Письма в стол.
Знаешь, а я постарел. Белые волосы, острые зубы до пят - по лебединой коже, по бронзовой шелухе сошедшего с мертвенной плоти белого солнца - в ряд. Закостеневшие мидии губ треснули колокольно, необратимо... Больно.
Вот только всё те же мостовые плюются в меня по утрам, всё тот же кленовый мрамор крюками опутал лёгкие, всё те же струны вонзаются иглами в пульс. Всё тот же искрящийся пафос. Всё та же чешуйчатость фраз. И ты - всё та же, пускай я не видел тебя с той тысячи первых встреч, с того орехового, скалистого "У неё слишком маленькие глаза", с той ухмылки Д.Б, с той блестящей монеты, оставленной нами в снегу.
Я не помню твоего имени - тогда мне казалось, что имена пусты. Но теперь... Как позвать тебя, вырвав огненным криком свои одичавшие, изломанные рёбра - одно за другим, как докричаться сквозь плёнки агата и фаянса, нервов и синей крови? Лишь глупые письма, глупые письма в стол.
Вот только всё те же мостовые плюются в меня по утрам, всё тот же кленовый мрамор крюками опутал лёгкие, всё те же струны вонзаются иглами в пульс. Всё тот же искрящийся пафос. Всё та же чешуйчатость фраз. И ты - всё та же, пускай я не видел тебя с той тысячи первых встреч, с того орехового, скалистого "У неё слишком маленькие глаза", с той ухмылки Д.Б, с той блестящей монеты, оставленной нами в снегу.
Я не помню твоего имени - тогда мне казалось, что имена пусты. Но теперь... Как позвать тебя, вырвав огненным криком свои одичавшие, изломанные рёбра - одно за другим, как докричаться сквозь плёнки агата и фаянса, нервов и синей крови? Лишь глупые письма, глупые письма в стол.