Мнемосина и fiction, или об удержании счастья
Расшифровываю с диктофона текст второй части собственной лекции "Историзм и метафизика в мышлении ХХ века" (30 марта 2013 г.). Выкладывать её в аудио не буду, потому как она слишком сложная для меня самого - и, вместе с тем, безумная.
Первая часть (23 марта 2013 г.) вот:
А вот один из фрагментов текста второй части:
Давайте зададим себе один гипотетический вопрос. Представим, что человек погружён в состояние счастья. В какой-то момент до него доходит осознание этой погружённости и он говорит себе: “Сейчас я воистину счастлив”. И он понимает, что это счастливое время скоро с неизбежностью закончится. Вопрос будет звучать так: какие существуют способы удержания счастья, которое скоро закончится? Что мы для этого умеем? Перед нами задача: продолжать удерживать то, что закончилось. Для этого нам помощницей выступает память. На этом способе удержания счастья построен весь цикл романов Марселя Пруста “В поисках утраченного времени”, сами романы для главного героя - это и есть удержанное время, которое закончилось, ушло в прошлое. Удержать такое время - значит вновь обрести его. Пруст - самый яркий пример, но можно увидеть, как многие другие произведения прибегают к этому способу удержания счастья. Пусть вторым примером станет роман Владимира Набокова “Лолита”, который начинается для читателя в тот момент, когда для самого главного героя, Гумберта, всё уже закончилось. И “Одиссею” Гомера мы тоже поставим в этот же ряд: пусть придёт муза, чтобы помочь обрести уже случившееся и ставшее прошлым. Этот способ письма отличается от другого, когда, начав читать тот или иной роман, мы ещё не знаем чем всё закончится - и нам кажется, что все события развиваются вместе с нами, будто и автор, и герои, и мы в том числе объединяемся этим общим незнанием финала; в таком случае сам процесс нашего чтения совпадает со становлением реальности романа - вплоть до того, что, если я брошу чтение перед финалом, он никогда не случится. В случае же Пруста, Набокова или Гомера я с самого начала лишён этой иллюзии: независимо от того, хватит ли у меня терпения или нет, я предупреждён: всё уже случилось, и если ты бросишь чтение, то ты останешься не у дел, в то время как все остальные всё равно всё знают, во всём поучаствовали - и ты должен присоединиться к ним. Само место читателя определяется этой случившестью или одновременностью событий романа. Удержание счастья в случае Пруста - это присоединение к уже случившемуся, приобщение к прошлому, принятие участия в воспоминании, а не в становлении события здесь и сейчас. У греков, как правило, все рассказываемые истории случились в прошлом, и на момент рассказа они не тешат себя иллюзией незавершённости. Любая трагедия связана с событиями, героями и богами, относимыми в неопределённую по времени давность: этого уже нет. Современный читатель детективов, которого автор берёт в сообщники становления реальности романа, напротив, участвует в том финале, которого ещё нет. В первом случае чтение проходит под знаком памяти и воспоминания, во втором - под знаком воображения и фантазии. В первом случае правит Мнемосина, во втором - fiction. Неслучайно, что художественную литературу сегодня именуют как раз этим словом.
Здесь очень существенный момент. Кажется, что для самой фабулы не имеет значения - то ли всё разворачивается здесь и сейчас, а то ли вспоминается. Ведь перечень происходящих событий может быть одним и тем же. Экранизированные в современности греческие трагедии нынешним зрителем воспринимались как происходящие здесь и сейчас (пусть и в вымышленной реальности), в то время как греки, сидящие в театре, воспринимали те же самые трагедии как произошедшие в прошлом (пусть и в вымышленной реальности). Но в том и в другом случае показанное - одно и то же. Но так только кажется, и поэтому здесь следует быть внимательными. В модусе вопроса о счастье, мы должны помнить о том, что в одном случае счастье обретается как случившееся (и зритель к этому приучается, воспитывается на этот лад), а в другом случае зрителя готовят к тому, что счастье - это то, что можно встретить здесь и сейчас (и он соответственно приучается, воспитывается). И тогда, уже выходя из античного театра, я учусь быть внимательнее к тому, что случилось со мной - а может быть, моя жизнь не такая уж и несчастливая? Выходя из кинотеатра я, напротив, жадно жду новостей - ведь здесь и сейчас может случится нечто счастливое, которого ещё не было и участником чего я непременно должен стать. От этих нюансов зависит очень многое, хотя, и в самом деле кажется, что события одни и те же. Набоков, в своём ироничном предисловии к роману Лолита, написанному от лица Джона Рэя, доктора философии, сообщает уже во втором предложении, что герой “заметки” умер в тюрьме. То есть, когда мы приступаем к чтению романа, мы знаем уже о том, чем всё закончилось, и наше внимание концентрируется на происходящем как таковом, именно в случающемся теперь цель этого случающегося, а не в том, чем всё закончится. Странным образом, стратегия Мнемосины заставляет нас быть внимательными к происходящему здесь и сейчас, в то время как стратегия fiction, напротив, направляет наше внимание к чему-то выходящему за рамки происходящего, потому как нам кажется, что что-то ещё будет, что-то ещё случится. В случае памяти мы знаем: нет, ничего сверх случившегося, уже не случится, а потому надо быть внимательными к самому случившемуся (и случающемуся).
Первая часть (23 марта 2013 г.) вот:
А вот один из фрагментов текста второй части:
Давайте зададим себе один гипотетический вопрос. Представим, что человек погружён в состояние счастья. В какой-то момент до него доходит осознание этой погружённости и он говорит себе: “Сейчас я воистину счастлив”. И он понимает, что это счастливое время скоро с неизбежностью закончится. Вопрос будет звучать так: какие существуют способы удержания счастья, которое скоро закончится? Что мы для этого умеем? Перед нами задача: продолжать удерживать то, что закончилось. Для этого нам помощницей выступает память. На этом способе удержания счастья построен весь цикл романов Марселя Пруста “В поисках утраченного времени”, сами романы для главного героя - это и есть удержанное время, которое закончилось, ушло в прошлое. Удержать такое время - значит вновь обрести его. Пруст - самый яркий пример, но можно увидеть, как многие другие произведения прибегают к этому способу удержания счастья. Пусть вторым примером станет роман Владимира Набокова “Лолита”, который начинается для читателя в тот момент, когда для самого главного героя, Гумберта, всё уже закончилось. И “Одиссею” Гомера мы тоже поставим в этот же ряд: пусть придёт муза, чтобы помочь обрести уже случившееся и ставшее прошлым. Этот способ письма отличается от другого, когда, начав читать тот или иной роман, мы ещё не знаем чем всё закончится - и нам кажется, что все события развиваются вместе с нами, будто и автор, и герои, и мы в том числе объединяемся этим общим незнанием финала; в таком случае сам процесс нашего чтения совпадает со становлением реальности романа - вплоть до того, что, если я брошу чтение перед финалом, он никогда не случится. В случае же Пруста, Набокова или Гомера я с самого начала лишён этой иллюзии: независимо от того, хватит ли у меня терпения или нет, я предупреждён: всё уже случилось, и если ты бросишь чтение, то ты останешься не у дел, в то время как все остальные всё равно всё знают, во всём поучаствовали - и ты должен присоединиться к ним. Само место читателя определяется этой случившестью или одновременностью событий романа. Удержание счастья в случае Пруста - это присоединение к уже случившемуся, приобщение к прошлому, принятие участия в воспоминании, а не в становлении события здесь и сейчас. У греков, как правило, все рассказываемые истории случились в прошлом, и на момент рассказа они не тешат себя иллюзией незавершённости. Любая трагедия связана с событиями, героями и богами, относимыми в неопределённую по времени давность: этого уже нет. Современный читатель детективов, которого автор берёт в сообщники становления реальности романа, напротив, участвует в том финале, которого ещё нет. В первом случае чтение проходит под знаком памяти и воспоминания, во втором - под знаком воображения и фантазии. В первом случае правит Мнемосина, во втором - fiction. Неслучайно, что художественную литературу сегодня именуют как раз этим словом.
Здесь очень существенный момент. Кажется, что для самой фабулы не имеет значения - то ли всё разворачивается здесь и сейчас, а то ли вспоминается. Ведь перечень происходящих событий может быть одним и тем же. Экранизированные в современности греческие трагедии нынешним зрителем воспринимались как происходящие здесь и сейчас (пусть и в вымышленной реальности), в то время как греки, сидящие в театре, воспринимали те же самые трагедии как произошедшие в прошлом (пусть и в вымышленной реальности). Но в том и в другом случае показанное - одно и то же. Но так только кажется, и поэтому здесь следует быть внимательными. В модусе вопроса о счастье, мы должны помнить о том, что в одном случае счастье обретается как случившееся (и зритель к этому приучается, воспитывается на этот лад), а в другом случае зрителя готовят к тому, что счастье - это то, что можно встретить здесь и сейчас (и он соответственно приучается, воспитывается). И тогда, уже выходя из античного театра, я учусь быть внимательнее к тому, что случилось со мной - а может быть, моя жизнь не такая уж и несчастливая? Выходя из кинотеатра я, напротив, жадно жду новостей - ведь здесь и сейчас может случится нечто счастливое, которого ещё не было и участником чего я непременно должен стать. От этих нюансов зависит очень многое, хотя, и в самом деле кажется, что события одни и те же. Набоков, в своём ироничном предисловии к роману Лолита, написанному от лица Джона Рэя, доктора философии, сообщает уже во втором предложении, что герой “заметки” умер в тюрьме. То есть, когда мы приступаем к чтению романа, мы знаем уже о том, чем всё закончилось, и наше внимание концентрируется на происходящем как таковом, именно в случающемся теперь цель этого случающегося, а не в том, чем всё закончится. Странным образом, стратегия Мнемосины заставляет нас быть внимательными к происходящему здесь и сейчас, в то время как стратегия fiction, напротив, направляет наше внимание к чему-то выходящему за рамки происходящего, потому как нам кажется, что что-то ещё будет, что-то ещё случится. В случае памяти мы знаем: нет, ничего сверх случившегося, уже не случится, а потому надо быть внимательными к самому случившемуся (и случающемуся).