Праздник моей жизни
Рассказ-сон, прочитанный в кафе "Абриколь" 10-го мая. Соотвественно, приснился он мне едва наступившей ночью 9-го мая.
Мне приснился сон, в котором я со всеми людьми, которые мне когда-либо были дороги, собирался поучаствовать на каком-то празднестве. Там предполагались шутки, веселье и обилие вина. Для этого мы выбрали помещение большого компьютерного магазина со множеством стеклянных витрин внутри, за которыми красовались различные электронные кишки, сердца и желудки современной техники. Для меня этот праздник был особенно важен не толикой обещанного веселья, но тем, что наконец-то, здесь и сейчас, примирятся меж собой столь дорогие мне люди, которые относились друг к другу либо с враждебной ревностью, либо не хотели подозревать о существовании друг друга, либо в самом деле друг о друге ничего не знали. Это были мои друзья из враждующих и никак не пересекающихся меж собой кругов, и все девушки, которых я любил прежде и люблю, уже тайком ото всех, в своём сердце и поныне, но которые по глупой собственнической традиции должны чередоваться с игрой в единственность без права на справедливое содружество, содружество, коим являлась до этого лишь моя жизнь вся, целиком, и я, её никчёмный свидетель. Здесь были девушки, которых я любил без их ведома, тайком от них и порою от себя страдая, были и те, кто одаряли меня своей благосклонностью и ласками даже до того, как я подумал, что мог бы в них влюбиться. И дело не в том, что моя жизнь какая-то необычная, она самая что ни на есть посредственная, но сколько же в ней накоплено всевозможных недоговорённостей, умалчиваний и непреднамеренного, но жестокого обмана. И вот, некоторым невероятным образом, в этом сне наконец-то должно было случиться то, чему вряд ли бывать наяву в любой, даже самой выдающейся жизни: люди, имеющие доселе отношение лишь ко мне, вступят в отношения друг с другом, и я готов был бы назвать этот вечер праздником моей жизни, на котором я, нынешний, тяготеющий к одним, невзлюбивший по воле обстоятельств и в силу превосходящего меня долга других, и забывший о третьих, буду лишь гостем среди прочих. Мне казалось, что на этом празднике моей жизни она, эта самая жизнь, заживёт неожиданным для меня образом, и я, наконец-то, в самом деле стану к ней лишь случайным довеском, а не тем своевольным господином-самодуром, которого во мне все всегда хотели видеть, когда говорили мне, например, “выбирай: либо она, либо я”, говорили так безапелляционно, будто у меня был хоть раз в жизни по-настоящему такой выбор. Нет, его никогда не было, и теперь это всем воочию станет ясно: они все, все до единого - моя необходимость, и я, при таком обилии необходимостей, был с самого начала и до сего вечера лишь невольным свидетелем происходящего, изредка что-то озвучивающим, но к которому всегда и всюду апеллировали как к распорядителю, даже когда хотели намеренно унизить. Но что я мог, кроме как отсрочивать и ускорять, долго делать вид, что неизбежного можно избежать, теряя при этом впустую последние свои силы, или утверждать, что обещанное грядущее уже вот-вот наступит, терзая себя и всех окружающих фантазиями, время наступления которых всем вокруг казалось несуществующим от начала и до конца? Но сегодня вечером, в эту сказочную ночь случится то, что осилит лишь причудливая логика сна, и пусть это всё не наяву и я сплю, но я всё же увижу как случится это невозможное, призрачно, но случится. Что удивительно - все они приходили радостные, для них это тоже и по-настоящему был праздник. Я выполнял скромную роль встречающего у дверей и приглашающего войти внутрь, возле меня никто особо не задерживался, будто все понимали моё участие и уважали эту скромную роль свидетеля, и вот уже я слышал с радостным замиранием сердца, слуха, всего своего спящего существа, как изнутри доносится не тягостная тишина, и не пристрастные извивы бытовых разбирательств, выясняющих кого я в очередной раз одаривал пустыми надеждами любовниц, а с кем длил бессмысленную агонию видимости прочных и верных отношений, нет, я с замиранием слышал радость, доносящуюся во множестве столь родных по отдельности, но теперь в невообразимом хоре беспрестанно что-то обсуждающих меж собой, шутящих и отвешивающих комплименты друг другу голосов. Когда закончилось время ожидания последних гостей, я вошёл внутрь. Там было уже очень много, более сотни людей (пришла даже моя безответная любовь из третьего класса, Ирина Рьянова), в полумраке лишь самодостаточно подсвечивались витрины, и любую тень, бродившую здесь между прочих, я мог обнять без стеснения и опасения получить отпор от неё или от других, оказавшихся рядом теней; более того, я видел, как некоторые тени сплетались в объятиях и даже поцелуях. Я налил себе вина, отпил, кто-то зажёг какой-то неяркий, приглушённый, но свет, и я увидел, как повернулись ко мне все эти люди, чтобы что-то сказать; кто и что именно должен был кто-то говорить, мне не совсем было ясно, но лица их излучали благожелательность, и я помню, как мне стало хорошо, а затем всё резко исчезло.
Записываю я всё это лишь для того, чтобы сказать, как развивались события дальше. Я очнулся под открытым солнечным небом, меня растолкали за плечи, ото сна ли, от обморока, двое: девушка, одетая в форму милиционера, и парень, в белой футболке и джинсах. Ни той, ни другого я ни разу в жизни не видел, и потому сердце защемило от последнего, что я видел на празднике моей жизни: только родные и любимые лица, само присутствие среди которых отрицало возможность существования каких-либо иных, незнакомых, пусть даже и участливых. Был, судя по всему, май, трава зеленела, я лежал на довольно свежем газоне рядом с мостом, протянувшимся через железную дорогу, где-то в трёх или четырёх километрах от того самого компьютерного магазина. Мои новые знакомые осведомились, весьма вежливо, не причинён ли мне какой-нибудь ущерб, не напали ли на меня бандиты или хулиганы, из чего я понял, что парень в футболке - тоже милиционер, но одетый волей обстоятельств в штатское. “Нет”, сказал я, “я хотел бы вернуться в компьютерный магазин”. “Вернуться?” - изумились они. Чуя неладное, я начал упорствовать: “Да, вернуться. А что?”. При этом я лицезрел их неподдельную тревогу. “Значит, вы там были накануне?” - спросил довольно строго парень, а девушка в этот момент произнесла иное: “Там сегодня ночью произошла страшная трагедия, и вам повезло, что вы теперь не там”. Я более не хотел их слушать и рванул к магазину, но, как оказалось, мои спутники направлялись по служебным делам туда же. Они меня за время пути ни о чём более не спросили, и, когда мы подошли туда, то мною больше не поинтересовался ни один человек из той многочисленной толпы оттеснённых ленточками зевак, милиции и врачей, что ныне, при свете дня, по-деловитому довольно безразлично кружили вокруг того места, где я вчера вечером (вчера ли*) собирался отпраздновать праздник моей жизни. До сих пор не знаю: отпраздновал ли я его* Из магазина как раз выносили изувеченные и застывшие тела моих гостей. “Что тут случилось?” - спросил я у молодых санитаров, извлекающих на сей раз из широко раскрытых дверей магазина, возле которых я вчера встречал с восхищением моих гостей, извлекающих на сей раз оттуда тело, которое даже я опознать не взялся бы. Единственное, в чём я был уверен - это труп одного из моих любимых людей, одного из, но незаменимого никем другим и никогда уже не смогущего отменить своё участие в моей судьбе. “Обстоятельства выясняются”, - ответили они и больше никто не сказал ни слова. Словно невидимый всеми, я беспрепятственно зашёл внутрь, где разбитые витрины изучали милиционеры и медики укладывали на носилки мёртвые тела, сгорбленные в непонятных позах. Странно, это был мой праздник, но никто меня не задерживает, хотя себя я бы заподозрил в первую очередь, даже если учесть, что я ничего, ровным счётом ничего не помню из случившегося. Затем я побрёл домой, думая о том, что все-все, дорогие и родные, любимые мною за всю мою жизнь люди, теперь мертвы. Обстоятельства выясняются, выяснятся быть может, но мне-то что с того? Это было очень странное чувство, с которым я зашёл в ставший чужим родительский дом. Как оказалось, и я воспринял эту новость без удивления, там всегда жили люди, которых я никогда не видел. Я безучастно сообщил им, что это мой дом, они мне, конечно же, не поверили, но впустили, равнодушно пожав плечами. Понятно, что этот дом никогда не был их домом так, как он до сегодняшнего утра был моим. Вряд ли бы тогда они впустили непонятного проходимца с улицы внутрь. На этой странной кухне, на владение которой я не имел отныне никаких прав, не более чем на любую другую кухню в любом другом доме этого мира, я приготовил себе чашку растворимого кофе и проснулся.
Даже не анализируя ещё этого сна, и здесь я этого делать не буду, ибо не являюсь сторонником сонных анализов, но лишь пытаясь как-то сформулировать всё приснившееся в одном предложении, я, едва открыв глаза, сказал себе так: “Во сне я собрал всех-всех дорогих, любимых и родных людей всей моей жизни вместе, но они почему-то все умерли, а я неуместно остался жить”. И лишь произнеся эту фразу, услышав её из собственных уст, я смог наконец-то её скорректировать так, как она того требовала, независимо от приснившегося: “Во сне я собрал всех-всех дорогих, любимых и родных людей всей моей жизни вместе, собрал на праздник моей жизни - и умер на нём сам”. Как же иначе моя жизнь смогла бы продемонстрировать мне свою собственную, независимую от моих прихотей, существенность? И только одно мне осталось непонятным: почему ангелы, желающие мне это показать и назначенные проводниками в былое, почему ангелы были милиционерами: девушка в форме и парень в белой футболке и джинсах? Вот что непонятно.
Мне приснился сон, в котором я со всеми людьми, которые мне когда-либо были дороги, собирался поучаствовать на каком-то празднестве. Там предполагались шутки, веселье и обилие вина. Для этого мы выбрали помещение большого компьютерного магазина со множеством стеклянных витрин внутри, за которыми красовались различные электронные кишки, сердца и желудки современной техники. Для меня этот праздник был особенно важен не толикой обещанного веселья, но тем, что наконец-то, здесь и сейчас, примирятся меж собой столь дорогие мне люди, которые относились друг к другу либо с враждебной ревностью, либо не хотели подозревать о существовании друг друга, либо в самом деле друг о друге ничего не знали. Это были мои друзья из враждующих и никак не пересекающихся меж собой кругов, и все девушки, которых я любил прежде и люблю, уже тайком ото всех, в своём сердце и поныне, но которые по глупой собственнической традиции должны чередоваться с игрой в единственность без права на справедливое содружество, содружество, коим являлась до этого лишь моя жизнь вся, целиком, и я, её никчёмный свидетель. Здесь были девушки, которых я любил без их ведома, тайком от них и порою от себя страдая, были и те, кто одаряли меня своей благосклонностью и ласками даже до того, как я подумал, что мог бы в них влюбиться. И дело не в том, что моя жизнь какая-то необычная, она самая что ни на есть посредственная, но сколько же в ней накоплено всевозможных недоговорённостей, умалчиваний и непреднамеренного, но жестокого обмана. И вот, некоторым невероятным образом, в этом сне наконец-то должно было случиться то, чему вряд ли бывать наяву в любой, даже самой выдающейся жизни: люди, имеющие доселе отношение лишь ко мне, вступят в отношения друг с другом, и я готов был бы назвать этот вечер праздником моей жизни, на котором я, нынешний, тяготеющий к одним, невзлюбивший по воле обстоятельств и в силу превосходящего меня долга других, и забывший о третьих, буду лишь гостем среди прочих. Мне казалось, что на этом празднике моей жизни она, эта самая жизнь, заживёт неожиданным для меня образом, и я, наконец-то, в самом деле стану к ней лишь случайным довеском, а не тем своевольным господином-самодуром, которого во мне все всегда хотели видеть, когда говорили мне, например, “выбирай: либо она, либо я”, говорили так безапелляционно, будто у меня был хоть раз в жизни по-настоящему такой выбор. Нет, его никогда не было, и теперь это всем воочию станет ясно: они все, все до единого - моя необходимость, и я, при таком обилии необходимостей, был с самого начала и до сего вечера лишь невольным свидетелем происходящего, изредка что-то озвучивающим, но к которому всегда и всюду апеллировали как к распорядителю, даже когда хотели намеренно унизить. Но что я мог, кроме как отсрочивать и ускорять, долго делать вид, что неизбежного можно избежать, теряя при этом впустую последние свои силы, или утверждать, что обещанное грядущее уже вот-вот наступит, терзая себя и всех окружающих фантазиями, время наступления которых всем вокруг казалось несуществующим от начала и до конца? Но сегодня вечером, в эту сказочную ночь случится то, что осилит лишь причудливая логика сна, и пусть это всё не наяву и я сплю, но я всё же увижу как случится это невозможное, призрачно, но случится. Что удивительно - все они приходили радостные, для них это тоже и по-настоящему был праздник. Я выполнял скромную роль встречающего у дверей и приглашающего войти внутрь, возле меня никто особо не задерживался, будто все понимали моё участие и уважали эту скромную роль свидетеля, и вот уже я слышал с радостным замиранием сердца, слуха, всего своего спящего существа, как изнутри доносится не тягостная тишина, и не пристрастные извивы бытовых разбирательств, выясняющих кого я в очередной раз одаривал пустыми надеждами любовниц, а с кем длил бессмысленную агонию видимости прочных и верных отношений, нет, я с замиранием слышал радость, доносящуюся во множестве столь родных по отдельности, но теперь в невообразимом хоре беспрестанно что-то обсуждающих меж собой, шутящих и отвешивающих комплименты друг другу голосов. Когда закончилось время ожидания последних гостей, я вошёл внутрь. Там было уже очень много, более сотни людей (пришла даже моя безответная любовь из третьего класса, Ирина Рьянова), в полумраке лишь самодостаточно подсвечивались витрины, и любую тень, бродившую здесь между прочих, я мог обнять без стеснения и опасения получить отпор от неё или от других, оказавшихся рядом теней; более того, я видел, как некоторые тени сплетались в объятиях и даже поцелуях. Я налил себе вина, отпил, кто-то зажёг какой-то неяркий, приглушённый, но свет, и я увидел, как повернулись ко мне все эти люди, чтобы что-то сказать; кто и что именно должен был кто-то говорить, мне не совсем было ясно, но лица их излучали благожелательность, и я помню, как мне стало хорошо, а затем всё резко исчезло.
Записываю я всё это лишь для того, чтобы сказать, как развивались события дальше. Я очнулся под открытым солнечным небом, меня растолкали за плечи, ото сна ли, от обморока, двое: девушка, одетая в форму милиционера, и парень, в белой футболке и джинсах. Ни той, ни другого я ни разу в жизни не видел, и потому сердце защемило от последнего, что я видел на празднике моей жизни: только родные и любимые лица, само присутствие среди которых отрицало возможность существования каких-либо иных, незнакомых, пусть даже и участливых. Был, судя по всему, май, трава зеленела, я лежал на довольно свежем газоне рядом с мостом, протянувшимся через железную дорогу, где-то в трёх или четырёх километрах от того самого компьютерного магазина. Мои новые знакомые осведомились, весьма вежливо, не причинён ли мне какой-нибудь ущерб, не напали ли на меня бандиты или хулиганы, из чего я понял, что парень в футболке - тоже милиционер, но одетый волей обстоятельств в штатское. “Нет”, сказал я, “я хотел бы вернуться в компьютерный магазин”. “Вернуться?” - изумились они. Чуя неладное, я начал упорствовать: “Да, вернуться. А что?”. При этом я лицезрел их неподдельную тревогу. “Значит, вы там были накануне?” - спросил довольно строго парень, а девушка в этот момент произнесла иное: “Там сегодня ночью произошла страшная трагедия, и вам повезло, что вы теперь не там”. Я более не хотел их слушать и рванул к магазину, но, как оказалось, мои спутники направлялись по служебным делам туда же. Они меня за время пути ни о чём более не спросили, и, когда мы подошли туда, то мною больше не поинтересовался ни один человек из той многочисленной толпы оттеснённых ленточками зевак, милиции и врачей, что ныне, при свете дня, по-деловитому довольно безразлично кружили вокруг того места, где я вчера вечером (вчера ли*) собирался отпраздновать праздник моей жизни. До сих пор не знаю: отпраздновал ли я его* Из магазина как раз выносили изувеченные и застывшие тела моих гостей. “Что тут случилось?” - спросил я у молодых санитаров, извлекающих на сей раз из широко раскрытых дверей магазина, возле которых я вчера встречал с восхищением моих гостей, извлекающих на сей раз оттуда тело, которое даже я опознать не взялся бы. Единственное, в чём я был уверен - это труп одного из моих любимых людей, одного из, но незаменимого никем другим и никогда уже не смогущего отменить своё участие в моей судьбе. “Обстоятельства выясняются”, - ответили они и больше никто не сказал ни слова. Словно невидимый всеми, я беспрепятственно зашёл внутрь, где разбитые витрины изучали милиционеры и медики укладывали на носилки мёртвые тела, сгорбленные в непонятных позах. Странно, это был мой праздник, но никто меня не задерживает, хотя себя я бы заподозрил в первую очередь, даже если учесть, что я ничего, ровным счётом ничего не помню из случившегося. Затем я побрёл домой, думая о том, что все-все, дорогие и родные, любимые мною за всю мою жизнь люди, теперь мертвы. Обстоятельства выясняются, выяснятся быть может, но мне-то что с того? Это было очень странное чувство, с которым я зашёл в ставший чужим родительский дом. Как оказалось, и я воспринял эту новость без удивления, там всегда жили люди, которых я никогда не видел. Я безучастно сообщил им, что это мой дом, они мне, конечно же, не поверили, но впустили, равнодушно пожав плечами. Понятно, что этот дом никогда не был их домом так, как он до сегодняшнего утра был моим. Вряд ли бы тогда они впустили непонятного проходимца с улицы внутрь. На этой странной кухне, на владение которой я не имел отныне никаких прав, не более чем на любую другую кухню в любом другом доме этого мира, я приготовил себе чашку растворимого кофе и проснулся.
Даже не анализируя ещё этого сна, и здесь я этого делать не буду, ибо не являюсь сторонником сонных анализов, но лишь пытаясь как-то сформулировать всё приснившееся в одном предложении, я, едва открыв глаза, сказал себе так: “Во сне я собрал всех-всех дорогих, любимых и родных людей всей моей жизни вместе, но они почему-то все умерли, а я неуместно остался жить”. И лишь произнеся эту фразу, услышав её из собственных уст, я смог наконец-то её скорректировать так, как она того требовала, независимо от приснившегося: “Во сне я собрал всех-всех дорогих, любимых и родных людей всей моей жизни вместе, собрал на праздник моей жизни - и умер на нём сам”. Как же иначе моя жизнь смогла бы продемонстрировать мне свою собственную, независимую от моих прихотей, существенность? И только одно мне осталось непонятным: почему ангелы, желающие мне это показать и назначенные проводниками в былое, почему ангелы были милиционерами: девушка в форме и парень в белой футболке и джинсах? Вот что непонятно.