Не про Маяцкого, не про Стефана Георге: акт расставания
Закончил чтение книги Михаила Маяцкого “Спор о Платоне: Круг Штефана Георге и немецкий университет” (М.: ГУ-ВШЭ, 2012. 344с.). Не буду писать на неё рецензию, и не потому, что книжка не понравилась. С ней-то всё в порядке - в том смысле, что лично для меня она оказалась чрезвычайно информативной (невзирая на комментарии и оценки её автора, которые часто сводились к жесту: “Смотрите, смотрите! А они нехорошие!” или: “Ага-ага, критикуете, а у самих-то не лучше” (и т.д.)). Дополнилась картина становления мира “консервативной революции”. Но дело не в этом. А в том, что я её начинал до этого читать четыре раза, и никак не мог - не лезла, и всё тут. И это при том, что Маяцкий - пишет остро (сейчас на долгой очереди книга под его редакцией (и с кратким послесловием): Видаль-Наке П. Атлантида: краткая история платоновского мифа (город, издательство и год - те же, страниц - 208), я помню как читал (ещё будучи студентом) его “Во-вторых”, затем (будучи преподавателем) “Курорт «Европа»”. Вообще не в Маяцком дело, и не в Георге, и не в Платоне. А в том, что для прочтения каждой книги мне нужно очень мощное созвучие настроенческое в моей собственной жизни. Бывают, конечно, такие авторы и такие книжки, которые “вытягивают” тебя, несмотря на твоё состояние (им даже не нужно, чтобы оно было у тебя “подходящим”). Таких можно смело брать в миги полного упадка и апатии - они тебя преобразят (таков для меня Бибихин, о чём я прежде уже упоминал и о чём даже на “Фейсбуке” зашла переписка у Саши Михайловского). Бывают, наоборот, авторы такие, которые тебя “забьют” в апатию, в каком бы приподнятом настроении ты за них не сел. Естественно, Маяцкий ни тем, ни другим быть не может, да он и не претендует. Но я опять не об этом хотел сказать сейчас. А о том, что настроение моё было подходящим (скверным), и круг Стефана Георге начал у меня проявлять некоторые воспоминания личные и размышления о произошедшем когда-то и о происходящем ныне. В общем - срезонировало.
1. Круг первый: семинар Кащеева и Хайдеггер
Первым кругом, аналогичным тому, каким было сообщество вокруг Георге для его участников, для меня стал семинар профессора Владимира Ивановича Кащеева, на котором мы занимались древнегреческим языком и который я посещал восемь лет. Обращаю особое внимание на то, что хождение в этот семинар никак не было связано с моей учебной деятельностью, Кащеев - историк, и в основном историки составляли этот семинар; ничего такого на собственном факультете я не получил вообще; у нас никто не "болел" философией так, как "болели" историей историки. На семинаре Кащеева я узнал, что такое сила авторитета, который формирует тебя и которого ты поселяешь в себе независимо от того, занят ты сейчас чем-нибудь связанным с текстами Аристотеля, Платона, Гомера или же нет. Безоговорочное доверие, раскрывающее тебе мир древности, доверие, без которого никакая гуманитарная наука не может быть наукой. Лишь кривлянием скептиков, которых мастурбативно распирает от того, что они нашли у кого-то неправильную запятую. Микрологи, как сказал бы Аристотель, что по-русски значит: крохоборы.
Именно благодаря Кащееву я понял пафос Хайдеггера в отношении досократиков. Можно сказать, что я по отношению к грекам уже стоял с тем же полным доверия открытым взглядом, что и Хайдеггер в своих лекциях, начиная с 30-х гг. Как это выразилось в моей научной карьере? Так, что я написал сначала диплом (“Соотношение рассчитывающего и осмысляющего мышления в философии М.Хайдеггера”), а после и диссертацию о “Мышлении в эпоху техники”, где выразилось не моё недовольство современностью, но скорее удивление тому, как можно в этой самой современности довольствоваться чем-то мизерным (объедками со стола пирующих философов), оставаясь наглухо запертыми к тому, что единственно только и достойно мысли. И в этом смысле Хайдеггер как таковой меня никогда не интересовал, он должен был быть спутником, иногда - в труднопроходимых местах (почти: в апориях) - проводником, но никогда не “коллегой”, никогда не “одним учёным, который сказал…”. Меня вообще в этом смысле “коллеги” не интересовали и не интересуют, равно как и “одни учёные, которые…”.
2. Круг второй: творческое сообщество
Второго круга в собственном смысле слова у меня уже не было. Я его искал и находил его отсветы в тех, кто был связан неким непонятным мне единством - поверх всякой социальной мутотени, единством, в некотором творческом устремлении. Всё было также, но только не было одной аудитории, в которой бы сидели все эти люди (да и трудно себе это представить), но я могу их назвать (намеренно смешивая несмешиваемое, но каждый из этих людей мне особо дорог): это Ольга Седакова, Владимир Бибихин, Анатолий Ахутин, Сергей Лишаев, Саша Михайловский, Женя Борисов, Илья Инишев, Татьяна Щитцова, Алексей Черняков, Тапдыг Керимов, Алексей Козырев, Виталий Пуханов, Анатолий Рясов, Сергей Хоружий, Гена Каневский, Леонид Немцев... Все эти люди разные (а некоторые друг друга не знают, а некоторые даже друг с другом никогда бы не сошлись даже в дружеской беседе). Список может быть ещё продолжен, но не в этом суть. Это такой круг, к которому я иногда должен принадлежать - хотя бы в мыслях - чтобы мочь действовать здесь, где я нахожусь и делать то, что я здесь делаю (что я здесь делаю? периодически думаю над этим, но никак не могу себе ответить). Это виртуальное сообщество с редкими встречами "вживую". Важнее постояноство его мысленного удержания, сосуществования с ним.
3. Круг третий: клуб "Дебют"
Третий круг организовывал я сам, но мне всегда хотелось верить, что я в нём - лишь один из многих, и он существует как бы сам по себе. Да и слово "организовывал" не очень-то и подходит - я как раз стремился самоустраниться (всегда, чтобы там не говорили на эту тему). То же самое самоустранение осуществляется мною - с точностью - на фестивале. Ведь не тот кто ведёт вечер и не тот, кто организует его получает от него полное ощущение присутствия - на своей свадьбе не погуляешь. В основном, это были студенты, а у них есть одна особенность - уходить в "свою" жизнь после окончания вуза (и слава богу, что "уходят", нельзя здесь оставаться, здесь дышать-то и только через раз можно!). Вот они, эти участники клуба "Дебют", которые к нему уже никак не могут относиться: Юля Попова, Александр Мисуров, Антон Белохвостов, Саша Гоголев, Наташа Красильникова (простите, если не могу сейчас всех вспомнить). Не называю остальных, потому что не знаю - относятся они или нет. И есть ещё те, кого я помню, и кто уже не в клубе, но кого я никогда не хочу видеть там, рядом с собой. Что называется - не пройдена проверка на "говно", которая, кстати, никогда мною не проводится - её проводят сами обстоятельства, сама жизнь. Никогда никто списка клубных людей не составлял (список составляется непосредственно на вечере чтений). Я и сам не знаю, кто сейчас в клубе и даже не знаю, есть ли клуб вообще. Но.
При чтении книги о круге Стефана Георге я смог понять, что меня так угнетает в последние дни, недели, возможно - месяц-два. Это даже не то, что сейчас вновь кто-то уйдёт - заканчивает университет Сергей Поничев (Барсук Грол). Дело вот в чём: в книге Маяцкого не описано то, что чувствовал Стефан Георге (что он должен был чувствовать) в те моменты, когда он порывал с кем-либо или когда кто-либо "удалялся". Это трудно описать. Об этом много стремится говорить Ницше, но получается у него это в стихах и в "Заратустре", и то иногда. Если уход ещё и можно обдумать, то расставание не может быть предметом размышления. Расставание - это уютная нора для онтологического молчания.
О чём это я?
В самом деле о чём? Да в том-то и дело, что сказать нечего - остаётся молчать и молчать, и молчать. Когда уходит один, то оставшиеся могут сделать вид, что его не было, либо памятовать о нём в той или иной форме, либо делать вид, что ничего не произошло. В любом случае всё это бездейственно. Но в любом случае, чтобы не происходило, происходит оно на фоне невероятного молчания, которое выдвигается из ниоткуда, и нависает, упрямо давит, безэхово поглощает говоримое. Это всегда придавливая, пригибает к земле - на следующий день (неделю, месяц) мир уже не тот, что был прежде. Так "всегда", но это "всегда" очень новое - по боли. Как нельзя привыкнуть к зубной боли. Но теперь не так.
Теперь я адски спокоен. И это нехорошо. Мне это - несвойственно. Это значит, что выдвигающееся молчание настолько масштабно, что даже говорить уже бесполезно - что-либо и кому-либо. Да и нет особенно того, кому.
Мне кажется, сейчас уходит - безвозвратно - без надежды возродиться новыми людьми - мой третий круг. "Мой" - не как тот, который я "организовал", а тот, к коему - кажется - принадлежал. Вот и хочется сказать что-нибудь, а нечего. Всё это бесполезно. Уходит не один, а остальные остаются, но, напротив: остаётся один. Уходишь не из круга, а уходит сам круг. Весь, целиком. А остальные? Остальные за пределами круга? Может быть, всё их - как раз там и было всегда. И только мне казалось, что здесь - что-то другое, большее, важное?
Грядёт "Блумсдэй". Но клуба "Дебют" там уже не будет - это точно. Там будут поэты, которые могли о себе так сказать. Но разве это что-нибудь значило?
Сказать нечего - и даже этого не остаётся.
1. Круг первый: семинар Кащеева и Хайдеггер
Первым кругом, аналогичным тому, каким было сообщество вокруг Георге для его участников, для меня стал семинар профессора Владимира Ивановича Кащеева, на котором мы занимались древнегреческим языком и который я посещал восемь лет. Обращаю особое внимание на то, что хождение в этот семинар никак не было связано с моей учебной деятельностью, Кащеев - историк, и в основном историки составляли этот семинар; ничего такого на собственном факультете я не получил вообще; у нас никто не "болел" философией так, как "болели" историей историки. На семинаре Кащеева я узнал, что такое сила авторитета, который формирует тебя и которого ты поселяешь в себе независимо от того, занят ты сейчас чем-нибудь связанным с текстами Аристотеля, Платона, Гомера или же нет. Безоговорочное доверие, раскрывающее тебе мир древности, доверие, без которого никакая гуманитарная наука не может быть наукой. Лишь кривлянием скептиков, которых мастурбативно распирает от того, что они нашли у кого-то неправильную запятую. Микрологи, как сказал бы Аристотель, что по-русски значит: крохоборы.
Именно благодаря Кащееву я понял пафос Хайдеггера в отношении досократиков. Можно сказать, что я по отношению к грекам уже стоял с тем же полным доверия открытым взглядом, что и Хайдеггер в своих лекциях, начиная с 30-х гг. Как это выразилось в моей научной карьере? Так, что я написал сначала диплом (“Соотношение рассчитывающего и осмысляющего мышления в философии М.Хайдеггера”), а после и диссертацию о “Мышлении в эпоху техники”, где выразилось не моё недовольство современностью, но скорее удивление тому, как можно в этой самой современности довольствоваться чем-то мизерным (объедками со стола пирующих философов), оставаясь наглухо запертыми к тому, что единственно только и достойно мысли. И в этом смысле Хайдеггер как таковой меня никогда не интересовал, он должен был быть спутником, иногда - в труднопроходимых местах (почти: в апориях) - проводником, но никогда не “коллегой”, никогда не “одним учёным, который сказал…”. Меня вообще в этом смысле “коллеги” не интересовали и не интересуют, равно как и “одни учёные, которые…”.
2. Круг второй: творческое сообщество
Второго круга в собственном смысле слова у меня уже не было. Я его искал и находил его отсветы в тех, кто был связан неким непонятным мне единством - поверх всякой социальной мутотени, единством, в некотором творческом устремлении. Всё было также, но только не было одной аудитории, в которой бы сидели все эти люди (да и трудно себе это представить), но я могу их назвать (намеренно смешивая несмешиваемое, но каждый из этих людей мне особо дорог): это Ольга Седакова, Владимир Бибихин, Анатолий Ахутин, Сергей Лишаев, Саша Михайловский, Женя Борисов, Илья Инишев, Татьяна Щитцова, Алексей Черняков, Тапдыг Керимов, Алексей Козырев, Виталий Пуханов, Анатолий Рясов, Сергей Хоружий, Гена Каневский, Леонид Немцев... Все эти люди разные (а некоторые друг друга не знают, а некоторые даже друг с другом никогда бы не сошлись даже в дружеской беседе). Список может быть ещё продолжен, но не в этом суть. Это такой круг, к которому я иногда должен принадлежать - хотя бы в мыслях - чтобы мочь действовать здесь, где я нахожусь и делать то, что я здесь делаю (что я здесь делаю? периодически думаю над этим, но никак не могу себе ответить). Это виртуальное сообщество с редкими встречами "вживую". Важнее постояноство его мысленного удержания, сосуществования с ним.
3. Круг третий: клуб "Дебют"
Третий круг организовывал я сам, но мне всегда хотелось верить, что я в нём - лишь один из многих, и он существует как бы сам по себе. Да и слово "организовывал" не очень-то и подходит - я как раз стремился самоустраниться (всегда, чтобы там не говорили на эту тему). То же самое самоустранение осуществляется мною - с точностью - на фестивале. Ведь не тот кто ведёт вечер и не тот, кто организует его получает от него полное ощущение присутствия - на своей свадьбе не погуляешь. В основном, это были студенты, а у них есть одна особенность - уходить в "свою" жизнь после окончания вуза (и слава богу, что "уходят", нельзя здесь оставаться, здесь дышать-то и только через раз можно!). Вот они, эти участники клуба "Дебют", которые к нему уже никак не могут относиться: Юля Попова, Александр Мисуров, Антон Белохвостов, Саша Гоголев, Наташа Красильникова (простите, если не могу сейчас всех вспомнить). Не называю остальных, потому что не знаю - относятся они или нет. И есть ещё те, кого я помню, и кто уже не в клубе, но кого я никогда не хочу видеть там, рядом с собой. Что называется - не пройдена проверка на "говно", которая, кстати, никогда мною не проводится - её проводят сами обстоятельства, сама жизнь. Никогда никто списка клубных людей не составлял (список составляется непосредственно на вечере чтений). Я и сам не знаю, кто сейчас в клубе и даже не знаю, есть ли клуб вообще. Но.
При чтении книги о круге Стефана Георге я смог понять, что меня так угнетает в последние дни, недели, возможно - месяц-два. Это даже не то, что сейчас вновь кто-то уйдёт - заканчивает университет Сергей Поничев (Барсук Грол). Дело вот в чём: в книге Маяцкого не описано то, что чувствовал Стефан Георге (что он должен был чувствовать) в те моменты, когда он порывал с кем-либо или когда кто-либо "удалялся". Это трудно описать. Об этом много стремится говорить Ницше, но получается у него это в стихах и в "Заратустре", и то иногда. Если уход ещё и можно обдумать, то расставание не может быть предметом размышления. Расставание - это уютная нора для онтологического молчания.
О чём это я?
В самом деле о чём? Да в том-то и дело, что сказать нечего - остаётся молчать и молчать, и молчать. Когда уходит один, то оставшиеся могут сделать вид, что его не было, либо памятовать о нём в той или иной форме, либо делать вид, что ничего не произошло. В любом случае всё это бездейственно. Но в любом случае, чтобы не происходило, происходит оно на фоне невероятного молчания, которое выдвигается из ниоткуда, и нависает, упрямо давит, безэхово поглощает говоримое. Это всегда придавливая, пригибает к земле - на следующий день (неделю, месяц) мир уже не тот, что был прежде. Так "всегда", но это "всегда" очень новое - по боли. Как нельзя привыкнуть к зубной боли. Но теперь не так.
Теперь я адски спокоен. И это нехорошо. Мне это - несвойственно. Это значит, что выдвигающееся молчание настолько масштабно, что даже говорить уже бесполезно - что-либо и кому-либо. Да и нет особенно того, кому.
Мне кажется, сейчас уходит - безвозвратно - без надежды возродиться новыми людьми - мой третий круг. "Мой" - не как тот, который я "организовал", а тот, к коему - кажется - принадлежал. Вот и хочется сказать что-нибудь, а нечего. Всё это бесполезно. Уходит не один, а остальные остаются, но, напротив: остаётся один. Уходишь не из круга, а уходит сам круг. Весь, целиком. А остальные? Остальные за пределами круга? Может быть, всё их - как раз там и было всегда. И только мне казалось, что здесь - что-то другое, большее, важное?
Грядёт "Блумсдэй". Но клуба "Дебют" там уже не будет - это точно. Там будут поэты, которые могли о себе так сказать. Но разве это что-нибудь значило?
Сказать нечего - и даже этого не остаётся.