Наше все ©
Полушуточное предложение Акунина считать авторами национальных языков великих писателей, сумевших сделать речь своей эпохи эталоном для будущих поколений, вызвало в сети противоречивую реакцию. Одни, согласившись с предложенной условностью или не сумев ее заметить, приняли гипотезу "на ура", другие указали на общеизвестное: великие писатели создают не национальный, а литературный язык, а констатировать их заслуги в создании языка литературного (Пушкин создал литературный русский язык) - немыслимая пошлость.
Такие обобщения схожи с гипотезами в точных науках - условность, которая дает возможность с некоторой потерей качества (попробуйте, впрочем, убедить математика, что слова "я не дам Некту яблока" описывают ситуацию более реальную, чем любимые им абстракции) добраться до материала, к которому ты раньше не имел доступа. Обобщения очень не любят профессионалы, но в какой-то момент начинаешь понимать, что речь идет не о твоем личном опыте распределения яблок, а о чем-то большем.
Я и сам в период активных занятий историей крайне не любил такие смелые обобщения и не мог из-за этого читать Тойнби, Марка Блока, Гумилева и прочие обязательные тексты. До сих пор, встречая у того или иного политолога фразу "Так же как Римская империя в свое время погибла из-за...", я вздрагиваю, поскольку знать не знаю причину ее гибели, и могу с уверенностью сказать лишь, что каждый год исследований в этой области будет только отодвигать тебя от однозначного ответа.
В ряде культурных явлений, на которые традиционно не распространяется понятие авторства, вполне возможно применить категорию, которая в чем-то аналогична современному понятию копирайта. Копирайт сплошь и рядом попирает наши представления о творчестве, но он создает реальность, которая уже не перестанет существовать, сколько бы мы ни объявляли ее "неправильной" или "банальной". Копирайт переносит творчество в производственную сферу, оформляет и упаковывает произведение, намертво и окончательно. Так же и великие литераторы, которых мы привыкли считать первооткрывателями, итожат культурные процессы, "гасят" их как мяч, которым до встречи с мастером весело перекидывались довольные жизнью дачники. Поиграли... Поговорите по душам о Пушкине с настоящими ценителями XVIII века, о Моцарте с ценителями барокко или о Петре I с ценителями века XVII - вас ждут открытия.
Русский язык Пушкина, английский Чосера - Шекспира или итальянский Данте (прошу не придираться к частностям: я с еще большим основанием, чем Акунин могу назвать себя человеком невежественным в лингвистике) - это не просто литературные варианты, это внезапно свалившиеся на нацию нормативы. Они надолго замораживают норму, и после этого развитие, которое вроде бы и не останавливается, идет только подспудно. Из-за этой скрытости процесса национальным языком приходится считать видимую его часть, то есть литературную норму - хотя, например, романские языки взошли на закваске народной латыни, в истории осталась латынь литературная, авторства Цицерона и Цезаря. Интереснее другое - следствие такого понимания авторства. Начиная новый период такие гении-творцы предопределяют тем самым и его конец. Сейчас мы проедаем "век Пушкина", отрыгиваясь, доперчивая по десятому разу и подбирая корочкой затерявшиеся смыслы. Тем временем язык развивается, бурлит под крышкой - кто-то из знакомых учителей уже жаловался, что дети плохо понимают пушкинский словарь... Так вот когда крышку сорвет, хотелось бы, чтобы было что-то новое и достойное. Примерно тоже я последнее время говорю и про политический режим в России.
Такие обобщения схожи с гипотезами в точных науках - условность, которая дает возможность с некоторой потерей качества (попробуйте, впрочем, убедить математика, что слова "я не дам Некту яблока" описывают ситуацию более реальную, чем любимые им абстракции) добраться до материала, к которому ты раньше не имел доступа. Обобщения очень не любят профессионалы, но в какой-то момент начинаешь понимать, что речь идет не о твоем личном опыте распределения яблок, а о чем-то большем.
Я и сам в период активных занятий историей крайне не любил такие смелые обобщения и не мог из-за этого читать Тойнби, Марка Блока, Гумилева и прочие обязательные тексты. До сих пор, встречая у того или иного политолога фразу "Так же как Римская империя в свое время погибла из-за...", я вздрагиваю, поскольку знать не знаю причину ее гибели, и могу с уверенностью сказать лишь, что каждый год исследований в этой области будет только отодвигать тебя от однозначного ответа.
В ряде культурных явлений, на которые традиционно не распространяется понятие авторства, вполне возможно применить категорию, которая в чем-то аналогична современному понятию копирайта. Копирайт сплошь и рядом попирает наши представления о творчестве, но он создает реальность, которая уже не перестанет существовать, сколько бы мы ни объявляли ее "неправильной" или "банальной". Копирайт переносит творчество в производственную сферу, оформляет и упаковывает произведение, намертво и окончательно. Так же и великие литераторы, которых мы привыкли считать первооткрывателями, итожат культурные процессы, "гасят" их как мяч, которым до встречи с мастером весело перекидывались довольные жизнью дачники. Поиграли... Поговорите по душам о Пушкине с настоящими ценителями XVIII века, о Моцарте с ценителями барокко или о Петре I с ценителями века XVII - вас ждут открытия.
Русский язык Пушкина, английский Чосера - Шекспира или итальянский Данте (прошу не придираться к частностям: я с еще большим основанием, чем Акунин могу назвать себя человеком невежественным в лингвистике) - это не просто литературные варианты, это внезапно свалившиеся на нацию нормативы. Они надолго замораживают норму, и после этого развитие, которое вроде бы и не останавливается, идет только подспудно. Из-за этой скрытости процесса национальным языком приходится считать видимую его часть, то есть литературную норму - хотя, например, романские языки взошли на закваске народной латыни, в истории осталась латынь литературная, авторства Цицерона и Цезаря. Интереснее другое - следствие такого понимания авторства. Начиная новый период такие гении-творцы предопределяют тем самым и его конец. Сейчас мы проедаем "век Пушкина", отрыгиваясь, доперчивая по десятому разу и подбирая корочкой затерявшиеся смыслы. Тем временем язык развивается, бурлит под крышкой - кто-то из знакомых учителей уже жаловался, что дети плохо понимают пушкинский словарь... Так вот когда крышку сорвет, хотелось бы, чтобы было что-то новое и достойное. Примерно тоже я последнее время говорю и про политический режим в России.