Продолжение начала нового романа.
Начало - здесь.
Когда вот так, сходу, отказываешься от своего настоящего, то прошлое начинает брать власть в свои руки, и даже не в руки - не до изящных описаний пальцев ныне (а я ещё опишу изящные пальцы, эх, знали бы вы какими они бывают прелестными - женские пальцы, и мужские бывают - реже, но бывают) - у прошлого лапы, никак не иначе: вспыхивает всё минувшее одновременностью, будто миг тот подлинного присутствия в собственной жизни, который всегда только и был переживаем, расширился до размеров жизни прожитой и всё-всё впустил в себя, негодный. В такие минуты нахлынувшей памяти одновременной, если уж они где некстати случатся, надо суметь смолчать - и тогда всё пройдёт, будто волнообразный приступ зубной боли. Но пусть же теперь окажется это продуктивностью для моих последующих слов; я даже не призываю память, нет, она вся уже тут как тут, только и поспевай, что называется, неожиданно понимать вспоминаемое. Кто умеет понимать неожиданное и, самое главное, как это делать? Вроде бы что может быть неожиданного из памяти твоей такого, чтобы ты сам уже как-то не переварил всё это во время своё, переварил и вывалил в отхожее место отжитого?
Так вот, теперь-то я понимаю, что только там, в минувшем, и может быть самое неожиданное: через приступы головной боли мне жизнь моя теперь представляется непрожитой нисколько, а только ещё мне предстоящей и понимать её неожиданно только одним известным мне способом можно: словами пытаясь высказать; вспыхивает в памяти обстоятельство какое-нибудь, а я его тут же, с сетью слов, будто насекомое какое диковинное, хватаю - и если не вырвется, не прорвёт сеть, то значит верное пока название подобрал. Слова ведь, когда соединяются, они за собой другие слова тянут, и обстоятельство если имя получит соответствующее, то тут же за собой другое появится - и только тогда поспевай неожиданное схватывать и сюда вот выписывать.
С обстоятельствами - люди, люди и снова люди, бесконечная череда людей, которые тогда казались случайными мне, эпизодическими даже, а теперь, когда я никуда не тороплюсь, - это ведь за мной придут, а я нет, ни за кем не пойду и никуда не уйду, успею сколько смогу, и хватит, - все люди эти перестают в одновременности своей случайными быть, и оказывается, что все они нужны были, просто незаменимы, будто кусочки неба на первый взгляд незначительные, из мозаики какой-нибудь огромной составленного, вроде бы кусочек как кусочек, такой же как остальные, их вон сколько на небо это искусственное уходит, и выкрашен также как соседние, а попробуй-ка вынь его, затеряй, - и тут же пустотка эта крохотная на месте кусочка отсутствующего мраком черноты своей расползётся по целому полотну, да так, что только она и будет видна, а всё остальное нет, скроется.
Теперь я вижу отчётливее - зачем я всё это писать задумал: хочу для себя самого установить напоследок все эти хитросплетения жизни моей, которые до последнего времени вживую только там и сям показывались, но не было на них времени, некогда, жить надо было. А теперь, когда уже поздно, и время неторопливости наступило - всё случайным казавшееся, становится важным ныне, все люди эпизодические - судьбоносными фигурами на шахматной доске жизни моей, которая как партия уже от одного хода до мата королю чёрному замерла. Но я всё же далёк от того, чтобы представлять себя этаким стариком, на которого воспоминания нахлынули неожиданно, и он поэтому предаётся им с охотой восторга ностальгического и грустного; нет, я хочу во всём этом до важных вещей докопаться, если уж совсем просто сказать: надо мне кое-что понять, разобраться в одной истории, которая - как это ни удивительно - моей собственной оказалась. Дело не в том, что я сумасшедший, и у меня неладное что-то с памятью творится, нет, как раз наоборот, если бы я смог забыть свою жизнь, хотя бы в некоторых частях своих, и тут не важно в каких именно, хоть где-то прервать этот поток случайно врывающихся из разных времён воспоминаний, то я, возможно, стал бы нормальным человеком, как все, и ничего не надо писать бы было. Но река эта неостановима, и безумие моё никуда не девается. А вот люди вокруг исчезли - и вернее всего из памяти исчезли. Три последних месяца я, что называется, только и жёг мосты. Самый первый из них я бы назвал самым главным, а битву за него Мульвийской назвать хочется, с теми же последствиями - только Константин из меня вышел скверный, не явлено было знамения небесного с этими самыми ободряющими словами, сим победиши.
Когда вот так, сходу, отказываешься от своего настоящего, то прошлое начинает брать власть в свои руки, и даже не в руки - не до изящных описаний пальцев ныне (а я ещё опишу изящные пальцы, эх, знали бы вы какими они бывают прелестными - женские пальцы, и мужские бывают - реже, но бывают) - у прошлого лапы, никак не иначе: вспыхивает всё минувшее одновременностью, будто миг тот подлинного присутствия в собственной жизни, который всегда только и был переживаем, расширился до размеров жизни прожитой и всё-всё впустил в себя, негодный. В такие минуты нахлынувшей памяти одновременной, если уж они где некстати случатся, надо суметь смолчать - и тогда всё пройдёт, будто волнообразный приступ зубной боли. Но пусть же теперь окажется это продуктивностью для моих последующих слов; я даже не призываю память, нет, она вся уже тут как тут, только и поспевай, что называется, неожиданно понимать вспоминаемое. Кто умеет понимать неожиданное и, самое главное, как это делать? Вроде бы что может быть неожиданного из памяти твоей такого, чтобы ты сам уже как-то не переварил всё это во время своё, переварил и вывалил в отхожее место отжитого?
Так вот, теперь-то я понимаю, что только там, в минувшем, и может быть самое неожиданное: через приступы головной боли мне жизнь моя теперь представляется непрожитой нисколько, а только ещё мне предстоящей и понимать её неожиданно только одним известным мне способом можно: словами пытаясь высказать; вспыхивает в памяти обстоятельство какое-нибудь, а я его тут же, с сетью слов, будто насекомое какое диковинное, хватаю - и если не вырвется, не прорвёт сеть, то значит верное пока название подобрал. Слова ведь, когда соединяются, они за собой другие слова тянут, и обстоятельство если имя получит соответствующее, то тут же за собой другое появится - и только тогда поспевай неожиданное схватывать и сюда вот выписывать.
С обстоятельствами - люди, люди и снова люди, бесконечная череда людей, которые тогда казались случайными мне, эпизодическими даже, а теперь, когда я никуда не тороплюсь, - это ведь за мной придут, а я нет, ни за кем не пойду и никуда не уйду, успею сколько смогу, и хватит, - все люди эти перестают в одновременности своей случайными быть, и оказывается, что все они нужны были, просто незаменимы, будто кусочки неба на первый взгляд незначительные, из мозаики какой-нибудь огромной составленного, вроде бы кусочек как кусочек, такой же как остальные, их вон сколько на небо это искусственное уходит, и выкрашен также как соседние, а попробуй-ка вынь его, затеряй, - и тут же пустотка эта крохотная на месте кусочка отсутствующего мраком черноты своей расползётся по целому полотну, да так, что только она и будет видна, а всё остальное нет, скроется.
Теперь я вижу отчётливее - зачем я всё это писать задумал: хочу для себя самого установить напоследок все эти хитросплетения жизни моей, которые до последнего времени вживую только там и сям показывались, но не было на них времени, некогда, жить надо было. А теперь, когда уже поздно, и время неторопливости наступило - всё случайным казавшееся, становится важным ныне, все люди эпизодические - судьбоносными фигурами на шахматной доске жизни моей, которая как партия уже от одного хода до мата королю чёрному замерла. Но я всё же далёк от того, чтобы представлять себя этаким стариком, на которого воспоминания нахлынули неожиданно, и он поэтому предаётся им с охотой восторга ностальгического и грустного; нет, я хочу во всём этом до важных вещей докопаться, если уж совсем просто сказать: надо мне кое-что понять, разобраться в одной истории, которая - как это ни удивительно - моей собственной оказалась. Дело не в том, что я сумасшедший, и у меня неладное что-то с памятью творится, нет, как раз наоборот, если бы я смог забыть свою жизнь, хотя бы в некоторых частях своих, и тут не важно в каких именно, хоть где-то прервать этот поток случайно врывающихся из разных времён воспоминаний, то я, возможно, стал бы нормальным человеком, как все, и ничего не надо писать бы было. Но река эта неостановима, и безумие моё никуда не девается. А вот люди вокруг исчезли - и вернее всего из памяти исчезли. Три последних месяца я, что называется, только и жёг мосты. Самый первый из них я бы назвал самым главным, а битву за него Мульвийской назвать хочется, с теми же последствиями - только Константин из меня вышел скверный, не явлено было знамения небесного с этими самыми ободряющими словами, сим победиши.