ тѣла блаженныхъ вмѣстѣ положили и засыпали, заложивъ могилу камнемъ. Ибо какъ въ киновіи вмѣстѣ душеспасительно жили, какъ единомысленно пострадали за благочестіе, такъ и по смерти рѣшили тѣлами своими лечь вмѣстѣ. Вѣрно же, что и на небесахъ, вмѣстѣ предстоя Престолу славы, наслаждаются вѣчнаго блаженства.
Послѣ же погребенія (то-есть покрытія землею собранныхъ отеческихъ тѣлъ) тотъ крѣпкій ледъ, оказавшійся твердымъ въ сопротивленіи солнечнымъ лучамъ, вскорѣ растаялъ и сразу явился истлѣвшимъ и, какъ прежде былъ крѣпчайшимъ, такъ потомъ оказался мягчайшимъ и хорошо тающимъ. И какъ своею нетающею крѣпостію удивлялъ очи смотрѣвшихъ, такъ и внезапнымъ таяніемъ ужасалъ видящихъ. И обоими этими сверхъестественными дѣлами Пречудный Господь, Прославляющій Своихъ рабовъ, прославилъ чудесное страданіе блаженныхъ отцевъ.
Такъ это прекрасное собраніе преподобныхъ чудотворцевъ и преславное селеніе честной киновіи было принесено на тихую вечерю Всетихому Царю и Владыке, какъ садъ ограбленный, какъ цвѣты оборванные, какъ вѣтви отсѣченныя, какъ плоды обобранные, какъ лозы отломленныя, какъ сладчайшій виноградъ, выжатый точиломъ мученій. Теперь оказалась киновія лишенной иноческаго чина, церкви же - лишенными поющихъ. Оказалась киновія не благолѣпна, но безобразна, какъ нѣкіе развалины въ виноградникѣ, или сарай въ вертоградѣ, или городъ взятый и опустошенный. Поэтому самодержецъ повелѣлъ указомъ собрать монаховъ изъ разныхъ монастырей Россіи для населенія Соловецкой киновіи, что скоро совершилось, и монастырь, а тѣмъ болѣе островъ Соловецкій, наполнился новосо»
(Перевод Дмитрия Урушева взят с сайта «Наследие Святой Руси»
http://nasledie.russportal.ru/index.php?id=raskol.denisolov)
Часть 2 - http://mikhail-ar.livejournal.com/12776.html
Привожу отрывок из книги "История о отцех и страдальцех соловецких", написанной в Выговской старообрядческой пустыне в XVIII веке (текст на русском внизу страницы).
В отрывке рассказано о предательстве монаха Феоктиста, взятии монастыря, расправе с иноками, болезни и смерти Алексея Михайловича вскоре после взятия монастыря.
«непобѣдимымъ быть преданными своими соплеменниками, и здѣсь съ киновіею то же произошло. Нѣкій монахъ, Ѳеоктистъ именемъ, ночью перебравшись изъ обители черезъ стѣну, пришелъ къ ратникамъ. И оставляетъ какъ свои обѣты и отеческую обитель, такъ и древнее отеческое благочестіе, лобызаетъ новое Никоново преданіе. И не только себѣ и одной своей душѣ ходатайствуетъ вредное и злое, но подражаетъ злобѣ Іуды, помышляя о предательствѣ обители. И такъ лукавый Ѳеоктистъ сталъ для своей обители, какъ Эней и Антеноръ для троянъ, хотя и другимъ образомъ.
Былъ въ обители пролазъ изъ сушильной палаты сквозь городскую стѣну, которымъ прежде носили воду въ ту палату, а вначалѣ, когда затворялись въ обители, задѣлали тотъ проходъ плинѳами, но не слишкомъ тщательно. Знавшій эту дверь предатель Ѳеоктистъ пришелъ къ воеводѣ просить воиновъ, чтобы осмотрѣть тотъ проходъ, и обѣщалъ въ удобное время сдать безъ труда обитель. Воевода же далъ ему пятьдесятъ воиновъ для совершенія дѣла. И монахъ съ ними многія ночи ходилъ къ тому пролазу (говорятъ, что отъ Рожества Христова даже до 29 января), и не могли улучить подходящаго времени изъ-за тишины и прозрачности ночей. Когда же пришелъ день великой субботы всемірнаго поминовенія православныхъ христіанъ, восхотѣлъ Господь черезъ тяготы страданія принять и своихъ рабовъ въ вѣчный покой.
Въ пятницу вечеромъ, то-есть 28 января, поднялась великая буря и великій мракъ со снѣгомъ спустились на обитель. Въ ту ночь къ одному изъ сотниковъ, Логину именемъ, которому отъ начальства киновіи была поручена охрана города и провѣрка стоящихъ на караулѣ, когда спалъ онъ въ своей келіи, пришелъ нѣкто и разбудилъ, говоря: «Логинъ, встань, что спишь? Уже воинство ратниковъ подъ стѣною, въ городѣ будутъ скоро». Всталъ онъ, но никого не увидѣлъ и, перекрестившись, вновь легъ и уснулъ. Во второй разъ пришелъ нѣкій мужъ, говоря: «Логинъ, встань, почему беззаботно спишь? Вонъ воинство ратниковъ въ городъ входитъ». Проснувшись же и перекрестившись, сталъ Логинъ размышлять: что это будетъ? Что видѣнія означаютъ? Можетъ быть, сонъ - это нѣкій соблазнъ? И, зная, что стражи усердно несутъ службу, легъ и вновь уснулъ. Въ третій разъ приступилъ явившійся, разбудилъ его и укорялъ, говоря: «Логинъ, встань! Воинство ратниковъ уже въ городъ вошло». Вскочивъ же въ страхѣ, быстро пошелъ онъ къ стражѣ и увидѣлъ ее бодрствующей и не слышавшей никакого нападенія ратниковъ. Тогда пошелъ къ отцамъ киновіи, разбудилъ ихъ и повѣдалъ о трехкратномъ явленіи. Тѣ, услышавъ, исполнились страха, разбудили всю братію, чтобы принести Богу молебное пѣніе. Ибо была полночь и иноки, собравшись въ церковь, съ теплыми слезами совершили молебны Господу Богу, Богородицѣ Владычицѣ и преподобнымъ чудотворцамъ, потомъ же отпѣли и полунощницу и утреню по чину. И поскольку еще была великая тьма, глубоко покрывающая утро, то разошлись по келіямъ.
Въ послѣдній же часъ ночи, когда загоралась заря и стражи съ карауловъ ушли въ келію на отдыхъ, а другіе начали готовиться имъ на смѣну къ дневному дозору, тогда воины съ прежде упомянутымъ предателемъ, выбравъ время, выбивъ желѣзными ломами изъ окна плинѳы, одинъ за другимъ влѣзли въ ту палату, пока вся ратниками не наполнилась. И, выйдя, разломали замки и, открывъ врата города, впустили воинство въ обитель. А стражи, услышавъ шумъ и говоръ на стѣнѣ, вскочили и увидѣли воинство, разсыпавшееся по стѣнамъ и во вратахъ города, и ужаснулись, ибо ничего не могли и не знали, что дѣлать. Мужественнѣйшіе же изъ нихъ - Стефанъ, Антоній и еще тридцать - вышли ко вратамъ навстрѣчу врагу и какъ мужи мужественно испили смертную чашу за отеческіе законы - были посѣчены воинами во Святыхъ вратахъ. Отцы киновіи и прочіе слуги и трудники, услышавъ, а тѣмъ болѣе неожиданно увидѣвъ плачевное дѣло, разбѣжались и затворились въ своихъ келіяхъ.
Какъ услышалъ воевода [о побѣдѣ], то долго не смѣлъ войти въ обитель, но посылалъ воинскихъ начальниковъ увѣщевать иноковъ, чтобъ они, ничего не боясь, вышли изъ келій, обѣщалъ никакого зла имъ не дѣлать и клятвою крѣпкою подтверждалъ свое обѣщаніе. Отцы же повѣрили лису тому, собравшись, вышли навстрѣчу съ честными крестами и со святыми иконами. Онъ же, забывъ обѣщаніе, нарушилъ и клятву: повелѣлъ воинамъ иконы и кресты отнять, а всѣхъ иноковъ и бѣльцовъ развести подъ караулъ по келіямъ. Самъ возвратился въ свой станъ, приказалъ привести къ себѣ Самуила, мужа славнаго и твердаго и перваго сотника. Когда же его привели, обратился къ нему: «Зачѣмъ ты противился самодержцу и посланное воинство отбивалъ отъ ограды?» Тотъ мужественно отвѣчалъ: «Не самодержцу я противился, но за отческое благочестіе, за святую обитель стоялъ мужественно, не пускалъ въ ограду хотящихъ разорить поты преподобныхъ отцевъ». Мещериновъ, разъярившись на это, повелѣлъ воинамъ крѣпко бить кулаками мужественнаго Самуила. И до тѣхъ поръ били его, пока онъ подъ этими ударами не предалъ свою честную душу въ руки Богу. Умершаго же воевода приказалъ бросить въ ровъ.
И послѣ этого повелѣлъ призвать архимандрита Никанора, который отъ старости и отъ многолѣтнихъ трудовъ молитвенныхъ не могъ ходить ногами, поэтому посланные, взявъ его, привезли на маленькихъ саночкахъ. Воевода поставилъ его передъ собою и говорилъ съ гнѣвомъ: «Скажи мнѣ, Никаноръ, чего ради противился государю? Чего ради, пообѣщавъ уговорить остальныхъ, не только нарушилъ обѣщаніе, но и самъ съ ними сговорился на сопротивленіе царю? Чего ради воинство въ обитель не пускали, а когда хотѣли подойти, то оружіемъ отбивали?» На это священный старецъ отвѣтилъ: «Самодержавному государю никогда не сопротивлялись и далѣе никогда не помышляли сопротивляться, ибо научились отъ отцевъ нашихъ царямъ оказывать честь болѣе всѣхъ. Научились отъ апостола Бога бояться и царя почитать (1 Петр. 2, 17), научились отъ Самаго Христа воздавать кесарю кесарево, а Богу Божіе (Матѳ. 22, 21). Но поскольку нововведенные уставы и новшества патріарха Никона не позволяютъ живущимъ посреди вселенной соблюдать Божьи неизмѣнные законы, апостольскія и отеческія преданія, то поэтому мы удалились отъ міра, убѣжали отъ вселенной и поселились на этомъ морскомъ островѣ въ собраніи преподобныхъ чудотворцевъ, желая по ихъ стопамъ въ преподобномъ селеніи руководиться ихъ преподобными чинами, уставами и обычаями. Васъ же, пришедшихъ во обитель растлить древнецерковные уставы, обругать труды священныхъ отцевъ, разрушить спасительные обычаи, правильно не пустили». Такими и подобными словами говорилъ блаженный и на каждый вопросъ отвѣчалъ смѣло, чѣмъ такъ разгнѣвалъ воеводу, что онъ безчестною бранью и грубыми словами ругалъ отца, который противъ него держался мужественно. «Что величаешься, что превозносишься? - говорилъ Никаноръ. - Не боюсь тебя, ибо и самодержца душу въ рукѣ своей имѣю». Это еще больше разъярило мучителя и, вскочивъ со своего стула, билъ блаженнаго тростью по главѣ, по плечамъ и спинѣ. Не постыдился ни иноческаго образа, ни святыхъ сѣдинъ, ни великаго священническаго сана. И такъ жестоко билъ, что выбилъ и зубы изо рта священнаго блаженнаго [старца]. Потомъ повелѣлъ воинамъ, веревкой оцѣпивъ за ноги святаго, со всякимъ издѣвательствомъ и смѣхомъ (о безстыдной наглости!) въ одной свиткѣ безчестно тащить честнáго [Никанора] за монастырскую ограду на разстояніе въ полпоприща и, кинувъ въ глубокій ровъ, стеречь, пока не умретъ. Когда спѣшно исполняли это повелѣніе, терпѣлъ страстотерпецъ хохотъ и смѣхъ тащившихъ его, удары и ушибы главою о камни и землю. Такъ и въ глубочайшемъ рву, на лютомъ и нестерпимомъ морозѣ, въ одной срачицѣ всю ночь боролся съ ранами и морозомъ, и передъ озареніемъ дневнаго свѣта ушелъ отъ тьмы настоящей жизни въ немеркнущій присносущій свѣтъ и отъ глубокаго рва - въ превысочайшее Небесное Царство.
Потомъ повелѣлъ воевода привести соборнаго старца именемъ Макарій. Глянувъ же на приведеннаго сказалъ со звѣриной яростью: «О злой старче, откуда такой дерзости научился, чтобы царямъ не повиноваться, чтобы по посланному воинству стрѣлять, чтобы отгонять оружіемъ приступающихъ къ стѣнамъ ограды?» На это смѣло отецъ отвѣчалъ: «Мы никогда и не помышляли царямъ противиться, но безъ всякаго препятствія отдаемъ имъ подобающую покорность и честь, чему научились отъ Божьихъ законовъ. Стояли же противъ васъ, ратниковъ, немилостиво наступающихъ на святую обитель и безстыдно стрѣляющихъ по святымъ церквамъ, ибо вы пришли насиліемъ оружія разорить отеческіе законы и разогнать Христово стадо. Ради этого не повелѣли пускать васъ въ обитель и съ боемъ отбивали прочь приступающихъ». Мучитель вскочилъ, пораженный этимъ отвѣтомъ, какъ стрѣлою, и немилосердно билъ блаженнаго своими руками по главѣ и щекамъ. Потомъ билъ желѣзомъ, пока не изнемогъ бившій. Наконецъ повелѣлъ ноги веревкою связать и съ руганью немилосердно таскать по берегу моря и положить на смерзшійся ледъ, чтобы, мучимъ тройной болью (отъ воздуха, ото льда и отъ воды), болѣзненно отошелъ отъ жизни. Терзаемъ такимъ лютымъ мученіемъ, нестерпимою стужею и морозомъ, страдалецъ перешелъ отъ холода временной жизни къ блаженнѣйшей веснѣ безсмертнаго Царствія.
Потомъ воевода допросилъ Хрисанѳа, искуснаго рѣзчика по дереву, и Ѳеодора, мудраго живописца, съ ученикомъ Андреемъ - мужей сколь знаменитыхъ въ обители, столь и теплейше ревностныхъ о благочестіи. Увидѣвъ, что они тверды и непоколебимы въ отеческихъ законахъ, повелѣлъ казнить лютѣйшею смертію: имъ отсѣчь руки и ноги, потомъ отрѣзать и сами головы. Блаженные, принявшіе это съ блаженнымъ рвеніемъ и съ благодатною сладостію, бывъ лишены головъ, такою горчайшею смертію отошли ко всесладостному блаженству. А воевода повелѣлъ изъ-подъ караула привести прочихъ иноковъ и бѣльцовъ числомъ до шестидесяти. И, разнообразно допросивъ, нашелъ ихъ твердыми и неизмѣнными въ древнецерковномъ благочестіи. Тогда, страшною яростію вскипѣвъ, уготовилъ имъ различныя смерти и казни, велѣлъ повѣсить кого за шею, кого за ноги, кого же (большинство), разрѣзавши межреберье острымъ желѣзомъ и продѣвши на крюкъ, повѣсить, каждаго на своемъ крюкѣ. Блаженные же страдальцы съ радостію шеи въ веревки просовывали, съ радостію ноги къ небеснымъ путямъ уготовляли, съ радостію ребра на разрѣзаніе давали и призывали спекулаторовъ шире разрѣзать ихъ. Терпя безчеловѣчныя пытки такимъ неслыханнымъ мужествомъ, такимъ несказаннымъ усердіемъ, взлетѣли на безсмертное упокоеніе къ небесамъ. Иныхъ же повелѣлъ безсердечный мучитель, обмотавъ за ноги веревкою, привязать къ конскимъ хвостамъ и немилостиво по острову таскать, пока духъ не испустятъ. Они же, такъ люто, такъ мучительно таскаемы, не являли никакого малодушія, никакой младенческой слабости, но, творя Ісусову молитву, имѣли во устахъ Христа Сына Божіяго. Такъ честныя свои и святыя души отъ страдальческаго подвига отпустили на вѣчный покой. Воевода же, допросивъ прочихъ жителей киновіи - иноковъ и бѣльцовъ, слугъ и трудниковъ - нашелъ всѣхъ крѣпкодушными и единомысленными, стоящими въ древнецерковномъ благочестіи, готовыми умереть за отеческіе законы. Предавъ многимъ истязаніямъ и ранамъ, различнымъ мученіямъ и страданіямъ, лишилъ ихъ нынѣшней жизни горчайшими и болѣзненными смертями.
Эти жители киновіи, такими смертями и такими болѣзненными кончинами отошедшіе къ безболѣзненнымъ обителямъ, были сжаты серпами мученій, какъ пшеница въ день жатвы. Но эти кровопролитія не утомили злосердечнаго воеводу, не умягчилось сердце мучителя, неправедно мучащаго многихъ столь неповинныхъ, столь священныхъ и непорочныхъ, столь преподобныхъ иноковъ, но звѣрски рыкаетъ воевода и на оставшихся. А поскольку не нашелъ здоровыхъ, то повелѣлъ болящихъ (о жестокости нрава!) выводить и допрашивать. Но, обрѣтя ихъ тверже здоровыхъ и крѣпче сильныхъ въ отеческихъ законахъ, распалился мучить ихъ. И хотя болящіе отъ многолѣтнихъ трудовъ и подвиговъ не могли встать съ постелей, непотребный новѣйшую пытку имъ придумалъ: повелѣлъ связывать ихъ по двое спинами, обматывать ноги веревкой, и такъ немилостиво тащить въ однѣхъ свиткахъ на берегъ морской и оставлять на льду во время лютаго мороза. Другіе же воины, прорубили іордань, но не насквозь, а по подобію богоявленскаго водоосвященія. И, наполнивъ ее связанными больничными отцами, пропустили воду. И такъ въ этой престуденой водѣ, на трескучемъ лютѣйшемъ льду, давимые морозомъ, эти блаженные страстотерпцы, замерзая и леденѣя, тáя своею плотью и ко льду примерзая, благодарно терпѣли, принимая конецъ житія. Было ихъ до ста пятидесяти. Никакого малодушія, никакой младенческой слабости они не показали, но какъ отцы отчески, какъ старцы старчески и великодушно поднявъ со сладостію немощными удами лютыя муки и позорныя казни, взошли къ вѣчнымъ селеніямъ.
Всѣхъ же пострадавшихъ въ киновіи, окончившихъ теченіе жизни различными казнями, иноковъ и бѣльцовъ всякаго чина (кромѣ немногихъ оставшихся или предавшихъ) было болѣе трехсотъ и ближе къ четыремстамъ или до пятисотъ, какъ нѣкіе говорятъ. Всѣ они единодушно мужественно поспѣшили на смерть за древнее благочестіе. Многіе изъ нихъ дерзновенно кричали воеводѣ: «О человѣче, если сладостно тебѣ видѣть наше умертвленіе, то что медлишь? Отпусти насъ отъ странствія нынѣшней жизни къ будущему, никогда не ветшающему и не измѣняющемуся дому. Вѣдь и государь царь немедленно за нами будетъ, и ты самъ, мучитель, готовься на судъ Божій съ нами, чтобы пожать свои кровавые посѣвы». Эти слова преподобныхъ отцевъ вскорѣ дѣломъ обернулись.
Мещериновъ же трудился какъ въ кровопролитіи и казняхъ упомянутыхъ отцевъ, такъ заботился и о немногихъ оставшихся, которыхъ не захотѣлъ предать смерти, но изранилъ многими побоями. Среди нихъ былъ и тотъ Димитрій, кричавшій со стѣны. Придя къ нему, воевода допросилъ его и, услышавъ, что государя уже нѣтъ въ живыхъ, сильно изранилъ и бросилъ въ темницу, смѣясь: «Вотъ увидимъ исполненіе его пророчества». Послѣ государевой смерти этотъ Димитрій былъ сильно битъ инымъ начальникомъ и осужденъ въ ссылку на Мезень, по пути отъ многихъ ранъ блаженно отошелъ ко Господу. Прочихъ же Мещериновъ разослалъ въ заточеніе на разныя окраины Россійскаго царства, они же умерли, сидя въ темницахъ.
И поскольку жилища киновіи опустошились, кельи опустѣли, больница была пуста отъ лежащихъ, святыя церкви были пусты отъ молящихся, весь монастырь оказался пустъ отъ своихъ жителей; но наполнились окрестности обители на островѣ, наполнились лýды и морскіе берега мертвыми тѣлами, висящими и лежащими на землѣ, земля острова и камни обагрились неповинною кровію преподобныхъ.
Мещериновъ, одержимый ненасытной заботой объ обогащеніи, улучивъ время, началъ грабить монастырское имущество, которое въ старину пожертвовали благочестивые цари, и князья, и прочіе изъ благородныхъ. Даже дерзнулъ и на святыя иконы! Тогда одинъ изъ оставшихся, отецъ инокъ Епифаній, мужъ благаго и постояннаго житія, имѣвшій казначейскую службу, бранилъ его дерзость. Но онъ [воевода] не только не пересталъ, но и просилъ ключи, чтобъ въ казну сходить, и, не получивъ добровольно, отнялъ силою. Не имѣя же на Епифанія иной вины, допросилъ его о благочестіи и о сопротивленіи цареву воинству. Тотъ же смѣлымъ голосомъ такъ отвѣчалъ о благочестивыхъ законахъ и церковныхъ преданіяхъ, какъ и прежде пострадавшіе отцы. Разъярился мучитель, повелѣлъ его сильно бить и побитаго, за ноги связавъ, бросить внѣ обители въ ровъ или на берегъ морской и стеречь, пока не умретъ. Такъ блаженный, хотя и пошелъ послѣ отцевъ, но тѣмъ же путемъ благочестія и страданія, достигъ ихъ и, радуясь вмѣстѣ съ ними, наслаждается небеснымъ блаженствомъ.
Но сколько услышали и узнали о разореніи киновіи и о страданіи блаженныхъ отцевъ, столько прежде и написали. Далѣе нужно вкратцѣ повѣдать слово и объ исполненіи пророчествъ преподобныхъ, и о смерти государя царя, и о смерти воеводы Мещеринова, какъ разсказано достовѣрными устами и писаніями.
Когда воевода приступилъ на взятіе къ стѣнамъ монастыря, когда лукавый предатель въ удобное время умыслилъ ввести воинство внутрь киновіи, тогда на Москвѣ государя царя охватила тѣлесная болѣзнь въ самое Воскресенье блуднаго сына, за недѣлю до разоренія киновіи. Семь дней томился онъ недомоганіемъ, а поскольку болѣзнь крѣпко усилилась, поскольку пришло ожиданіе смерти, то началъ царь сожалѣть о киновіи. Посылаетъ къ патріарху, проситъ благословенія оставить киновію жить по отеческому закону. Говорятъ, что и соловецкіе чудотворцы, явившись самодержцу, умоляли оставить ихъ обитель.
Всероссійскій же патріархъ Іоакимъ
Остался непреклоненъ къ прошеніямъ симъ.
Не столько заботился о царскомъ здоровьѣ,
Сколько о взятіи Соловецкой киновіи,
Не такъ о немощи монарха скорбѣлъ,
Какъ услышать о разореніи монастыря хотѣлъ.
Уговаривалъ его [царя] о милости не тужить,
Желая поты чудотворцевъ упразднить.
Прошло нѣсколько дней, и такъ какъ муки царя участились, вновь посылаетъ къ патріарху, вновь призвавъ, молитъ и уговариваетъ, чтобы простить соловецкихъ отцевъ, чтобы оставить ихъ безбоязненно жить въ преданіяхъ чудотворцевъ.
Патріархъ же ожесточился болѣе чѣмъ камень,
Несмотря на царевой болѣзни пламень,
Увѣрилъ царя милость къ отцамъ отложить,
Желая кровью святое мѣсто залить.
Какъ только царь патріарху покорился,
Такъ лютѣйшій недугъ и умножился,
И такія сильныя боли онъ сталъ претерпѣвать,
Что едва-едва могъ и дышать.
Увидѣлъ тогда государь, что его пастырь
Не даетъ цѣлительный пластырь,
Но его здоровью дѣлаетъ препону,
Отъ которой простирается путь къ смертному гробу
.
Въ четвергъ той недѣли охватила самодержца такая сильная боль, знаменіе смерти, что онъ отослалъ отъ себя врачей-докторовъ и всѣ врачебныя хитрости. И въ субботу той же недѣли скорѣе посылаетъ гонца къ Соловецкой обители, прекращая гнѣвъ негодованія, оставляя отцевъ жить въ древнецерковномъ преданіи, проситъ у нихъ молитвы и благословенія. Не спросилъ ни патріарха, ни иныхъ изъ духовенства, но своею властью, своимъ произволеніемъ захотѣлъ излить милость къ огорченнымъ страдальцамъ. Когда же царь явилъ милость къ соловецкимъ отцамъ, когда послалъ скорохода съ повелѣніемъ отступить воинству отъ обители преподобныхъ, тогда воевода, стоящій подъ киновіею, взялъ киновію черезъ подсказку предателя 29 января, въ первый часъ Мясопустной субботы; и всѣхъ жителей какъ иноческаго, такъ и мірского чина острѣйшими серпами мученія сжалъ, какъ колосья, и окропилъ святое мѣсто неповинною кровію убіенныхъ. И когда воевода учинилъ такое кровопролитіе, разоривъ собраніе чудотворцевъ, когда совершилъ эту кровавую жертву, тогда въ восьмой часъ того дня государь царь оставляетъ вѣнецъ своего царствія, оставляетъ и власть надъ міромъ и смертію умираетъ отъ этой жизни (о слезъ!).
Воевода Мещериновъ, ничего же не вѣдая о смерти самодержца, посылаетъ гонца въ Москву, радостно сообщая о взятіи обители. И оба гонца встрѣтились въ Вологдѣ: одинъ радостно несъ прощеніе обители, другой печально возвѣщалъ о ея разореніи, и оба возвратились къ царствующему граду. Когда же въѣхали въ городъ, встрѣтили странное зрѣлище: синклитъ царскій и прочіе благородные, облаченные въ черныя одежды, безгласно свидѣтельствуютъ о плачевномъ происшествіи, возвѣщаютъ всѣмъ смерть самодержца, понуждаютъ всѣхъ рыдать о своемъ государѣ.
По смерти самодержца скипетръ державы Россійской, какъ наслѣдіе отца и дѣда, получилъ сынъ его Ѳеодоръ. Услышалъ онъ отъ кого-то, что Мещериновъ въ Соловецкой киновіи грабитъ церковное и казенное имущество, и повелѣлъ указомъ взять его безъ чести въ Москву. И такъ этотъ немилостивый мучитель, звѣронравный разоритель святой киновіи и лютѣйшій кровопійца былъ съ поруганіемъ и въ желѣзѣ свезенъ въ царскій градъ. Въ скоромъ времени отъ земнаго суда былъ взятъ къ суду небесному и неподкупному пожинать горчайшіе плоды мучительскихъ и кровопролитныхъ посѣвовъ.
Что же тотъ прелукавый предатель [Ѳеоктистъ], второй Іуда образомъ и дѣломъ, на которомъ величайшая вина многаго кровопролитія, по сказанному: «предавшій Меня тебѣ большій грѣхъ имѣетъ» (Іоан. 19, 11)? Чтобы безъ наказанія, чтобы безъ отмщенія жизнь свою окончилъ? Нѣтъ! Но, какъ сотворивъ многую злобу, такъ и получивъ многія муки, ушелъ изъ жизни. По взятіи монастыря посылается въ приказъ въ Вологду и, попущеніемъ Божіимъ, повредившись умомъ, впадаетъ въ нечистыя страсти, въ блудныя скверны. Потомъ впалъ въ неизлѣчимый недугъ, въ струпную болѣзнь-проказу. Ибо все тѣло окаяннаго отъ головы и до ногъ покрылось лютымъ гноемъ. Такимъ тяжкимъ мученіемъ, такими нестерпимо болящими струпьями многое время страшно мучимъ, страшно отдалъ злѣйшую свою душу, немилостиво взятъ былъ отъ временнаго мученія къ безвременному.
Но объ этихъ уже достаточно, назадъ возвратимся къ прежнему теченію повѣствованія.
Въ киновіи же убіенныхъ отцевъ или, лучше сказать, преподобныхъ страдальцевъ блаженныя тѣла были не погребены, не укрыты. Они были на открытомъ воздухѣ отъ Мясопустной субботы какъ всю Четыредесятницу, такъ и Пятидесятницу и большую часть поста святыхъ апостоловъ. Какія тѣла висѣли, какія лежали непричастные смрада и вони мертвыхъ, но, какъ спящіе люди, цвѣли красотою благодати. Когда же настала весна и великое дневное свѣтило взглядомъ теплыхъ лучей осіяло воздухъ и всю землю, тогда снѣга изничтожились, льды растаяли, воды потекли, морскіе берега всюду очистились ото льда и наполнились водами. А бывшій на губѣ морской ледъ, на немъ же лежали отеческія тѣла, не растаялъ и не растлился отъ такой теплоты солнца, отъ такой сильной жары, но оказался недвижимъ, какъ камень крѣпкій, какъ адамантъ нерушимый. Твердъ стоялъ и непоколебимъ, этимъ сверхъестественнымъ знаменіемъ, самимъ дѣломъ чуда громче трубы проповѣдуя всѣмъ благочестное страданіе отцевъ и святость лежащихъ тѣлъ, чудомъ и ужасомъ потрясая сердца смотрѣвшихъ. Это дивное зрѣлище вселяло трепетъ и страхъ въ пріѣзжающихъ на богомольѣ въ киновію и видящихъ чудо. Въ такіе весенніе дни, въ такой жарчайшій солнцепекъ не только ледъ, подостланный подъ тѣлами святыхъ, оказался твердымъ, но и сами тѣла блаженныхъ страдальцевъ, которые лежали на морской губѣ, которые по-разному висѣли на висѣлицахъ, которые были разбросаны по землѣ острова, не явили ни гніенія, ни смрадной вони, обычно исходящей отъ мертвыхъ тѣлъ, но, полные сверхъестественной благодати, лежали тѣла, какъ живыя спящія, какъ цвѣтъ на поляхъ, какъ кринъ въ долинахъ, такъ цвѣли и благоукрашались. Поэтому и властители, обладавшіе киновіею послѣ избіенія отцевъ и предводительствовавшіе воинствомъ, побѣжденные знаменіями этихъ сверхъестественныхъ чудесъ, удивлялись какъ крѣпкому и нерастаявшему, твердому льду, такъ и необычной цѣлости и нетлѣнію страдальческихъ тѣлъ. И, перемѣнившись на милость къ невинно осужденнымъ страстотерпцамъ, написали къ самодержцу, прося позволенія снять, собрать и покрыть землею отеческія тѣла, лежащія столько времени [непогребенными]. Сами бывшіе тамъ разсказываютъ, что убіенные блаженные явились во снѣ нѣкимъ изъ начальствующихъ, говоря: «Если хотите увидѣть таяніе льда, то наши тѣла, убравъ, предайте погребенію, пока же они будутъ лежать на поверхности, ледъ не растаетъ». Когда же отъ самодержца пришелъ указъ, повелѣвающій похоронить тѣла убіенныхъ преподобныхъ, тогда съ усердіемъ отовсюду ихъ убрали: и со льда, и съ острова, и съ висѣлицъ, и, раскопавъ землю, на морской лудѣ, называемой Бабья кóрга, отстоящей отъ монастыря на полпоприща, всѣ тѣла блаженныхъ вмѣстѣ положили и засыпали, заложивъ могилу камнемъ. Ибо какъ въ киновіи вмѣстѣ душеспасительно жили, какъ единомысленно пострадали за благочестіе, такъ и по смерти рѣшили тѣлами своими лечь вмѣстѣ. Вѣрно же, что и на небесахъ, вмѣстѣ предстоя Престолу славы, наслаждаются вѣчнаго блаженства.
Послѣ же погребенія (то-есть покрытія землею собранныхъ отеческихъ тѣлъ) тотъ крѣпкій ледъ, оказавшійся твердымъ въ сопротивленіи солнечнымъ лучамъ, вскорѣ растаялъ и сразу явился истлѣвшимъ и, какъ прежде былъ крѣпчайшимъ, такъ потомъ оказался мягчайшимъ и хорошо тающимъ. И какъ своею нетающею крѣпостію удивлялъ очи смотрѣвшихъ, такъ и внезапнымъ таяніемъ ужасалъ видящихъ. И обоими этими сверхъестественными дѣлами Пречудный Господь, Прославляющій Своихъ рабовъ, прославилъ чудесное страданіе блаженныхъ отцевъ.
Такъ это прекрасное собраніе преподобныхъ чудотворцевъ и преславное селеніе честной киновіи было принесено на тихую вечерю Всетихому Царю и Владыке, какъ садъ ограбленный, какъ цвѣты оборванные, какъ вѣтви отсѣченныя, какъ плоды обобранные, какъ лозы отломленныя, какъ сладчайшій виноградъ, выжатый точиломъ мученій. Теперь оказалась киновія лишенной иноческаго чина, церкви же - лишенными поющихъ. Оказалась киновія не благолѣпна, но безобразна, какъ нѣкіе развалины въ виноградникѣ, или сарай въ вертоградѣ, или городъ взятый и опустошенный. Поэтому самодержецъ повелѣлъ указомъ собрать монаховъ изъ разныхъ монастырей Россіи для населенія Соловецкой киновіи, что скоро совершилось, и монастырь, а тѣмъ болѣе островъ Соловецкій, наполнился новосо»
(Перевод Дмитрия Урушева взят с сайта «Наследие Святой Руси»
http://nasledie.russportal.ru/index.php?id=raskol.denisolov)