Непериодический вестник. Вторая дорога
И мы гуляли - в разных местах, разным составом, в разное время суток.
Мы гуляли с Дашкой и двумя собаками - огромным разумным Туманом и Тайгой, которую не опишешь без оксюморонов - собака возвышенной подлости, благородной продажности и комического величия. Собаки скакали по глубоким лужам, похожим на маленькие озёра, и отражались в воде вместе с ясным лесом и ясным солнцем. Туман смотрел на нас прозрачно-жёлтыми, как у козы, глазами, а потом чуял бурундука и превращался в оборотня - ходил на задних лапах и лаял человеческим голосом: выходи, бурундук! Тайга виляла всем телом где-то позади. "Хватит жрать бурундуков!" - кричала собакам Дашка. Мы нашли идеальный овраг, познакомились с Мальчиком из шалаша и встретили Ёкарного бабая: суровый хромой дед выкрикнул нам "Чего пустые идёте?" - и ушёл вверх по дороге, а мы спускались и возражали постфактум: а вот у нас грибы! а вот уши! а у меня карта памяти полна фотографий! а как собаки наполняют нашу жизнь! И, уже спустившись, поняли: это был Ёкарный Бабай. Мы так часто его упоминали, что он решил лично нас освидетельствовать. И посоветовал срочно наполнить жизнь, хотя нам и казалось, что в неё больше ничего не влезет. Значит, влезет. Пусть через край выливается, сыплется, пусть будет жизнь "с опупком" - как ведро брусники. Глядя на белую Дашку, на то, как колышется она среди зелёного леса, я вдруг поняла: народ-ушеносец! Вот мы кто! Не эльфы, э-э-эльфы какие-то, малочисленный народ, но не вымирающий. Хотя с Толкином у нас в этом году незадача вышла. Толстый том стал орудием самоубийства мыши Дашеньки. Историю мыши летописец уже излагал, достаточно сказать, что она выходила к нам лично и, сидя на буфете, жрала наш сыр в присутствии шести человек и собаки, а потом сообщала, что мы её недостойны. И вот мышь покинула нас. Никто не знает, как получилось, что мы нашли её расплющенной под томом "Властелина колец", но кое у кого есть версия, что мышь поступила подобно Маленькому принцу - ей нужно было взлететь к звёздам, и она не нашла другого способа. Мы оплакали Дашеньку, но инцидент с Толкином никак не повлиял на наше к нему отношение. Наоборот - мы придумали и провели первый в коммунарской истории Э-э-э...Льфийский пикник. Двое в ушах плюс пещерный тролль с фотоаппаратом - ему выпало счастье наблюдать, как представители народа-ушеносца скидывают джинсы и переходят реку вброд, находят двадцать семь маслят в одном месте и тринадцать волнушек в другом, пробуют дикую чёрную смородину-кислицу и леголасят вверх по огромным камням с нечеловеческой скоростью. Первобытные леса мхов, продолговатые ягоды барбариса самого скромного оранжевого цвета, который я когда-либо видела, бело-голубые облака лишайников, красная-прекрасная брусника - каждая ягода размером с тыкву. Там не просто никого не было - там никогда никого не бывает. Мы сидели высоко. С нами был игрушечный енот по кличке Танатос, когда-то подаренный мне на день рождения. Прилетели два певчих дятла, спели, потом выступили с показательным долблением. Над нашими головами уже не росло, но ещё высилось самое старое дерево мира. Вот туда мы и затащили просекко, макаруны (по названиям выбирали - чтоб ананасы и рябчиков как бы) и интеллектуальный досуг - читали вслух стихи, и под самым старым деревом нашего малого мира они становились ещё лучше, если это вообще возможно. Я читала своих френдов - и жалела только, что не могу привести их под дерево по-настоящему. Народ-ушеносец читал своих френдов - Рильке, Бродского, Гумилёва.
Мы гуляли с Настей - ходили за ингредиентами для салона красоты "Гоблинская задница" (только натуральные компоненты!). Солнце светило нам сквозь зелёную пушистость кедров, мы выбирали слоган салона: "Гоблинская задница: выход есть!" или всё же "Узкий путь к красоте"? Гуляли с Сашкой в ночи, с Мартой в сумерках, сидели с Дашкой и Кириллом на берегу озера, где когда-то с коммунарскими детьми снимали фильм про Зоков и Баду, и когда я вспомнила, что именно тут бегала Агата с пакетом колбасок, а за ней бегали замёрзшие от купания местные дети вперемешку с нашими и кричали "Зок, отдай колбасы!" - Дашка сразу же сказала: "А у нас колбасы есть немножко. Брауншвейгская". Что мне оставалось, как не заорать: "Зок, отдай брауншвейгскую!", чтобы соединить времена (а не чтобы отобрать колбасу, хотя и в этом что-то есть). Мы ходили на маленький остров посередине маленького озера. Ветер развевал Дашку, её листва трепетала. Кирилл красиво плыл вдали, а ветер рисовал сложные узоры на поверхности, и последний иван-чай, малиновый-малиновый, цвёл прямо в середине куста курильского чая - жёлтого-жёлтого.
Потом Кирилл лазил на таинственный обелиск и измерял его высоту сначала в кирпичах, а потом в метрах, а мы с Дашкой устанавливали контакт с местной собакой. Тут случилось недопонимание: Кирилл определил породу собаки как "лайкоид", а я подумала, что это он определил деформацию моей личности как ФБ-юзера. Затем как-то так получилось, что нас стало девятеро - восемь человек и собака. Проще говоря, к нам подкрались коммунарские друзья и просигналили сзади. Мы объединили силы, набрали воды в заброшенном колодце в зарослях иван-чая, а потом переправлялись вдевятером, включая собаку-самурая, сначала через болото, потом через реку (кажется, это был мой лучший кадр - зависшая над рекой Луша, которую Саша передаёт Кириллу). За рекой оказалось болото пуще прежнего, хотя начальник нашей экспедиции манил в неведомое, обещая "чудесные места". Он пошёл разведать, где кончается болото, пока мы собирали голубику, и, хотя среди далёких кочек виднелась только его голова, подавал нам пример оптимизма по рации, на что Кирилл отвечал только "Грейдер-9, Грейдер-9, я Хамар-Дабан", а мы заключали пари, на каком часу скитаний по болотам нам откроются чудесные места и в чём будет заключаться их чудесность - в комарах, в труднодоступности или в чём.
И я ходила одна. Сашка сказала, что хочет княженики, и я пошла недалеко, чтобы собрать ей горсточку. Княженика - самая сюрреалистическая ягода, её даже есть не обязательно, она не для этого, а для концентрированного ощущения вкуса и запаха рая. Много её не надо, достаточно одной ягоды. Она не поддаётся заготовке. Я хотела принести Сашке княженики, но там, где я надеялась, её не было. Поэтому я пошла дальше с тайной мыслью выйти на Вторую дорогу. Она была одним из секретных мест моего детства и ранней юности. Наша гора (мы живём, а она стоит у нас за спиной) обладает пространственной странностью: она меняется и определяет путь идущего по ней так, как хочет сама. Когда-то по ней проходила отчётливая Первая дорога, у которой был спутник-привидение - Вторая. Вторая ниоткуда не выходила и никуда не приходила, она была такой широкой, что иногда казалась наклонным полем, границы которого терялись прямо под ногами. На Вторую с одного и того же места то можно было выйти, то нет. Гора сворачивалась и разворачивалась, укрывала или открывала её по своему желанию. Иногда я выходила туда, а иногда она исчезала - на её месте оказывались заросли ярко-красной костяники, или детский лес осинок, или море папоротника. Особенностью Второй было особое преломление, знаком которого для меня были поляны лисичек, которые начинались прямо за ней. Лисичек было столько, что земля под ногами была оранжевой - как во сне, где нет ни в чём недостатка. Но я ходила туда не только ради них, не ради обострения резкости на границе сна и яви. Самой удивительной особенностью Второй было то, что она меня удочерила. Там, и только там впервые со времён Кедровки я испытывала совершенно определённое и несвойственное мне в обычной жизни чувство - что есть нечто, которое меня любит. Оно обнимало меня и было со мной, ничего не хотело - не только от меня, а вообще ничего. Чем бы оно ни было, оно выглядело как Вторая - чистый кусок среди леса, по которому можно было идти, но нельзя прийти ни в одну конкретную точку. Я тогда думала, что её начало и конец, наверное, просто не здесь, они скрыты от меня. Теперь я в этом уверена.
В этом есть какая-то необъяснимая для меня странность, выверт, похожий на искажение пространства горы, которое само принимает решение, найти мне Вторую дорогу или потерять её навсегда: как будто источник родительской любви вышел на поверхность только в двух местах земли. Два места земли любили и, кажется, до сих пор любят меня как собственного ребёнка - их не интересует ни мой разум, ни мой ответ. Одно из них закрыто для меня, а второе то закрывается, то открывается независимо от моего желания. Не знаю, чего я боюсь больше: что она спрячется навсегда или что она навсегда откроется и станет обычной.
Я редко хожу туда. Мне почему-то кажется, чем дольше жду, тем больше шанс всё-таки попасть туда и почувствовать то же, что и раньше: есть нечто, и оно меня любит, а может, слово "нечто" излишне, а просто есть любовь, по каким-то причинам избравшая точку проявления и прикреплённая к ней. Контакт возможен только там, и даже если я не могу туда попасть, нет причин думать, что она закрылась от меня навсегда.
С каждым годом лес меняется. Старые дороги теряют различимость, возникают новые, агрессивно-чёткие. Я всё ещё могу найти следы Первой дороги, хотя по ней десятилетиями никто не ходит и не ездит, и деревья на ней уже выросли выше меня. И я могу бродить там, где в моих воспоминаниях была Вторая, и надеяться, что я её узнаю. Дело уже не только в том, что она то уходит, то возникает снова. Даже если я выйду к ней, она всё равно будет неузнаваема. Лес уже кажется мне пересечением дорог разных времён, которые я не вижу, но чувствую, и нет в нём места, которое когда-то не было бы дорогой. Заросшая, трансформированная Вторая ставит передо мной задачу узнать её, выбрать, как в сказке, из всех одинаковых мест единственное лично моё, субъективно подлинное, узнать её среди двойников.
Это оказалось несложно. Мимо рябин, мимо папоротниковых зарослей, где растут белые грибы скрипицы, мимо прозрачного берёзового леса, мимо высоких трав, в страну повышенной резкости меня вели лисички. Они вырастали под ногами, я вздрагивала - только что казалось, что здесь ничего нет, а вот же они. Я шла за ними, местность менялась, я смутно помнила её черты, да они и были смутными. Лисичек становилось всё больше. Ни дороги-поля, ни лежавшего на краю горелого бревна уже нельзя было различить. Мои ориентиры исчезли во времени, ушли на лесное дно. Лисичек становилось всё больше, они были репликами в моём диалоге с тем, что я хотела вспомнить и получить - или скорее чтоб оно вспомнило и получило меня. Наконец я села посередине оранжевой поляны и почувствовала: где бы я ни была, я там, где нужно. Я вышла на Вторую. Она была вокруг меня и внутри, и я вспомнила, что так было и раньше. Странное ощущение - быть любимой. Я стала тонкой перегородкой между самой собой и окружающей меня силой, и наконец-то не было никакой разницы между веществом любви внутри и снаружи. Я сидела на Второй дороге, которую не видела, не чувствовала много лет, и это определённо была она, всё глубже уходящая во время, спрятанная, навсегда живая. И это определённо была я - тоже неузнаваемая, изменившая облик, но верная тому, чему верю, и любимая тем, что люблю. Начало и конец дороги скрыты от меня, но я по-прежнему могу узнать её любой, как бы она ни выглядела.