Концерт
Началось всё вот как. Когда-то давно мы с родителями были в гостях у наших знакомых. Ближе к концу вечера отец, как это часто случалось, сел за пианино, и вот после хорового исполнения очередной нетленки Вахтанга Кикабидзе было почему-то решено сподвигнуть на пение и меня, 7-летнего. Как сейчас помню то странное ощущение, которое меня тогда наполнило: разумеется, было ужасно страшно опозориться - но ещё непреодолимее было желание продемонстрировать всем присутствующим, как замечательно я пою любимую на тот момент свою песню “Смешной человечек на крыше живёт”.
Дилемма была разрешена оригинальнейшим образом: я стал петь, уйдя в коридор, выключив там свет и почти полностью скрывшись за висящими в шкафу пальто и куртками. Если кто-то запамятовал - да, таким образом я хотел избежать позора. Ощущение было схоже с прыжком с вышки в бассейне: когда смотришь вниз, то глубина кажется неимоверно пугающей - и настолько же манящей. Сердце замирает, пути назад уже нет, однако первое желание, которое приходит на ум, когда всё заканчивается - повторить.
Позже, лет в 11, мне приходилось петь в школьном хоре. Если вам показалось, что формулировку “приходилось” можно списать на моё непомерное кокетство (мол, не хотел бы - не пел) - то следует пояснить, что учился я в то время в школе при посольстве, где общее число учащихся не намного превышало состав всего одного класса московской школы. Иными словами, пел не только тот, кто умел петь, но и всякий, кто просто мог извлекать из себя хоть какие-то звуки.
Я счастливым образом оказался как раз примерно посередине между первой и второй категорией, но нехватку голоса компенсировал энтузиазмом пения. Например, во время приёмов иностранных гостей в посольстве особым успехом пользовалась песня “Хотят ли русские войны”, которые мы исполняли с такой серьёзностью (особенно фразу “спросите у жены моей” - все вместе, ага), как будто в этот момент действительно излагали иностранцам официальную геополитическую позицию своей страны.
Затем музыка куда-то пропала - чтобы вернуться и оглушить меня уже навсегда. Она пришла значительно позже, в старой маминой “Кремоне”, на которую вместо нейлоновых я поставил железные струны. Это была музыка квартирников - со вкусом первых и так и оставшихся мне чуждыми сигарет, казавшегося тогда роскошным напитком “Арбатского”, и (крайне редко) чьей-то помады на моих губах. Это были чужие песни, под которыми было так удобно скрываться от всех, выставляя себя интеллектуалом, романтиком, бунтарём или клоуном.
Тогда же появились и первые собственные песни. Они были подобны юношеским же прыщам - помешать их появлению было решительно невозможно, равно как и скрыть факт их существования от кого бы то ни было.
Дальше было многое - ускользающие обрывки текстов, непокорные рифмы и мелодии, предательски оказывавшиеся написанными другими людьми. Песни, за словами которых не удавалось скрыть реальных переживаний - и песни, выдуманные от начала до конца. Долгие дни и бессонные ночи, компенсируемые одной усталой улыбкой, означающей, что всё удалось. Открытия, ссоры, расставания, отчаяние - и неимоверное желание продолжать.
И что же в сухом остатке? Детская мечта, 8 лет поисков - и один вечер, чтобы показать вам, к чему это привело.
15 июня мы выйдем на сцену. Буду рад видеть вас в зале.
Дилемма была разрешена оригинальнейшим образом: я стал петь, уйдя в коридор, выключив там свет и почти полностью скрывшись за висящими в шкафу пальто и куртками. Если кто-то запамятовал - да, таким образом я хотел избежать позора. Ощущение было схоже с прыжком с вышки в бассейне: когда смотришь вниз, то глубина кажется неимоверно пугающей - и настолько же манящей. Сердце замирает, пути назад уже нет, однако первое желание, которое приходит на ум, когда всё заканчивается - повторить.
Позже, лет в 11, мне приходилось петь в школьном хоре. Если вам показалось, что формулировку “приходилось” можно списать на моё непомерное кокетство (мол, не хотел бы - не пел) - то следует пояснить, что учился я в то время в школе при посольстве, где общее число учащихся не намного превышало состав всего одного класса московской школы. Иными словами, пел не только тот, кто умел петь, но и всякий, кто просто мог извлекать из себя хоть какие-то звуки.
Я счастливым образом оказался как раз примерно посередине между первой и второй категорией, но нехватку голоса компенсировал энтузиазмом пения. Например, во время приёмов иностранных гостей в посольстве особым успехом пользовалась песня “Хотят ли русские войны”, которые мы исполняли с такой серьёзностью (особенно фразу “спросите у жены моей” - все вместе, ага), как будто в этот момент действительно излагали иностранцам официальную геополитическую позицию своей страны.
Затем музыка куда-то пропала - чтобы вернуться и оглушить меня уже навсегда. Она пришла значительно позже, в старой маминой “Кремоне”, на которую вместо нейлоновых я поставил железные струны. Это была музыка квартирников - со вкусом первых и так и оставшихся мне чуждыми сигарет, казавшегося тогда роскошным напитком “Арбатского”, и (крайне редко) чьей-то помады на моих губах. Это были чужие песни, под которыми было так удобно скрываться от всех, выставляя себя интеллектуалом, романтиком, бунтарём или клоуном.
Тогда же появились и первые собственные песни. Они были подобны юношеским же прыщам - помешать их появлению было решительно невозможно, равно как и скрыть факт их существования от кого бы то ни было.
Дальше было многое - ускользающие обрывки текстов, непокорные рифмы и мелодии, предательски оказывавшиеся написанными другими людьми. Песни, за словами которых не удавалось скрыть реальных переживаний - и песни, выдуманные от начала до конца. Долгие дни и бессонные ночи, компенсируемые одной усталой улыбкой, означающей, что всё удалось. Открытия, ссоры, расставания, отчаяние - и неимоверное желание продолжать.
И что же в сухом остатке? Детская мечта, 8 лет поисков - и один вечер, чтобы показать вам, к чему это привело.
15 июня мы выйдем на сцену. Буду рад видеть вас в зале.