Попытка самоидентификации
John Zorn - Jazz in Marciac - Live 2010
Этой музыке не хватает воздуха. Изо дня в день. Всегда. Кажется, это называется стабильностью. Вчера. Завтра. Каждодневно. Сегодня. Сегодня среда и она звучит так, будто впервые столкнулась лоб в лоб с собственным отражением и враз перестала быть собой, разучилась лгать, дышать, носить каблуки, всегда быть такой, какой ее хотят, говорить чуть хриплым, сводящим мужчин с ума голосом, и чувствовать себя немножко дрянью. Ну да, встреча со мной это вам не бокал Hennessy Ellipse и зимний пейзаж за французским окном. Встреча со мной это сомнительное удовольствие. Да еще лоб в лоб. Последствия могут быть необратимыми. Что-то непременно сломается. И вот, столкнувшись со мной, эта фарфоровая музыка пошла трещинами, как-то немузыкально заскрипела и песком осыпалась на пол, как раз туда, где за секунду до этого стояла я. Если бы я умела быть честной я бы, услышав эти изумленные с привкусом отчаяния звуки, призналась ей, что с той стороны зеркального стекла вовсе не она, а я, и поэтому она спокойно может и дальше носить свое прелестное фарфоровое лицо и пользоваться своим безрассудно-порнографическим телом. Но я не умею быть честной. Я вероломна, и отчасти тому виной сама эта музыка. Я улыбаюсь ей из зеркала своей растрепанной, растерянной, асекусальной как прабабушкино свадебное платье, улыбкой и жду, что может хоть сейчас она разозлится, скажет мне «отвали!» и даже (господи, услышь меня!) разобьет это несносное зеркало. Но, эта наивная (а казалось-то, казалось!) музыка верит мне, а не себе. Всматриваясь в зеркало, удивляясь сама себе (ха!) почему она (ха-ха!) выглядит как женщина, отвечающая по вечерам на письма, которые сама же себе отправила утром и еще немножко как женщина, которая никогда не уступает место старушкам в метро, автобусе и на всякий случай в троллейбусе? ОНА ВЕРИТ В ТО, ЧТО ЭТО ОНА! Нет, она никогда не разобьет это зеркало, она даже никогда не отвернется от него (меня?) и не уйдет прочь! О, безумная, бездумная гусеница! И нет никакой надежды, что ситуация хоть как-нибудь изменится. И как только ей удается так слепо игнорировать все множество аргументов в пользу того, что она не я? Итак по пунктам: это у нее соски по цвету совпадают с темными сладкими губами; это она забавы ради прикидывается чуточку сумасшедшей (милая девичья хитрость), это у нее высоченные каблуки, русалочья улыбка и сексуальное платье, это о ней так упоительно прекрасно мечтает один знакомый мне джаз, а я -. мрачный результат многолетнего естественного отбора,, заблудившаяся в зазеркалье профессиональная сумасшедшая, со шрамом на лбу, в старых джинсах и потертой кожаной куртке и ах, да, еще, бледная до синевы, а на вкус как кизил обыкновенный (о вкусах не спорят, мне не нравится вкус кизила и это придется принять как данность, это же мой вкус). Она должна вспомнить хотя бы один пункт из всего списка и разбить, наконец, это дурацкое зеркало. Но, похоже, у меня нет никаких шансов, потому что она внезапно, ни с того ни с сего (она не должна была этого делать, она же гусеница!) поворачивается и уходит. Она уходит, а музыка остается. Высокие, узкие как шпиль замка барона Штейнгеля звуки вгрызаются в мозг и приступом мигрени сводят меня с ума. Острая боль взрывает голову, и я на миг закрываю глаза, а открыв, вижу зеркало. Я стою, упершись лбом в зеркало. Да отключите же кто-нибудь эти звуки!!! Их невозможно больше терпеть. Они давно уже незваными гостями перемахнули через болевой порог и теперь бесцеремонно разгуливают в моей голове, промывают мозги, пульсирующей болью повторяются вновь и вновь, от них невозможно избавиться, увернуться, сбежать и спрятаться «в домике». Под эти звуки так просто забыть кто ты . зачем и почему. Я открываю глаза, фокусирую взгляд и вижу в зеркале что-то настолько нелепое, что у меня даже не поворачивается язык сказать ей «отвали!», этой лохматой, застрявшей в зазеркалье по самые «слегка-за…» Алисе, с выпуклым шрамом на лбу, в стареньких джинсах и кожаной куртке с чужого плеча. Дичь какая. Она явно что-то пытается мне сказать, и мне кажется, что если хотя бы на миг смолкнут эти скрежещущие, выматывающие, наматывающие мою душу как прядь волос на палец, звуки, я смогу понять чего хочет от меня эта неуклюжая Алиса, явно абсолютно добровольно выбравшая для себя зеркальную самоизоляюцию как образ жизни. У каждого из нас свой, добровольный, личный, маленький, ограниченный резной-старинной, дешевой-китайской, самодельной- деревянной (и т.д. и т.п.) рамой, ад. Мне нужно всего лишь мгновение тишины и тогда я все пойму. Пойму, почему в зеркале отражаются не мои губы, глаза, грудь и все то, что ниже, а эта бледная моль с повадками городской сумасшедшей. Все вспомню, пойму и поступлю правильно (как знать, может быть, мы с ней даже подружимся). Но тут кто-то немыслимо жестокий спускает на меня свору визжащих, перегрызающих друг другу глотки и рвущих все причинно-следственные связи, звуков. Искусанная, обгрызенная, оцарапанная ими я уже не пытаюсь ничего понимать и вспоминать. Ни побед, ни утешений. Мне не хватает воздуха, мои губы точь-в-точь как соски, перестали быть сладкими и пересохли от жажды, меня слегка подташнивает от живущих в голове гадских барабанов и жестоких голосов. Если я задержусь еще хоть на пару минут, в этом наждачном, безвоздушном пространстве мои хрупкие легкие пойдут трещинами и я задохнусь. И я ухожу. В сто двадцать восьмой раз, спасая свою прелестную фарфоровую жизнь ценой зеркального отражения.
Этой музыке не хватает воздуха. Изо дня в день. Всегда. Кажется, это называется стабильностью. Вчера. Завтра. Каждодневно. Сегодня. Сегодня среда и она звучит так, будто впервые столкнулась лоб в лоб с собственным отражением и враз перестала быть собой, разучилась лгать, дышать, носить каблуки, всегда быть такой, какой ее хотят, говорить чуть хриплым, сводящим мужчин с ума голосом, и чувствовать себя немножко дрянью. Ну да, встреча со мной это вам не бокал Hennessy Ellipse и зимний пейзаж за французским окном. Встреча со мной это сомнительное удовольствие. Да еще лоб в лоб. Последствия могут быть необратимыми. Что-то непременно сломается. И вот, столкнувшись со мной, эта фарфоровая музыка пошла трещинами, как-то немузыкально заскрипела и песком осыпалась на пол, как раз туда, где за секунду до этого стояла я. Если бы я умела быть честной я бы, услышав эти изумленные с привкусом отчаяния звуки, призналась ей, что с той стороны зеркального стекла вовсе не она, а я, и поэтому она спокойно может и дальше носить свое прелестное фарфоровое лицо и пользоваться своим безрассудно-порнографическим телом. Но я не умею быть честной. Я вероломна, и отчасти тому виной сама эта музыка. Я улыбаюсь ей из зеркала своей растрепанной, растерянной, асекусальной как прабабушкино свадебное платье, улыбкой и жду, что может хоть сейчас она разозлится, скажет мне «отвали!» и даже (господи, услышь меня!) разобьет это несносное зеркало. Но, эта наивная (а казалось-то, казалось!) музыка верит мне, а не себе. Всматриваясь в зеркало, удивляясь сама себе (ха!) почему она (ха-ха!) выглядит как женщина, отвечающая по вечерам на письма, которые сама же себе отправила утром и еще немножко как женщина, которая никогда не уступает место старушкам в метро, автобусе и на всякий случай в троллейбусе? ОНА ВЕРИТ В ТО, ЧТО ЭТО ОНА! Нет, она никогда не разобьет это зеркало, она даже никогда не отвернется от него (меня?) и не уйдет прочь! О, безумная, бездумная гусеница! И нет никакой надежды, что ситуация хоть как-нибудь изменится. И как только ей удается так слепо игнорировать все множество аргументов в пользу того, что она не я? Итак по пунктам: это у нее соски по цвету совпадают с темными сладкими губами; это она забавы ради прикидывается чуточку сумасшедшей (милая девичья хитрость), это у нее высоченные каблуки, русалочья улыбка и сексуальное платье, это о ней так упоительно прекрасно мечтает один знакомый мне джаз, а я -. мрачный результат многолетнего естественного отбора,, заблудившаяся в зазеркалье профессиональная сумасшедшая, со шрамом на лбу, в старых джинсах и потертой кожаной куртке и ах, да, еще, бледная до синевы, а на вкус как кизил обыкновенный (о вкусах не спорят, мне не нравится вкус кизила и это придется принять как данность, это же мой вкус). Она должна вспомнить хотя бы один пункт из всего списка и разбить, наконец, это дурацкое зеркало. Но, похоже, у меня нет никаких шансов, потому что она внезапно, ни с того ни с сего (она не должна была этого делать, она же гусеница!) поворачивается и уходит. Она уходит, а музыка остается. Высокие, узкие как шпиль замка барона Штейнгеля звуки вгрызаются в мозг и приступом мигрени сводят меня с ума. Острая боль взрывает голову, и я на миг закрываю глаза, а открыв, вижу зеркало. Я стою, упершись лбом в зеркало. Да отключите же кто-нибудь эти звуки!!! Их невозможно больше терпеть. Они давно уже незваными гостями перемахнули через болевой порог и теперь бесцеремонно разгуливают в моей голове, промывают мозги, пульсирующей болью повторяются вновь и вновь, от них невозможно избавиться, увернуться, сбежать и спрятаться «в домике». Под эти звуки так просто забыть кто ты . зачем и почему. Я открываю глаза, фокусирую взгляд и вижу в зеркале что-то настолько нелепое, что у меня даже не поворачивается язык сказать ей «отвали!», этой лохматой, застрявшей в зазеркалье по самые «слегка-за…» Алисе, с выпуклым шрамом на лбу, в стареньких джинсах и кожаной куртке с чужого плеча. Дичь какая. Она явно что-то пытается мне сказать, и мне кажется, что если хотя бы на миг смолкнут эти скрежещущие, выматывающие, наматывающие мою душу как прядь волос на палец, звуки, я смогу понять чего хочет от меня эта неуклюжая Алиса, явно абсолютно добровольно выбравшая для себя зеркальную самоизоляюцию как образ жизни. У каждого из нас свой, добровольный, личный, маленький, ограниченный резной-старинной, дешевой-китайской, самодельной- деревянной (и т.д. и т.п.) рамой, ад. Мне нужно всего лишь мгновение тишины и тогда я все пойму. Пойму, почему в зеркале отражаются не мои губы, глаза, грудь и все то, что ниже, а эта бледная моль с повадками городской сумасшедшей. Все вспомню, пойму и поступлю правильно (как знать, может быть, мы с ней даже подружимся). Но тут кто-то немыслимо жестокий спускает на меня свору визжащих, перегрызающих друг другу глотки и рвущих все причинно-следственные связи, звуков. Искусанная, обгрызенная, оцарапанная ими я уже не пытаюсь ничего понимать и вспоминать. Ни побед, ни утешений. Мне не хватает воздуха, мои губы точь-в-точь как соски, перестали быть сладкими и пересохли от жажды, меня слегка подташнивает от живущих в голове гадских барабанов и жестоких голосов. Если я задержусь еще хоть на пару минут, в этом наждачном, безвоздушном пространстве мои хрупкие легкие пойдут трещинами и я задохнусь. И я ухожу. В сто двадцать восьмой раз, спасая свою прелестную фарфоровую жизнь ценой зеркального отражения.