Проделки на Львовской железной дороге (окончание)
Процесс Офенгейма
(продолжение)
Допрос подсудимого продолжался девять дней. Офенгейм защищался мастерски. Большею частью он сохранил хладнокровие и с ловкостью пользовался всякими промахами противников; речь его дышала то энергией, то насмешкою и он не пренебрегал никакими уловками красноречия, даже плакал, чтобы привлечь на свою сторону общественное мнение. Недостаток места не позволяет нам сообщить читателям этот интересный процесс во всей подробности и потому ограничимся самыми существенными его частями. Офенгейм утверждал, что при устройстве Львовско-Чернвицкой дороги он играл второстепенную роль, потому что не был концессионером. А если и получил что-либо, то в вознаграждение за свои труды; при этом он сослался на пример других обществ, которых учредители брали себе премии как например бывший министр финансов Белькреди и нынешний министр торговли Банганс. Относительно покупки поземельных участков он сказал, что взял эту обязанность на себя для того, чтобы гарантировать общество Львовско-Черновицкой дороги и оказать в тоже время услугу Брассею, с которого, конечно, взяли бы дороже. Что касается шпал, то он заметил, что внимание на дурное качество их было обращено только после секвестра дороги; поставку их он принял на себя, чтоб поддержать свою репутацию, так как в бытность в Англии при разговоре с Брассеем определил цену им от одного гульдена до гульдена 20 крейцеров за штуку, тогда как местные подрядчики условились не поставлять их дешевле двух гульденов за штуку. При этом Офенгейм протестовал против распоряжений высшего начальства, предписавшего главному инженеру Шмидту найти самые дурные шпалы, и против показаний экспертов, находившихся в зависимости от министра торговли. Затем он привёл статистические данные о количестве выбрасываемых за негодностью шпал по истечении срока их службы на австрийских и германских железных дорогах. Цифры эти оказались в пользу Львовско-Черновицкой дороги; несчастных случаев на ней, по мнению его, было немного: с 1866 по 1872 год было перевезено 1,560,000 пассажиров и случилось в течение этого времени всего 19 остановок поездов и 2 человека было убито и 6 ранено, тогда как со взятия дороги в секвестр произошло в продолжение 14 ½ месяцев 10 случаев столкновения поездов и 34 схода с рельсов, причём 17 человек было убито и 12 ранено. Мост на Пруте был непрочен потому, что строился во время войны и по системе Шифкорна; ответственность за это не может вполне падать на директоров общества, так как проекты рассматривались в министерстве и генеральной инспекции.
Расчёт по Львовско-Черновицкой линии Офенгейм объяснял следующим образом.
Общество этой дороги было должно Брассею 1,260,000 гульденов, но он согласился удовольствовать 890, 000, с тем, чтобы ему был отдан подряд на Черновицко-Шушавскую линию. При заключении контракта Офенгейм убедил его уступить ещё 550,000 гульденов; за это Брассею был выдан задаток в 850,000 гульденов. Относительно принятия на себя поставки подвижного состава в течение 3 месяцев и занесения полученных по этому случаю 50,000 гульденов отступного от Брассея не в подлежащий счёт, подсудимый показал, что поставка эта обошлась обществу в 28,000 гульденов, следовательно, оно выгадывало 22,000 гульденов; что касается не занесённых 50,000 в счёт эксплуатации, то это случилось потому, что во время уплаты их такого счёта не было открыто, а затем Офенгейму было всё равно, куда бухгалтер ни занёс эту сумму. О 42,000, полученных с поставщиков вагонов, он объяснил, что заводчики Зигль и Рингхофер предложили ему 3% комиссионных, с тем, чтобы он выхлопотал согласие директоров на сделку с ними; он донёс об этом правлению, которое оставило в его распоряжении эту сумму с условием, чтобы он принял на свой счёт расходы на модели и планы вагонов. В сущности это был подарок, постановление о котором было занесено в секретный протокол; но протокол этот, к несчастью пропал. Относительно концессии на румынскую линию, Офенгейм показал, что, взяв на себя сё сооружение, он действовал из патриотических интересов, чтобы усилить влияние Австрии на Востоке. Но румынское правительство не желало вступить в сношения с директорами Львовско-Черновицкой дороги, как с представителями общества, потому что в таком случае потребовалось бы утверждение акционеров и австрийского правительства. Кроме того, в контракте значилось, что концессионеры должны были внести в залог миллион гульденов, а такой суммой общество в то время не располагало; сверх того со стороны Англии тоже встретились затруднения: английские акционеры не желали расширения действий общества и предлагали образовать особую кампанию, с непременным участием в ней Гискры, который был в то время бургомистром города Бронна и находился в тесных сношениях с Пруссией, а потому и мог содействовать получению концессии в Румынии. Поэтому концессионеры Львовско-Черновицкой дороги были устранены; когда же вновь образовавшееся общество получило концессию, то Брассей оставил за собой все облигации и акции и взял на себя постройку дороги, обязавшись вознаградить концессионеров, которые и получили все вместе 700,000 гульденов, причём Офенгейму досталось 100,000 гульденов. По поводу займа у Рихтера, подсудимый дал следующие объяснения: заём этот сделался необходимым для общества Львовско-Черновицкой дороги потому, что правительство не исполнило своих обязательств к нему, а между тем расходы превысили смету. Когда правление постановило занять 4 ½ миллиона гульденов, то Офенгейм, лечившийся в то время Мариенбаде, встретился там с Рихтером, с которым вёл и прежде переписку по этому предмету и заключил с ним договор на условиях сравнительно выгодных, так как общество сильно нуждалось в деньгах. Рихтер половину суммы (2,700,000 гульд.) обязался реализовать сам по курсу 76 за 100; а другою половиной предоставил себе распорядится по усмотрению, и сроком назначил 15-е сентября. В течение этого времени он мог или реализовать вторую половину займа или вовсе отказаться от её помещения. Офенгейм при этом выговорил, что вторую половину займа Рихтер уплатил по курсу в 77. Затем на бирже курс повысился и Рихтер предложил взять за себя и вторую половину займа, но по курсу в 76. Офенгейм согласился, с тем, однако, чтобы 10,000 гульд. Пошлины были уплачены Рихтером, вместо общества. Затем подсудимый обратил внимание на то, что выдача Рихтером ½ % комиссии и процентов за месяц не составляет противозаконного действия, так как допускается при всех финансовых операциях подобного рода, что может засвидетельствовать министр финансов.
В сущности, заём не был так выгоден для Рихтера, как казалось сначала, потому что последний просил Офенгейма о помещении на лондонской бирже 2,000 облигаций по курсу 21 фунт 18 шиллингов, предлагая ему ½ % комиссии и весь излишек от продажи облигаций. Подсудимый передал это поручение Циглеру, предоставив в пользу его и бухгалтеров все выгоды от этой операции.
Вот сущность оправданий Офенгейма; но важность процесса заключалась не в них, а в показаниях свидетелей. Подсудимый и защитник его старались запутать как можно более знатных лиц и успели в этом. Бывшие министры Гискра и Петрино окончательно компрометированы этим процессом: участие их в проделках Офенгейма не подлежат сомнению. Не в лучшем положении очутился и Банганс, вызванный в свидетели по требованию защиты. На суде доктор Найда проводил параллель между действиями Офенгейма и свидетеля, когда последний участвовал в переговорах по устройству старо-чешской дороги и не был ещё министром. Защитник утверждал , что Банганс получил 20 акций этой дороги, за которые уплатил или нет - неизвестно, что ему впоследствии было выдано ещё 400 гульденов в виде добавочной суммы по цене акций по курсу и 10,000 гульденов вместе с Глазером за хлопоты по делам старо-чешской дороги. Рассказав историю Глазера, Гейда обратился к министру торговли с различными вопросами о других полученных им суммах и на отрицание его вступил с ним в спор и уверял, что в банке закладных рент имеется его квитанция, хотя и на другое имя, и что эту квитанцию свидетель старался получить обратно. Разоблачения может быть пошли бы далее, если бы председатель не остановил дальнейшего препирательства. Поклонившись министру, он поблагодарил его за данные показания, как бы приглашая его удалиться. Банганс понял намёк и быстро оставил залу заседания.
На другой день давал показания гофрат Барихар, нынешний начальник Львовско-Черновицкой дороги, назначенный правительством; показания его произвели сильное впечатление на Офенгейма и он стал возражать и обвинять правительственную администрацию в весьма резких выражениях. Президент строго остановил его, угрожая удалить из залы. С подсудимым сделалось дурно; принуждены были увести его и прекратить заседание. Через час оно возобновилось.
Допрос свидетелей кончился 31 января и прокурор приступил к обвинению. Обширность его речи лишает нас возможности передать её даже в извлечении, так же, как и речь защитника. Заметим только, что граф Ламезан хотел прочитать документы, доказывающие продажность венской печати, но не прочитал их; потому что издатель одной компрометированной газеты угрожал обнародовать в таком случае частные письма некоторых членов кабинета Ауэрсперга, в которых они выражаются об императоре в неприличных выражениях. Когда обе стороны обменялись возражениями, слово было предоставлено обвиняемому. Офенгем говорил несколько часов, беспрестанно прерываемый президентом, потому что касался политико-экономических систем. Искажал речь прокурора и порицал правительство. Речь свою он кончил трогательным обращением к присяжным, выражая уверенность, что они оправдают его по всем пунктам. Затем президент стал резюмировать прения, но едва дошёл до пятого пункта, как начал путаться, побледнел, лицо его страшно исказилось, он хотел встать, но в тот же момент упал без чувств и сильно ударился головой о стол. Ужас овладел всеми. Президента вынесли из залы и потребовал медика. Вскоре появился прокурор, бледный, взволнованный. «Прошу соблюдать тишину, сказал он дрожащим от волнения голосом, президенту несколько лучше». Присяжные и обвиняемый поспешили к больному. Между тем явились доктора и застали барона Витмана в страшных судорогах. Он пришёл в себя лишь полчаса спустя. Апоплексический удар был своевременно отвращён. Первые слова президента, когда он очнулся были: «Теперь мне хорошо, я могу продолжать». Припадок объясняется медиками непомерным раздражением и утомлением. В последние дни у президента проявилась лихорадка и для того, чтобы болезнь не помешала бы ему довести дело до конца, он принял в три дня более ста гран хинина. Кроме того, во время заседания он получил конфиденциальное письмо от президента верховного суда, где последний выразил ему неудовольствие, за то, что президент позволил Офенгейму нападать на правительство и вообще допустил процесс принять тенденциозное направление против правительства. Рассказав всё это, президент подвергся новому припадку более истеричного свойства. Он плакал навзрыд. Только через несколько часов его могли перенести домой.
На место не оправившегося от болезни барона Витмана, председателем суда по делу Офенгейма был назначен член апелляционного суда, Генерт (27) 15 февраля он открыл заседание,приказав прочесть первую часть сущности процесса, которую произнёс барон Витман, а затем изложил сущность дело по четырём последним вопросам.
Решением присяжных, постановленным большинством, Офенгейм оправдан.
Такого решения, впрочем, и следовало ожидать: были люди гораздо виновнее Офенгема, а между тем они оставались на свободе; осуждение его вызвало бы ряд скандалов и разоблачений, которые были бы неприятны многим. Наконец, взяточничество до такой степени распространено в Австрии, что присяжные поневоле должны были отнестись к подсудимому снисходительно.
Значение этого процесса громадно. Он показал, до какой степени деморализация проникла в Австрию. Недобросовестное министерство, не оправдавшее доверия императора; администрация, наполненная корыстолюбивыми неверными агентами; продажная печать и общее сочувствие к обвиняемому - вот факторы государственного развития в Австрии; прибавьте к этому притеснение славян, борьбу с ультрамонтанами, враждебное настроение армии к Германии, при отсутствии боевых средств и финансовом расстройстве, и вы получите весьма верную, но печальную картину современного положения Автро-Венгрии. Будет ли для неё полезным уроком процесс Офенгейма и заставит ли её серьёзно приняться за внутренние реформы, покажет будущее; во всяком случае, дело это нанесло сильный удар кабинету Ауэрсперга и заставило Банганса просить об отпуске за границу, по окончании которого он, вероятно, удалится в частную жизнь. Впрочем, результаты этого процесса обнаружились не в одной Австрии: румынский министр Маврогени, виновник концессии, данной Офенгейму в Румынии, вышел в отставку, чтобы давать показания не стесняясь своим официальным положением и румынское правительство требует от австрийского прокурора сообщения имён румынских подданных, получивших взятки по поводу этой концессии.
Может случиться, что и в других государствах дело Офенгейма вызовет ряд распоряжений, направленных против правлений железнодорожных обществ, потому что подобные же злоупотребления обнаружились почти везде. Пора принять серьёзные меры для охранения жизни и имущества пассажиров и положить предел общественной деморализации.
Из журнала «Всемирная иллюстрация» №321 за 1875 год
З.Ы.
В общем-то из описания я так и не понял (видно в силу своей ограниченности), кто у чего украл. Но всё же хочу отметить, что корреспондент, готовивший материал здорово потрудился.
Сейчас у нас было несколько крупных процессов, но ни один из них, на мой взгляд, не был должным образом освещён в СМИ. так по делу Тимошенко журналисты каждый день зачитывали то, что Вона накатала в твиттер, но ход процесса: кого о чём заслушивали, толком не освещали. По всему видно, что сейчас СМИ не информируют, а работают на картинку и занимаются пропагандой.
Как видно из описания процесса в далёкие австрийские времена проворовавшиеся лица тоже стремились избегнуть наказания, путём придания судебному процессу политического характера.
Тогда, как и сейчас, на людей действовало утверждение, что если имеется более высокопоставленный вор, который ушёл от возмездия, то менее высокопоставленного жулика можно пожалеть и признать не виновным, как это сделали присяжные.
Лозунг "все воруют", но привлекайте других, а не нас, действовал и тогда.
Ещё примечательно, что сегодняшнее "телефонное право" тогда выражалось в написании "записок" с указанием судье. А такая записка могла стать уликой. Как это случилось с письмом президентом венского апелляционного суда, который своей запиской довёл судью, что вёл дело до нервного срыва...