История прошла мимо
Начав знакомиться с "Подстрочником", о котором сейчас вновь заговорили в связи с отказом режиссера Дормана от премии "ТЭФИ", я подумал, что мы боимся дать взвешенную оценку той роли, которую сыграла образованная и деятельная элита в российской истории XX века. Эту элиту, эти династии, в которых представители трех-четырех поколений творили историю, сейчас принято назначать ответственными за все, что случилось со страной. Кто-то об этом заявляет прямо, кто-то шепотком, но общее враждебное отношение к тем, кто в 20-е перекраивал страну по живому, в 30-е попал в мясорубку, но успел делегировать своих детей в будущие диссиденты, перестройщики и реформаторы, сложно не заметить.
Мы не должны забывать о том, что история всегда двуедина и может быть условно разделена на историю народа и историю выдающихся из общей массы людей. Можно не любить Гайдаров - от Аркадия до Маши, можно не любить связанных с ними узами родства Бажова и Аркадия Стругацкого, но сложно не понять, что они останутся в истории сцепленными наследственностью, как какие-нибудь Корнелии Сципионы, которых у Тита Ливия насчитывается не менее 25. Более того, сложно избавиться от ощущения, что наша история - это не наше, а их дело.
Где были остальные римляне? В Караганде. Какая нам разница, где они были? В гуманитарном знании, не имея возможности опереть истину на сколько-нибудь твердое основание, очень важно учитывать принцип актуальности информации, согласно которому следует выбирать те интерпретации, которые будут иметь какой-то смысл. Например, модное утверждение о том, что наличествующие в информационном поле высказывания о политике, социуме и культуре не отражают-де точки зрения молчаливого большинства, в корне неверно. Нам не важно, имеет ли молчаливое большинство свое мнение, если оно молчит. Надо ли учитывать мнение миллионов жителей страны в книге "Борьба идей в русской литературе XVII века"? Нет, хватит полутора десятка имен. Если б хотя бы сотня захотела поучаствовать в борьбе идей, так и имен была бы сотня. Мы же не посвящаем в учебниках по истории (проверю-ка читательскую толерантность) отдельных глав комарам, хотя найти человека, который бы ни разу от них не пострадал, много сложнее, чем встретить ничего не слышавшего о Готфриде Бульонском.
Почему же у нас принято требовать уважения для "широких народных масс"? Наша расцветшая в последние 10-12 лет ненависть к тем, кто куда-то лезет, кто пытается выделиться, имеет давние корни. Советский Союз был первой страной, в которой общество (я бы даже сказал - гражданское общество) начало широкомасштабную борьбу с интеллектуальной элитой. Мы, нынешние россияне, являемся прямыми наследниками той системы, которую строила ликующая гопота 20-х (И двоюродными братьями современной западной политкорректности, хотя обе стороны и корежит от одного упоминания о таком родстве. Сюда же "Цепи свободы").
Кто-то сочинял стихи, устраивал домашний театр или открывал детский сад для сирот, а кто-то ничего такого не делал, причем, в лучшем случае - просто ничего, а в худшем - искал возможность унизить деятельных и творческих, низведя их до своего состояния. Таким людям, например, невозможно поверить в то, что кто-то действительно служит идеалам. Нет, у них жиды пошли в революцию, чтобы унизить русский народ, Бродский писал стихи чтобы не работать, Довлатов прославился лишь тем, что сочинял небылицы про тех, кто ему давал пищу и кров, интеллигенция крутила всю дорогу носом, потому что никого не любила, кроме себя, и т.д. и т.п., ну а теперь еще и Дорман отказывается от премии ради пиара.
С одной стороны были те, которые хотели жить ярко и делать жизнь краше, с другой - те, кто стремился лишь к материальным благам и не искал себе идеала иного, чем сапог начальника. К сожалению, мы, нынешний российский народ, произошли именно от последних. Кто-то, может быть, и должен чувствовать свою ответственность за революцию, перестройку и лихие 90-е, да только вопрос об ответственности этих людей и семей не должен представлять для большинства из нас никакого интереса, кроме антикварного. Наше дело - сторона, в которой мы и должны оставаться, пока не сделали чего-то выдающегося.
Ничего нет постыдного в том, чтобы прожить честную и неприметную с точки зрения вечности жизнь. Но попытки тех, кто играл в истории лишь пассивную роль, заявить о своих правах на нее, их попытки "судить выше сапога" выглядят крайне нелепо и несуразно. Нетворческая претензия всегда становится претензией паразитарной. Такие люди не могут помыслить никакого идеала, выходящего за их личностные рамки, поэтому не знают подлинного пафоса, заменяя его бодрыми криками: "у, мы какие!", и не умеют испытывать счастье от собственных находок, питаясь лишь удовлетворением от чужих потерь. Гопота не способна радоваться, она может только ликовать. В истории пассивное большинство присутствует в той же пропорции, в которой к звукам оркестра примешивается покашливание зрителей и скрип стульев под их задницами. Единственная роль зрителей состоит в том, чтобы выбрать интенсивность помех. Надо ли напоминать, насколько широки границы этого выбора.
Мы не должны забывать о том, что история всегда двуедина и может быть условно разделена на историю народа и историю выдающихся из общей массы людей. Можно не любить Гайдаров - от Аркадия до Маши, можно не любить связанных с ними узами родства Бажова и Аркадия Стругацкого, но сложно не понять, что они останутся в истории сцепленными наследственностью, как какие-нибудь Корнелии Сципионы, которых у Тита Ливия насчитывается не менее 25. Более того, сложно избавиться от ощущения, что наша история - это не наше, а их дело.
Где были остальные римляне? В Караганде. Какая нам разница, где они были? В гуманитарном знании, не имея возможности опереть истину на сколько-нибудь твердое основание, очень важно учитывать принцип актуальности информации, согласно которому следует выбирать те интерпретации, которые будут иметь какой-то смысл. Например, модное утверждение о том, что наличествующие в информационном поле высказывания о политике, социуме и культуре не отражают-де точки зрения молчаливого большинства, в корне неверно. Нам не важно, имеет ли молчаливое большинство свое мнение, если оно молчит. Надо ли учитывать мнение миллионов жителей страны в книге "Борьба идей в русской литературе XVII века"? Нет, хватит полутора десятка имен. Если б хотя бы сотня захотела поучаствовать в борьбе идей, так и имен была бы сотня. Мы же не посвящаем в учебниках по истории (проверю-ка читательскую толерантность) отдельных глав комарам, хотя найти человека, который бы ни разу от них не пострадал, много сложнее, чем встретить ничего не слышавшего о Готфриде Бульонском.
Почему же у нас принято требовать уважения для "широких народных масс"? Наша расцветшая в последние 10-12 лет ненависть к тем, кто куда-то лезет, кто пытается выделиться, имеет давние корни. Советский Союз был первой страной, в которой общество (я бы даже сказал - гражданское общество) начало широкомасштабную борьбу с интеллектуальной элитой. Мы, нынешние россияне, являемся прямыми наследниками той системы, которую строила ликующая гопота 20-х (И двоюродными братьями современной западной политкорректности, хотя обе стороны и корежит от одного упоминания о таком родстве. Сюда же "Цепи свободы").
Кто-то сочинял стихи, устраивал домашний театр или открывал детский сад для сирот, а кто-то ничего такого не делал, причем, в лучшем случае - просто ничего, а в худшем - искал возможность унизить деятельных и творческих, низведя их до своего состояния. Таким людям, например, невозможно поверить в то, что кто-то действительно служит идеалам. Нет, у них жиды пошли в революцию, чтобы унизить русский народ, Бродский писал стихи чтобы не работать, Довлатов прославился лишь тем, что сочинял небылицы про тех, кто ему давал пищу и кров, интеллигенция крутила всю дорогу носом, потому что никого не любила, кроме себя, и т.д. и т.п., ну а теперь еще и Дорман отказывается от премии ради пиара.
С одной стороны были те, которые хотели жить ярко и делать жизнь краше, с другой - те, кто стремился лишь к материальным благам и не искал себе идеала иного, чем сапог начальника. К сожалению, мы, нынешний российский народ, произошли именно от последних. Кто-то, может быть, и должен чувствовать свою ответственность за революцию, перестройку и лихие 90-е, да только вопрос об ответственности этих людей и семей не должен представлять для большинства из нас никакого интереса, кроме антикварного. Наше дело - сторона, в которой мы и должны оставаться, пока не сделали чего-то выдающегося.
Ничего нет постыдного в том, чтобы прожить честную и неприметную с точки зрения вечности жизнь. Но попытки тех, кто играл в истории лишь пассивную роль, заявить о своих правах на нее, их попытки "судить выше сапога" выглядят крайне нелепо и несуразно. Нетворческая претензия всегда становится претензией паразитарной. Такие люди не могут помыслить никакого идеала, выходящего за их личностные рамки, поэтому не знают подлинного пафоса, заменяя его бодрыми криками: "у, мы какие!", и не умеют испытывать счастье от собственных находок, питаясь лишь удовлетворением от чужих потерь. Гопота не способна радоваться, она может только ликовать. В истории пассивное большинство присутствует в той же пропорции, в которой к звукам оркестра примешивается покашливание зрителей и скрип стульев под их задницами. Единственная роль зрителей состоит в том, чтобы выбрать интенсивность помех. Надо ли напоминать, насколько широки границы этого выбора.