О "вечной молодости" преподавателя - плюсы и минусы (часть первая)
Первая треть параграфа из "Феноменологии преподавательского опыта" об издержках и достоинствах имения дела со студентами - в возрастном аспекте.
Наверное, каждому в жизни свойственны сопутствующие ей периоды и приспособление к оным - детство, юношество, молодость, зрелость, старость. Несмотря на культ молодости, размывающий все границы (дети по-прежнему хотят скорее повзрослеть - стать “молодыми и красивыми”, а взрослые уже хотят оставаться подольше “молодыми и красивыми”, что на деле значит: и те, и другие хотят оставаться вечными подростками), заведённый порядок возрастных перемещений по жизни ставит, хотим мы того или нет, по своим местам: хотя ещё и можно быть школьником в университете, но вряд ли это возможно в каком-нибудь офисе, где на тебя возлагается определённого рода ответственность и где такие чудачества могут быть квалифицированы остальными уже как требующие клинического вмешательства; радикально меняет ситуацию в сторону “взросления” рождение ребёнка и необходимость жить отдельно от родителей - отныне нельзя позволить себе капризничать, да и некому отговаривать от глупостей, которые ты якобы можешь совершить, и некому уже уговаривать на что-то “дельное”.
Вместе с этими возрастными изменениями, которые мы можем лишь оттягивать и смягчать, но пока не научились отменять, естественным образом трансформируется и наш круг общения: ровесники всегда где-то рядом. Если подростки часто делают “вылазки” в сторону “взрослых” (и почти никогда - в сторону “детей”, от которых в самих себе они хотят всеми силами откреститься), а молодые и более зрелые мужчины и женщины иногда засматриваются и вступают в общение с подростками, равно как и вынуждены общаться со “стариками”, то, тем не менее, основной контингент общения составляют ровесники или те, кто может таковыми считаться. Скажем, молодая мама, родившая в восемнадцать, находит себе подруг во дворе среди более взрослых женщин, но их объединяет уход за их детьми, общие темы для бесед, заботы и прочее; точно таким же образом, двое мужчин разного возраста, занимающих одинаковые должности (как правило, низшего уровня), предполагающие выполнение одинаковых обязанностей, становятся ровесниками поневоле: в ситуации общих забот возраст становится незначительным, общее дело выравнивает возраст занятых им.
Совершенно иная ситуация у преподавателей. Если в цеху коллег (на кафедре) профессора со временем становятся подчас такими же “ровесниками поневоле” (доценты подменяют профессоров, работают над одними статьями и книгами, делают - порой дословно - одни и те же отчёты), то в аудитории ситуация с возрастом иная.
По ту сторону кафедры или преподавательского стола - люди принципиально другого возраста. Следует пояснить: что значит здесь слово “принципиально”. Никто не станет отрицать поощряющей дидактической роли обращения к студентам как к “коллегам”: иногда такое обращение делает их более внимательными, придавая важности в собственных глазах. Но, не вопреки такому обращению, а как раз на его примере можно увидеть одну особенность: перед преподавателем всегда находятся люди другого возраста - потому что дело совсем не в возрасте.
Даже если среди студентов случаются люди, физически являющиеся ровесниками, а то и старше преподавателя - студент всегда только “ещё собирается обучаться, получать образование”, в то время как преподаватель есть тот, кто им “уже владеет”. Вот эти “ещё” и “уже” - как маркеры образованности - формируют разный возраст: моложе те, кто “ещё”, старше - те, кто “уже”.
Чаще всего - на моей практике - это подтверждается и физическим возрастом: на первых курсах мы всегда видим по большей части (особенно на очных отделениях) вчерашних школьников, которых отделяет от последнего звонка не самое приятное в их жизни лето: сдача единого государственного экзамена, а затем - почти подряд - волнение, связанное с поступлением (благодаря ЕГЭ, последняя всё больше носит сугубо символический характер - мы сами видим тех, кто придёт в аудитории лишь в начале сентября; волнение, связанное с поступлением, сводится к выбору того или иного вуза, создавая иллюзию возможностей школьника, за которую расплачиваться приходиться нам: “Вы даже не представляется, куда я только мог поступить, и меня приняли, я прошёл по баллам, но я выбрал Вас - и что же Вы здесь ерунду какую-то преподаёте?!”).
Итак, в любом случае приходиться иметь дело с молодыми - либо делая их молодыми символически, на время обучения (на заочных отделениях чаще всего встречаешь людей, годящихся тебе в отцы), либо действительно с несовершеннолетними или только-только покинувшими этот возраст.
Вот об этом имении дела с молодыми и следует теперь сказать несколько слов: о его преимуществах и неизбежных издержках.
Когда преподавателю приходится постоянно выдерживать напор молодых людей, с их беспокойностью, желанием бунта (которого, кстати, всё меньше), энергичностью, то это заставляет внутренне мобилизоваться. Привычка иметь дело с молодыми меняет человека постепенно и незаметно (как и всякого рода привычка), но больше всего это изменение бросается в глаза вашим ровесникам, не связанным со сферой образования - сходите на двадцатилетие окончания школы и посмотрите на то, как ваши ровесники глядят на вас и что они в вас видят. Понятное дело, помимо постоянной назидательности в речах и характере (постоянная “лекторская” манера говорить, мыслить и слышать других), с которой вашим близким и родным придётся смириться (или послать вас к чёрту), утрачивается возможность полноценного общения с ровесниками: они становятся неинтересными.
Поскольку мы всегда мыслим себя по образу тех, с кем мы вступаем в общение (хотим мы того или нет, мыслим за или против - значения не имеет), то, постепенно исключая ровесников из круга нашего общения (оставляя лишь коллег, но они сами искажаются - как и мы), преподаватель перестаёт иметь “естественные” отношения с собственным возрастом. С одной стороны, он, общающийся с молодыми, слыша их разговоры, наблюдая их реакции и обязанный отвечать на эти реакции, работать с ними, необходимым образом - удачно или нет - всегда, из года в год, имеет дело лишь с гребнем одной волны из океана человеческих возрастов. Через призму этой волны он начинает судить обо всём остальном: отчасти мы являемся носителями вечно студенческого сознания, позволить которое себе не может ни один отдельно взятый студент (он либо должен располагать безупречным досугом, либо станет - через аспирантуру - вашим коллегой). Чтобы это увидеть, достаточно встретиться с кем-либо из студентов, которые закончили университет несколько лет назад, устроились на работу, никак не связанную с образованием, женились, одетились - и пообщаться с ними. На своё удивление - если будете внимательны - вы заметите о себе: перед вами сидит совершенно другой, незнакомый вам взрослый человек, в то время как вы сами остались где-то там, среди молодых: и ваши собственные интересы, те, которые воспринимаете за неотъемлемо свои, по большей части принадлежат именно тому возрасту, с которым ваш собеседник “естественным” образом расстался.
Наверное, каждому в жизни свойственны сопутствующие ей периоды и приспособление к оным - детство, юношество, молодость, зрелость, старость. Несмотря на культ молодости, размывающий все границы (дети по-прежнему хотят скорее повзрослеть - стать “молодыми и красивыми”, а взрослые уже хотят оставаться подольше “молодыми и красивыми”, что на деле значит: и те, и другие хотят оставаться вечными подростками), заведённый порядок возрастных перемещений по жизни ставит, хотим мы того или нет, по своим местам: хотя ещё и можно быть школьником в университете, но вряд ли это возможно в каком-нибудь офисе, где на тебя возлагается определённого рода ответственность и где такие чудачества могут быть квалифицированы остальными уже как требующие клинического вмешательства; радикально меняет ситуацию в сторону “взросления” рождение ребёнка и необходимость жить отдельно от родителей - отныне нельзя позволить себе капризничать, да и некому отговаривать от глупостей, которые ты якобы можешь совершить, и некому уже уговаривать на что-то “дельное”.
Вместе с этими возрастными изменениями, которые мы можем лишь оттягивать и смягчать, но пока не научились отменять, естественным образом трансформируется и наш круг общения: ровесники всегда где-то рядом. Если подростки часто делают “вылазки” в сторону “взрослых” (и почти никогда - в сторону “детей”, от которых в самих себе они хотят всеми силами откреститься), а молодые и более зрелые мужчины и женщины иногда засматриваются и вступают в общение с подростками, равно как и вынуждены общаться со “стариками”, то, тем не менее, основной контингент общения составляют ровесники или те, кто может таковыми считаться. Скажем, молодая мама, родившая в восемнадцать, находит себе подруг во дворе среди более взрослых женщин, но их объединяет уход за их детьми, общие темы для бесед, заботы и прочее; точно таким же образом, двое мужчин разного возраста, занимающих одинаковые должности (как правило, низшего уровня), предполагающие выполнение одинаковых обязанностей, становятся ровесниками поневоле: в ситуации общих забот возраст становится незначительным, общее дело выравнивает возраст занятых им.
Совершенно иная ситуация у преподавателей. Если в цеху коллег (на кафедре) профессора со временем становятся подчас такими же “ровесниками поневоле” (доценты подменяют профессоров, работают над одними статьями и книгами, делают - порой дословно - одни и те же отчёты), то в аудитории ситуация с возрастом иная.
По ту сторону кафедры или преподавательского стола - люди принципиально другого возраста. Следует пояснить: что значит здесь слово “принципиально”. Никто не станет отрицать поощряющей дидактической роли обращения к студентам как к “коллегам”: иногда такое обращение делает их более внимательными, придавая важности в собственных глазах. Но, не вопреки такому обращению, а как раз на его примере можно увидеть одну особенность: перед преподавателем всегда находятся люди другого возраста - потому что дело совсем не в возрасте.
Даже если среди студентов случаются люди, физически являющиеся ровесниками, а то и старше преподавателя - студент всегда только “ещё собирается обучаться, получать образование”, в то время как преподаватель есть тот, кто им “уже владеет”. Вот эти “ещё” и “уже” - как маркеры образованности - формируют разный возраст: моложе те, кто “ещё”, старше - те, кто “уже”.
Чаще всего - на моей практике - это подтверждается и физическим возрастом: на первых курсах мы всегда видим по большей части (особенно на очных отделениях) вчерашних школьников, которых отделяет от последнего звонка не самое приятное в их жизни лето: сдача единого государственного экзамена, а затем - почти подряд - волнение, связанное с поступлением (благодаря ЕГЭ, последняя всё больше носит сугубо символический характер - мы сами видим тех, кто придёт в аудитории лишь в начале сентября; волнение, связанное с поступлением, сводится к выбору того или иного вуза, создавая иллюзию возможностей школьника, за которую расплачиваться приходиться нам: “Вы даже не представляется, куда я только мог поступить, и меня приняли, я прошёл по баллам, но я выбрал Вас - и что же Вы здесь ерунду какую-то преподаёте?!”).
Итак, в любом случае приходиться иметь дело с молодыми - либо делая их молодыми символически, на время обучения (на заочных отделениях чаще всего встречаешь людей, годящихся тебе в отцы), либо действительно с несовершеннолетними или только-только покинувшими этот возраст.
Вот об этом имении дела с молодыми и следует теперь сказать несколько слов: о его преимуществах и неизбежных издержках.
Когда преподавателю приходится постоянно выдерживать напор молодых людей, с их беспокойностью, желанием бунта (которого, кстати, всё меньше), энергичностью, то это заставляет внутренне мобилизоваться. Привычка иметь дело с молодыми меняет человека постепенно и незаметно (как и всякого рода привычка), но больше всего это изменение бросается в глаза вашим ровесникам, не связанным со сферой образования - сходите на двадцатилетие окончания школы и посмотрите на то, как ваши ровесники глядят на вас и что они в вас видят. Понятное дело, помимо постоянной назидательности в речах и характере (постоянная “лекторская” манера говорить, мыслить и слышать других), с которой вашим близким и родным придётся смириться (или послать вас к чёрту), утрачивается возможность полноценного общения с ровесниками: они становятся неинтересными.
Поскольку мы всегда мыслим себя по образу тех, с кем мы вступаем в общение (хотим мы того или нет, мыслим за или против - значения не имеет), то, постепенно исключая ровесников из круга нашего общения (оставляя лишь коллег, но они сами искажаются - как и мы), преподаватель перестаёт иметь “естественные” отношения с собственным возрастом. С одной стороны, он, общающийся с молодыми, слыша их разговоры, наблюдая их реакции и обязанный отвечать на эти реакции, работать с ними, необходимым образом - удачно или нет - всегда, из года в год, имеет дело лишь с гребнем одной волны из океана человеческих возрастов. Через призму этой волны он начинает судить обо всём остальном: отчасти мы являемся носителями вечно студенческого сознания, позволить которое себе не может ни один отдельно взятый студент (он либо должен располагать безупречным досугом, либо станет - через аспирантуру - вашим коллегой). Чтобы это увидеть, достаточно встретиться с кем-либо из студентов, которые закончили университет несколько лет назад, устроились на работу, никак не связанную с образованием, женились, одетились - и пообщаться с ними. На своё удивление - если будете внимательны - вы заметите о себе: перед вами сидит совершенно другой, незнакомый вам взрослый человек, в то время как вы сами остались где-то там, среди молодых: и ваши собственные интересы, те, которые воспринимаете за неотъемлемо свои, по большей части принадлежат именно тому возрасту, с которым ваш собеседник “естественным” образом расстался.