Оскар Фукс
Разъездной агент Оскар Фукс, по прозванию Оскар-плакса, сидит у нас в конторе.
- Ну как дела? - осведомляюсь я. - Что слышно насчет гриппа в деревнях?
- Ничего особенного. Крестьяне - народ сытый. Не то что в городе. У меня сейчас два случая на мази - Хольман и Клотц вот-вот заключат договоры. Надгробие, красный гранит, отполированный с одной стороны, два цоколя с рельефами, метр пятьдесят высотой, цена - два миллиона двести тысяч марок, и маленький, один метр десять, за миллион триста тысяч. Цены хорошие. Если вы возьмете на сто тысяч дешевле, вы их получите. Мне за комиссию двадцать процентов.
- Пятнадцать, - отвечаю я автоматически.
- Двадцать, - настаивает Оскар-плакса. - Пятнадцать я получаю у Хольмана и Клотца. Ради чего же тогда измена?
Он врет. Фирма «Хольман и Клотц», где он служит агентом, дает ему десять процентов и оплачивает накладные расходы. За накладные он получит все равно; значит, у нас он хочет заработать сверх того еще десять процентов.
- Наличными?
- Ну уж это вы сами решайте. Клиенты - люди с положением.
- Господин Фукс, - говорю я, - почему вы совсем не перейдете к нам? Мы платим больше, чем Хольман и Клотц, и у нас найдется работа, достойная первоклассного разъездного агента.
Фукс подмигивает мне:
- А так занятнее. Я - человек чувства. Когда я сержусь на старика Хольмана, я подсовываю какой-нибудь договор вам, в виде мести. А если бы я работал только на вас, я бы обманывал вас.
- Это, конечно, правильно, - говорю я.
- Вот именно. Тогда я начал бы предавать вас Хольману и Клотцу. Ездить, чтобы предлагать надгробия, очень скучно; нужно хоть какое-то развлечение.
- Скучно? Вам? При том, что вы каждый раз даете артистический спектакль?
Фукс улыбается, как Гастон Мюнх со сцены городского театра после исполнения роли Карла Гейнца в пьесе «Старый Гейдельберг».
- Стараюсь, как могу, - заявляет Фукс с ликующей скромностью.
- Вы очень усовершенствовали свою работу. И без вспомогательных средств. Чисто интуитивно. Да?
Оскар, который раньше, перед тем как войти в дом усопшего, натирал себе глаза сырым луком, утверждает, что теперь сам может вызвать на своих глазах слезы, как великие актеры. Это, конечно, гигантский шаг вперед. Ему уже не надо входить в дом, плача, как было раньше, когда он применял луковую технику, причем случалось и так, что, если переговоры затягивались, слезы у него иссякали, ведь нельзя же было пользоваться луком при людях; теперь, напротив, он может входить с сухими глазами и, как заведут разговор о покойном, начать лить настоящие слезы, что, разумеется, производит совсем другое впечатление. Разница такая же, как между настоящим и поддельным жемчугом. Его скорбь столь убедительна, уверяет Оскар, что близкие нередко его же утешают и успокаивают.
Из своей комнаты выходит Георг Кроль. Под носом у него дымит гавана, он
- воплощенное довольство и мир. Он сразу устремляется к цели.
- Господин Фукс, - спрашивает Георг. - Это правда, что вы теперь умеете плакать по желанию, или это только гнусная пропаганда наших конкурентов?
Вместо ответа Оскар смотрит на него неподвижным взглядом.
- Так как же? - продолжает Георг. - Что с вами? Вам нехорошо?
- Минутку! Я должен сначала прийти в соответствующее настроение.
Оскар опускает веки. Когда он снова поднимает их, его взор уже кажется влажным. Фукс опять смотрит на Георга, не мигая, и через несколько мгновений на его голубых глазах действительно выступают крупные слезы. Еще миг, и они уже катятся по щекам Оскар вытаскивает носовой платок и осторожно вытирает их.
- Каково? А? - спрашивает он и смотрит на свои часы. - Точно две минуты. Порой, когда в доме лежит труп, я добиваюсь этого за одну минуту.
- Замечательно.
Георг наливает ему рюмку коньяка, предназначенного для клиентов.
- Вам бы актером быть, господин Фукс.
- Я тоже об этом думал; но слишком мало ролей, в которых требуются мужские слезы. Ну, конечно, Отелло, а вообще…
- Как вы этого добиваетесь? Какой-нибудь трюк?
- Сила воображения, - скромно поясняет Фукс. - Способность фантазии рисовать себе яркие картины.
- А что вы сейчас себе представляли?
Оскар допивает рюмку.
- Откровенно говоря, вас, господин Кроль. Будто вы лежите с перебитыми руками и ногами, а стая крыс медленно обгрызает вам лицо, но вы еще живы, пытаетесь переломанными руками отогнать грызунов и не можете. Извините меня, но для таких быстрых результатов мне нужна очень сильная картина.
Георг проводит рукой по лицу. Лицо еще цело.
- Вы рисуете себе такие же картины и про Хольмана и Клотца, когда на них работаете? - спрашиваю я.
Фукс качает головой.
- Про них я представляю себе, что они доживают до ста лет в полном здравии и богатстве и умирают от разрыва сердца, во сне, без мучений, тогда у меня от ярости особенно щедро текут слезы.
Георг уплачивает ему комиссионные за последние два предательства.
- Недавно я также разработал приемы искусственного всхлипывания, - говорит Оскар. - Очень действует. Ускоряет переговоры. Люди чувствуют себя виноватыми, они думают, что это результат сердечного сочувствия.
- Господин Фукс, переходите к нам! - восклицаю я с невольной порывистостью. - Ваше место - в такой фирме, где люди работают художественными методами, а не среди обыкновенных хапуг.
Оскар снисходительно улыбается, качает головой и откланивается.
- Ну не могу, - отвечает он. - Мне необходима хоть капля предательства, иначе я буду только хнычущей тряпкой. Предательство дает мне душевное равновесие.
- Ну как дела? - осведомляюсь я. - Что слышно насчет гриппа в деревнях?
- Ничего особенного. Крестьяне - народ сытый. Не то что в городе. У меня сейчас два случая на мази - Хольман и Клотц вот-вот заключат договоры. Надгробие, красный гранит, отполированный с одной стороны, два цоколя с рельефами, метр пятьдесят высотой, цена - два миллиона двести тысяч марок, и маленький, один метр десять, за миллион триста тысяч. Цены хорошие. Если вы возьмете на сто тысяч дешевле, вы их получите. Мне за комиссию двадцать процентов.
- Пятнадцать, - отвечаю я автоматически.
- Двадцать, - настаивает Оскар-плакса. - Пятнадцать я получаю у Хольмана и Клотца. Ради чего же тогда измена?
Он врет. Фирма «Хольман и Клотц», где он служит агентом, дает ему десять процентов и оплачивает накладные расходы. За накладные он получит все равно; значит, у нас он хочет заработать сверх того еще десять процентов.
- Наличными?
- Ну уж это вы сами решайте. Клиенты - люди с положением.
- Господин Фукс, - говорю я, - почему вы совсем не перейдете к нам? Мы платим больше, чем Хольман и Клотц, и у нас найдется работа, достойная первоклассного разъездного агента.
Фукс подмигивает мне:
- А так занятнее. Я - человек чувства. Когда я сержусь на старика Хольмана, я подсовываю какой-нибудь договор вам, в виде мести. А если бы я работал только на вас, я бы обманывал вас.
- Это, конечно, правильно, - говорю я.
- Вот именно. Тогда я начал бы предавать вас Хольману и Клотцу. Ездить, чтобы предлагать надгробия, очень скучно; нужно хоть какое-то развлечение.
- Скучно? Вам? При том, что вы каждый раз даете артистический спектакль?
Фукс улыбается, как Гастон Мюнх со сцены городского театра после исполнения роли Карла Гейнца в пьесе «Старый Гейдельберг».
- Стараюсь, как могу, - заявляет Фукс с ликующей скромностью.
- Вы очень усовершенствовали свою работу. И без вспомогательных средств. Чисто интуитивно. Да?
Оскар, который раньше, перед тем как войти в дом усопшего, натирал себе глаза сырым луком, утверждает, что теперь сам может вызвать на своих глазах слезы, как великие актеры. Это, конечно, гигантский шаг вперед. Ему уже не надо входить в дом, плача, как было раньше, когда он применял луковую технику, причем случалось и так, что, если переговоры затягивались, слезы у него иссякали, ведь нельзя же было пользоваться луком при людях; теперь, напротив, он может входить с сухими глазами и, как заведут разговор о покойном, начать лить настоящие слезы, что, разумеется, производит совсем другое впечатление. Разница такая же, как между настоящим и поддельным жемчугом. Его скорбь столь убедительна, уверяет Оскар, что близкие нередко его же утешают и успокаивают.
Из своей комнаты выходит Георг Кроль. Под носом у него дымит гавана, он
- воплощенное довольство и мир. Он сразу устремляется к цели.
- Господин Фукс, - спрашивает Георг. - Это правда, что вы теперь умеете плакать по желанию, или это только гнусная пропаганда наших конкурентов?
Вместо ответа Оскар смотрит на него неподвижным взглядом.
- Так как же? - продолжает Георг. - Что с вами? Вам нехорошо?
- Минутку! Я должен сначала прийти в соответствующее настроение.
Оскар опускает веки. Когда он снова поднимает их, его взор уже кажется влажным. Фукс опять смотрит на Георга, не мигая, и через несколько мгновений на его голубых глазах действительно выступают крупные слезы. Еще миг, и они уже катятся по щекам Оскар вытаскивает носовой платок и осторожно вытирает их.
- Каково? А? - спрашивает он и смотрит на свои часы. - Точно две минуты. Порой, когда в доме лежит труп, я добиваюсь этого за одну минуту.
- Замечательно.
Георг наливает ему рюмку коньяка, предназначенного для клиентов.
- Вам бы актером быть, господин Фукс.
- Я тоже об этом думал; но слишком мало ролей, в которых требуются мужские слезы. Ну, конечно, Отелло, а вообще…
- Как вы этого добиваетесь? Какой-нибудь трюк?
- Сила воображения, - скромно поясняет Фукс. - Способность фантазии рисовать себе яркие картины.
- А что вы сейчас себе представляли?
Оскар допивает рюмку.
- Откровенно говоря, вас, господин Кроль. Будто вы лежите с перебитыми руками и ногами, а стая крыс медленно обгрызает вам лицо, но вы еще живы, пытаетесь переломанными руками отогнать грызунов и не можете. Извините меня, но для таких быстрых результатов мне нужна очень сильная картина.
Георг проводит рукой по лицу. Лицо еще цело.
- Вы рисуете себе такие же картины и про Хольмана и Клотца, когда на них работаете? - спрашиваю я.
Фукс качает головой.
- Про них я представляю себе, что они доживают до ста лет в полном здравии и богатстве и умирают от разрыва сердца, во сне, без мучений, тогда у меня от ярости особенно щедро текут слезы.
Георг уплачивает ему комиссионные за последние два предательства.
- Недавно я также разработал приемы искусственного всхлипывания, - говорит Оскар. - Очень действует. Ускоряет переговоры. Люди чувствуют себя виноватыми, они думают, что это результат сердечного сочувствия.
- Господин Фукс, переходите к нам! - восклицаю я с невольной порывистостью. - Ваше место - в такой фирме, где люди работают художественными методами, а не среди обыкновенных хапуг.
Оскар снисходительно улыбается, качает головой и откланивается.
- Ну не могу, - отвечает он. - Мне необходима хоть капля предательства, иначе я буду только хнычущей тряпкой. Предательство дает мне душевное равновесие.