Пять тезисов об "Орфиках" Александра Иличевского
[Александр Иличевский. Орфики: роман. - М.: АСТ, 2013. 283с.]
1. Будучи сам в совершенно адовом состоянии последние три дня (в слепом глазу что-то лопнуло, камера глаза заполнилась кровью и потому в голову будто вбили кол, ощущаешь всё через толстенное стекло и тупую боль), я решил прочитать книгу Александра Иличевского "Орфики", зная с самого начала одно: её следует прочесть сразу, от начала и до конца, не разбивая чтение на "поработать - поспать - отдохнуть". Чтение книги заняло у меня пять часов. Благо, состояние способствовало: шевелиться лишний раз было просто невозможно.
2. Я хорошо запомнил "Ай-Петри" (2005, но именно в книжном варианте), мне теперь кажется, что это была лучшая книга прозы в то время: не по смыслу, боже упаси, а по любви и вниманию к слову. К стилю. Между Буниным и Прустом. Ещё была "Ослиная челюсть" (2008, тоже именно в книжном варианте) - мне нравилась барочность письма Иличевского. Я тогда знал точно: чтобы это писать, надо проделать значительную работу. Читая книгу, ты, в конечном итоге, разворачиваешь эту работу, видишь её. Затем были различные премии, очень много романов - и я брал книги А.И. в руки только в книжных магазинах, дабы тут же поставить их на полку. И вот, теперь, увидев "Орфиков" в Москве (конечно же, в "Фаланстере", хотя для АСТ "Фаланстер" не обязателен), я решил про себя: Иличевский уже прошёл стадии успеха в литсреде, и передо мной может оказаться достойный роман, выдержанный временем своего создания. Не скажу, чтобы мои надежды оправдались вполне. Но текст - любопытный. Я бы сказал - роман-притча, в чём-то призывающий читателя схватить композицию воедино и увидеть во всех переплетениях российского ада 90-х художественно обработанный миф об Аиде.
3. Предложения стали проще, некоторые абзацы (в которых речь идёт о смуте времени) изобилуют повторами: на один и тот же лад говорится по-разному. Скорее всего, это свидетельство факультативности этих записей - они писались долго, урывками, как придут. Несмотря на то, что весь роман - воспоминание, но ход сюжета последователен, от раннего - к позднему времени (с ненамеренными анахронизмами, вроде того, что герои обсуждают до 91-го года, на даче, проблемы "исторической памяти", которые - именно в таком виде - стали беспокоить гуманитариев лет десять-пятнадцать назад, не раньше), причём, настоящее, к которому подтягивается роман в конце, оказывается притчево-бледным: по весне Персефона выйдет на свет, но в настоящем нет никакой Деметры.
4. История проста: на фоне ада разворачивается языческая любовь-страсть. "На фоне ада" значит: немного с пелевинскими ритуалами верхушки власти (правда, без оборотней в буквальном смысле), с жертвоприношениями (имеется даже пифия, правда роль ножа заклания берёт на себя "русская рулетка"), с номенклатурным гомосексуализмом, с голодом, утоляемым калорийными водкой и "Гинессом". Я не могу сказать, когда А.И. стал писать мрачное, но со времён блистательного и высокогорного "Ай-Петри" мы буквально инверсивно оказываемся в мраке Москвы 90-х, и даже постоим в рядах перед Белым Домом, увидим подъезжающие к Москве танки. Сама любовь завершится абортом и воркованием любимой возле мужа. Роман завершится Бесланом, точнее - бесланским кладбищем и глухой, скулящей несвоевременно под стихи Блока, бездомной сукой. Ещё точнее - обещанием весны.
5. И всё же, Иличевский остаётся преимущественно писателем. Я имею в виду вот что: как бы не выписывались реалии быта, за ними стоит то воображение, та продуктивная способность, которая важнее этих реалий. И поэтому текст остаётся светлым, и впечатление от романа - светлое, доброе. Лишь там, где воображение отступает перед композицией (им же и порождённой, но раньше, много раньше), там - даже если речь идёт о наджде, роман становится мрачным и безнадёжным. Происходит этот срыв в конце. Поскольку я читаю современную русскую прозу раз в год (не чаще, не считая всяких мелочей, поскольку от неё портится вкус - она остаётся преимущественно идейной, а потому - некрасивой), я рад тому, что на этот год мне попался этот роман.
6. Под конец самые восхитительные предложения:
(из начала):
"Я жил в баньке, спал на полоке, а работал или читал в сенях за разломанным старинным секретером. Компанию мне составлял мышонок, которого я звал Васей и подкармливал плавленым сырком. В баньке днём и ночью что-то шуршало под крышей, сами собой поскрипывали половицы, и иногда дятел, вцепившийся в трухлявый подоконник, пугал оглушительной дробью" (С.8).
(с конца):
"Жил я почти на самом отшибе, за моим двором шла холмистая местность и начинался лес. Моими соседями были заяц, сурок, олень и енот. Енот был наглый, являлся на крыльцо требовать фрукты, а когда я пытался его шугать, скалился и шипел. Заяц забавно, будто на костылях, пересекал ближайшие склоны. Оленю я был рад и за околицей смастерил ему кормушку, куда накладывал каменной соли" (С.277).
1. Будучи сам в совершенно адовом состоянии последние три дня (в слепом глазу что-то лопнуло, камера глаза заполнилась кровью и потому в голову будто вбили кол, ощущаешь всё через толстенное стекло и тупую боль), я решил прочитать книгу Александра Иличевского "Орфики", зная с самого начала одно: её следует прочесть сразу, от начала и до конца, не разбивая чтение на "поработать - поспать - отдохнуть". Чтение книги заняло у меня пять часов. Благо, состояние способствовало: шевелиться лишний раз было просто невозможно.
2. Я хорошо запомнил "Ай-Петри" (2005, но именно в книжном варианте), мне теперь кажется, что это была лучшая книга прозы в то время: не по смыслу, боже упаси, а по любви и вниманию к слову. К стилю. Между Буниным и Прустом. Ещё была "Ослиная челюсть" (2008, тоже именно в книжном варианте) - мне нравилась барочность письма Иличевского. Я тогда знал точно: чтобы это писать, надо проделать значительную работу. Читая книгу, ты, в конечном итоге, разворачиваешь эту работу, видишь её. Затем были различные премии, очень много романов - и я брал книги А.И. в руки только в книжных магазинах, дабы тут же поставить их на полку. И вот, теперь, увидев "Орфиков" в Москве (конечно же, в "Фаланстере", хотя для АСТ "Фаланстер" не обязателен), я решил про себя: Иличевский уже прошёл стадии успеха в литсреде, и передо мной может оказаться достойный роман, выдержанный временем своего создания. Не скажу, чтобы мои надежды оправдались вполне. Но текст - любопытный. Я бы сказал - роман-притча, в чём-то призывающий читателя схватить композицию воедино и увидеть во всех переплетениях российского ада 90-х художественно обработанный миф об Аиде.
3. Предложения стали проще, некоторые абзацы (в которых речь идёт о смуте времени) изобилуют повторами: на один и тот же лад говорится по-разному. Скорее всего, это свидетельство факультативности этих записей - они писались долго, урывками, как придут. Несмотря на то, что весь роман - воспоминание, но ход сюжета последователен, от раннего - к позднему времени (с ненамеренными анахронизмами, вроде того, что герои обсуждают до 91-го года, на даче, проблемы "исторической памяти", которые - именно в таком виде - стали беспокоить гуманитариев лет десять-пятнадцать назад, не раньше), причём, настоящее, к которому подтягивается роман в конце, оказывается притчево-бледным: по весне Персефона выйдет на свет, но в настоящем нет никакой Деметры.
4. История проста: на фоне ада разворачивается языческая любовь-страсть. "На фоне ада" значит: немного с пелевинскими ритуалами верхушки власти (правда, без оборотней в буквальном смысле), с жертвоприношениями (имеется даже пифия, правда роль ножа заклания берёт на себя "русская рулетка"), с номенклатурным гомосексуализмом, с голодом, утоляемым калорийными водкой и "Гинессом". Я не могу сказать, когда А.И. стал писать мрачное, но со времён блистательного и высокогорного "Ай-Петри" мы буквально инверсивно оказываемся в мраке Москвы 90-х, и даже постоим в рядах перед Белым Домом, увидим подъезжающие к Москве танки. Сама любовь завершится абортом и воркованием любимой возле мужа. Роман завершится Бесланом, точнее - бесланским кладбищем и глухой, скулящей несвоевременно под стихи Блока, бездомной сукой. Ещё точнее - обещанием весны.
5. И всё же, Иличевский остаётся преимущественно писателем. Я имею в виду вот что: как бы не выписывались реалии быта, за ними стоит то воображение, та продуктивная способность, которая важнее этих реалий. И поэтому текст остаётся светлым, и впечатление от романа - светлое, доброе. Лишь там, где воображение отступает перед композицией (им же и порождённой, но раньше, много раньше), там - даже если речь идёт о наджде, роман становится мрачным и безнадёжным. Происходит этот срыв в конце. Поскольку я читаю современную русскую прозу раз в год (не чаще, не считая всяких мелочей, поскольку от неё портится вкус - она остаётся преимущественно идейной, а потому - некрасивой), я рад тому, что на этот год мне попался этот роман.
6. Под конец самые восхитительные предложения:
(из начала):
"Я жил в баньке, спал на полоке, а работал или читал в сенях за разломанным старинным секретером. Компанию мне составлял мышонок, которого я звал Васей и подкармливал плавленым сырком. В баньке днём и ночью что-то шуршало под крышей, сами собой поскрипывали половицы, и иногда дятел, вцепившийся в трухлявый подоконник, пугал оглушительной дробью" (С.8).
(с конца):
"Жил я почти на самом отшибе, за моим двором шла холмистая местность и начинался лес. Моими соседями были заяц, сурок, олень и енот. Енот был наглый, являлся на крыльцо требовать фрукты, а когда я пытался его шугать, скалился и шипел. Заяц забавно, будто на костылях, пересекал ближайшие склоны. Оленю я был рад и за околицей смастерил ему кормушку, куда накладывал каменной соли" (С.277).