Границы
Оригинал взят у olkan в Границы
Есть распространенное и повсеместно используемое выражение "проверять границы", оно настолько вошло в оборот, что мы не особо задумываемся, кто и какие границы проверяет, а главное - для чего. "Он просто проверяет границы" - это такое избитое оправдание, что эти некие "границы", нужно провести чертой пожирнее, чтобы неповадно. Какие, да и нужно ли - никто не спрашивает.
Ребенок начинает проверять границы не во время кризиса 3 лет. И даже не в период "ужасных двухлеток". А с самого первого дня. Что тут говорить - мы сами до сих пор проверяем границы - "а ну как на этот раз это "он"?", "а не взяться ли мне за марафонский бег в 37 лет", " а смогу ли я", а прогнется ли этот мир под нас? Это хорошие границы, их стоит проверять и ломать. Это границы наших страхов, неумений, границы шаблонов и глупостей, комплексов и предубеждений, наших возможностей и воли. И мы поддерживаем ребенка в его первых неумелых попытках лепетать, дотянуться рукой до края кровати и встать в ней, впервые встать - можно ли представить, как он может это ощущать, вдруг почувствовать слабую надежду на стойкость на этих неуверенных, ватных, неустойчивых младенческих ножках? Он только что сломал границу горизонтальности, и мы плакали от невыносимой нежности, гордости и умиления, и поддерживали его за руки, и говорили "малыш, ты сможешь!". И он ломал границу зависимости от нас, впервые отобрав ложку и размазывая кашу по щекам, и упрямым "я сам!" стаскивая неуклюже с себя такие сложные, прилипчивые, неухватишьникак трусы, стараясь, вырастая, взрослея, и мы гордились, и говорили на разлитый суп "ничего, это ерунда, мы это сейчас вытрем - но ты же сам, сам ешь!", и не показывали, как перемываем за него полы - мы хотели, чтобы он шел вперед, мы поддерживали незаметно, чтобы не сломать эту хрупкую фарфоровую первую гордость, чтобы никогда никогда он не почувствовал себя маленьким, неловким, глупым, ущербным. Чтобы он знал - что он сильный мальчик, и со всем справится.
Нет для ребенка сильнее послания, чем "ты мой сильный маленький мальчик, у тебя получится, я с тобой".
В этом две могучие силы, то, без чего так трудно жить на свете, и если вам захотелось плакать сейчас, как мне, то вы поймете, что сильнее не будет ни поучений, ни нотаций, ни развивалок, ни слов, нет ничего сильнее и важнее для ребенка, чем ваша вера в его силы, и ваша любовь и защита. Они бесконечно кормят и всю жизнь будут кормить две его движущие силы - потребность покорять мир, и потребность быть принятым и любимым.
А потом вдруг вместо умилительного освоения самостоятельного питания или сидения на горшке, ему становится 3 года, и он точно так же осваивает принятие самостоятельных решений. Он научился управлять трехколесным велосипедом, и он учится управлять людьми.
"Нет, я буду делать, как Я хочу!" говорит он в лицо. Или делает в лицо.
И нас накрывает. Накрывают все наши детские запреты и глупые бихевиористские страхи, ах если мы ему сейчас не покажем, кто в доме хозяин, то он сядет на шею.
Может быть, дело не в хозяине? Может быть, хозяин это не тот, кто, пользуясь силой и опытом, задавит и заставит сделать по-своему? А все же тот - кто сильнее, мудрее, щедрее, у кого хватит банальной взрослости разглядеть разницу между силой и направлением, и не давить силу, а продолжать давать направление.
Когда он "осваивал" конфорки на плите, мы не орали и не запирали его в комнате, мы давали ему "покрутить" что-то другое, и объясняли почему, объясняли с уважением и доверием его способности понять. И он понимал.
Может быть, вместо "ах так, тогда .... (не получишь сладкого, лишен мультиков, не пойдешь на праздник, сиди в своей комнате, пока не подумаешь), мы сможем в очередной раз остановится и понять, что он просто ВЗРОСЛЕЕТ И ПОКОРЯЕТ МИР. И нас, в том числе. И должен покорить, рано или поздно, и мы есть, чтобы уберечь его от газовых конфорок и футбольного мяча на дороге, а не для запрета пробовать готовить или играть в футбол. Чтобы задать направление, а не убить силу, это потрясающую врожденную силу исследовать, пробовать на прочность, взрослеть и расти.
Может быть, если бы мы сказали: "Я вижу, ты стала взрослее и хочешь решать сама. Я не могу позволить сделать тебе ХХХ, потому что это опасно (жестоко, обидно, вредно и т.д.), но мне кажется, тебе пришла пора самой решать ХХХ", ее желание перечить и топать ногами, эта сила взросления, найдет себе выход в новом уровне решений, которые она теперь может принимать сама, которым мы подчинимся, и ей не нужно будет биться лбом во все стены наших запретов.
И если есть границы, которые стоит подвинуть, то так же и есть границы, которые двигать нельзя. Нельзя причинять пустую бессмысленную боль, нельзя подвергать опасности себя и других. Маме нельзя перестать любить ребенка. И мы можем и должны, задаваясь всей той же идеей направления, не пускать в опасность, бесчувственность, жестокость. И мы можем и должны продолжать доказывать, что граница нашей любви - незыблема.
Может быть, он проверяет не только "а если я сделаю запретное, что случится?" в своей силе исследования мира, а и "а если я сделаю запретное, мама все еще со мной?". Она все еще та мама, которая говорила "я с тобой, малыш"? И если границы возможности решать и управлять можно и нужно позволять ломать, в рамках разумного направления, то эту границу очень важно отстоять. "Ты поступил очень плохо и жестоко, так бывает. Давай подумаем, как мы можем это исправить". Мы. Ты оступился, но ты справишься. Давай подумаем, чему мы научились, и как больше так не поступать. Ты хороший. У тебя получится. Я с тобой.
Когда он кричит в лицо "Я тебя не люблю! Ты плохая!" очень очень очень важно, чтобы он вдруг почувствовал, что в этом страшном омуте злобы и одиночества, куда он неуклюже влез, пытаясь повзрослеть и научиться управлять мамой, мама его не бросит одного, как не бросала, облитого горячей липкой кашей, или шлепнувшегося ладошками в грязь. Мама скажет "Ты говоришь злые слова. Ты делаешь мне больно". И даст время ему, уже повзрослевшему и вдруг сломавшему такую неприступную границу, внутри чему-то важному в этот момент научиться. И когда он придет (а он придет) с протянутыми ручками, она его примет, без унизительных втираний и вымученных искусственных извинений.
Мы тут на пикник собирались, Тесса не хотела ехать, я уболтала-отвлекла-завлекла. Приехали - и попали под дождь, вымокли, замерзли. Шли мокрые домой, и я сказала: "Эх, Тесса, надо было мне тебя послушаться". Я так сказала, без глубоко педагогических заморочек, просто искренне. Я всегда стараюсь с ними искренне.
"Да, мама, надо было тебе меня послушаться", - сказала Тесса. Сказала важно, осознавая случившееся, повторила еще несколько раз.
"Тебе надо было меня послушаться", - сказала она, проживая каждое слово.
Как я гордилась ей в этот момент.
Есть распространенное и повсеместно используемое выражение "проверять границы", оно настолько вошло в оборот, что мы не особо задумываемся, кто и какие границы проверяет, а главное - для чего. "Он просто проверяет границы" - это такое избитое оправдание, что эти некие "границы", нужно провести чертой пожирнее, чтобы неповадно. Какие, да и нужно ли - никто не спрашивает.
Ребенок начинает проверять границы не во время кризиса 3 лет. И даже не в период "ужасных двухлеток". А с самого первого дня. Что тут говорить - мы сами до сих пор проверяем границы - "а ну как на этот раз это "он"?", "а не взяться ли мне за марафонский бег в 37 лет", " а смогу ли я", а прогнется ли этот мир под нас? Это хорошие границы, их стоит проверять и ломать. Это границы наших страхов, неумений, границы шаблонов и глупостей, комплексов и предубеждений, наших возможностей и воли. И мы поддерживаем ребенка в его первых неумелых попытках лепетать, дотянуться рукой до края кровати и встать в ней, впервые встать - можно ли представить, как он может это ощущать, вдруг почувствовать слабую надежду на стойкость на этих неуверенных, ватных, неустойчивых младенческих ножках? Он только что сломал границу горизонтальности, и мы плакали от невыносимой нежности, гордости и умиления, и поддерживали его за руки, и говорили "малыш, ты сможешь!". И он ломал границу зависимости от нас, впервые отобрав ложку и размазывая кашу по щекам, и упрямым "я сам!" стаскивая неуклюже с себя такие сложные, прилипчивые, неухватишьникак трусы, стараясь, вырастая, взрослея, и мы гордились, и говорили на разлитый суп "ничего, это ерунда, мы это сейчас вытрем - но ты же сам, сам ешь!", и не показывали, как перемываем за него полы - мы хотели, чтобы он шел вперед, мы поддерживали незаметно, чтобы не сломать эту хрупкую фарфоровую первую гордость, чтобы никогда никогда он не почувствовал себя маленьким, неловким, глупым, ущербным. Чтобы он знал - что он сильный мальчик, и со всем справится.
Нет для ребенка сильнее послания, чем "ты мой сильный маленький мальчик, у тебя получится, я с тобой".
В этом две могучие силы, то, без чего так трудно жить на свете, и если вам захотелось плакать сейчас, как мне, то вы поймете, что сильнее не будет ни поучений, ни нотаций, ни развивалок, ни слов, нет ничего сильнее и важнее для ребенка, чем ваша вера в его силы, и ваша любовь и защита. Они бесконечно кормят и всю жизнь будут кормить две его движущие силы - потребность покорять мир, и потребность быть принятым и любимым.
А потом вдруг вместо умилительного освоения самостоятельного питания или сидения на горшке, ему становится 3 года, и он точно так же осваивает принятие самостоятельных решений. Он научился управлять трехколесным велосипедом, и он учится управлять людьми.
"Нет, я буду делать, как Я хочу!" говорит он в лицо. Или делает в лицо.
И нас накрывает. Накрывают все наши детские запреты и глупые бихевиористские страхи, ах если мы ему сейчас не покажем, кто в доме хозяин, то он сядет на шею.
Может быть, дело не в хозяине? Может быть, хозяин это не тот, кто, пользуясь силой и опытом, задавит и заставит сделать по-своему? А все же тот - кто сильнее, мудрее, щедрее, у кого хватит банальной взрослости разглядеть разницу между силой и направлением, и не давить силу, а продолжать давать направление.
Когда он "осваивал" конфорки на плите, мы не орали и не запирали его в комнате, мы давали ему "покрутить" что-то другое, и объясняли почему, объясняли с уважением и доверием его способности понять. И он понимал.
Может быть, вместо "ах так, тогда .... (не получишь сладкого, лишен мультиков, не пойдешь на праздник, сиди в своей комнате, пока не подумаешь), мы сможем в очередной раз остановится и понять, что он просто ВЗРОСЛЕЕТ И ПОКОРЯЕТ МИР. И нас, в том числе. И должен покорить, рано или поздно, и мы есть, чтобы уберечь его от газовых конфорок и футбольного мяча на дороге, а не для запрета пробовать готовить или играть в футбол. Чтобы задать направление, а не убить силу, это потрясающую врожденную силу исследовать, пробовать на прочность, взрослеть и расти.
Может быть, если бы мы сказали: "Я вижу, ты стала взрослее и хочешь решать сама. Я не могу позволить сделать тебе ХХХ, потому что это опасно (жестоко, обидно, вредно и т.д.), но мне кажется, тебе пришла пора самой решать ХХХ", ее желание перечить и топать ногами, эта сила взросления, найдет себе выход в новом уровне решений, которые она теперь может принимать сама, которым мы подчинимся, и ей не нужно будет биться лбом во все стены наших запретов.
И если есть границы, которые стоит подвинуть, то так же и есть границы, которые двигать нельзя. Нельзя причинять пустую бессмысленную боль, нельзя подвергать опасности себя и других. Маме нельзя перестать любить ребенка. И мы можем и должны, задаваясь всей той же идеей направления, не пускать в опасность, бесчувственность, жестокость. И мы можем и должны продолжать доказывать, что граница нашей любви - незыблема.
Может быть, он проверяет не только "а если я сделаю запретное, что случится?" в своей силе исследования мира, а и "а если я сделаю запретное, мама все еще со мной?". Она все еще та мама, которая говорила "я с тобой, малыш"? И если границы возможности решать и управлять можно и нужно позволять ломать, в рамках разумного направления, то эту границу очень важно отстоять. "Ты поступил очень плохо и жестоко, так бывает. Давай подумаем, как мы можем это исправить". Мы. Ты оступился, но ты справишься. Давай подумаем, чему мы научились, и как больше так не поступать. Ты хороший. У тебя получится. Я с тобой.
Когда он кричит в лицо "Я тебя не люблю! Ты плохая!" очень очень очень важно, чтобы он вдруг почувствовал, что в этом страшном омуте злобы и одиночества, куда он неуклюже влез, пытаясь повзрослеть и научиться управлять мамой, мама его не бросит одного, как не бросала, облитого горячей липкой кашей, или шлепнувшегося ладошками в грязь. Мама скажет "Ты говоришь злые слова. Ты делаешь мне больно". И даст время ему, уже повзрослевшему и вдруг сломавшему такую неприступную границу, внутри чему-то важному в этот момент научиться. И когда он придет (а он придет) с протянутыми ручками, она его примет, без унизительных втираний и вымученных искусственных извинений.
Мы тут на пикник собирались, Тесса не хотела ехать, я уболтала-отвлекла-завлекла. Приехали - и попали под дождь, вымокли, замерзли. Шли мокрые домой, и я сказала: "Эх, Тесса, надо было мне тебя послушаться". Я так сказала, без глубоко педагогических заморочек, просто искренне. Я всегда стараюсь с ними искренне.
"Да, мама, надо было тебе меня послушаться", - сказала Тесса. Сказала важно, осознавая случившееся, повторила еще несколько раз.
"Тебе надо было меня послушаться", - сказала она, проживая каждое слово.
Как я гордилась ей в этот момент.