О Виктории Николаевне Ивановой.
Великолепная, несравненная, любимейшая Виктория Николаевна Иванова - Вам посвящается.
Ниже отрывок из мемуарной книги Юлии Добровольской "Post Scriptum", вышедшей в издательстве "Алетейя", в котором она вспоминает о своей близкой подруге Виктории Ивановой.
Юлия Добровольская и другие друзья и близкие Виктории Николаевны ласково называли её Ией, Иечкой, Июней.
"Виктория Иванова была Марией Каллас камерного пения. Много лет даже не заслуженная артистка, а просто солистка Московской филармонии, она, как токарь на заводе, должна была выполнять норму выработки - столько-то концертов в месяц по городам и весям, в профсоюзных домах отдыха, в заводских клубах. Директор Московской филармонии Белоцерковский не давал ей хода, подозревал, что Виктория Иванова в действительности еврейка - больно непроста, и нос с горбинкой. Чтобы продвинуться по службе, стать заслуженной, понадобилась эпидемия холеры в Крыму.
В то лето муж Виктории Юра, Юрий Петрович Матусов, достал четыре путёвки в Дом творчества писателей в Коктебеле, для себя с Викторией и с дочкой Катей и четвёртую - для родственника Виктории, милейшего дяди Жеки. О вспышке холеры власти, как водится, помалкивали (вспомним Чернобыль). Дядя Жека пошёл купаться, хлебнул морской воды, заразился и умер. Бедный, бедный дядя Жека... Обитателей дома творчества отвезли в симферопольскую больницу на сорокадневный карантин. Среди них был Белоцерковский. Сорок дней вблизи Виктории не прошли даром, он попал под магнетизм её личности.
"Какая же я кувалда!" - горестно качала головой Виктория - моя Ия, Иечка, Июня, смотрясь в зеркало. Беспощадно подтрунивая над собой, над своей фигурой без талии, она однако знала силу своего обаяния, чаровница! Люди заходились от счастья, слушая её - знаю по себе.
Что это было? От Бога - уникальный голос, голос-флейта, от себя - виртуозное владение им, повествующим о забавном и серьёзном, о грустном и радостном задушевно, задумчиво, насмешливо, кокетливо, строго, лукаво... Это были достигнутое истовым трудом мастерство и, конечно, женственность - лучистые голубые глаза, ослепительно белая кожа, серебристый смех, обезоруживающая улыбка. И дар рассказчицы. Мне не забыть её описания "обыкновенного концерта Виктории Ивановой", как она завоёвывала аудиторию из бабок в белых платочках и подвыпивших мужиков рассказом о старом глухом музыканте, по имени Бетховен, который сочинил - вы только послушайте, какую весёлую песню!
Зал ревел от восторга, не отпускал:
- Давай, Иваниха, ещё!
Администратор клуба высовывал руку из-за кулис, показывал на часы, мол, опоздаешь на поезд. В заиндевевшем от мороза автобусе по ухабам на станцию. Безлюдный перрон, на скамейке старик в тулупе пьёт чай из термоса. Вынула из сумки пластмассовую кружечку - она всегда при ней - подошла, попросила:
- Налейте мне немножечко...
Ехать долго, часов пять.
Спасибо радиозаписям, Викторию Иванову узнала и полюбила вся Россия. Настоящий же концерт в Малом зале консерватории ей причитался только раз в год. Как мы его ждали!
Ломать голову, в чём петь, она призывала меня. Проблема! Ведь в России платье для выступления тогда было не купить. А концертное платье - это орудие производства, надо, чтобы в нём было удобно, чтобы шло и, по возможности, скрывало полноту. В одной из первых моих посылок из Милана был отрез плотного синего бархата - Виктории на "сарафан". Говорят, она долго в нём выступала.
Бог дал Виктории талант и не дал счастья. После операции на мозге осталась инвалидом (шизофрения) шестнадцатилетняя Катя. У неё был мамин голос, они уже пели на радио дуэтом. Несчастье подкосило Юру, он безвременно скончался от какого-то молниеносного инфаркта.
- Не знаю, как быть, - поделилась со мной однажды Виктория, - Катя не справляется в больнице со своими длинными волосами, надо бы её постричь... ума не приложу, как это организовать...
- Очень просто, постригу я!
У меня к этому времени накопился опыт. Подросшие сыновья моих приятельниц наотрез отказывались ходить в парикмахерскую стричься «под бокс», в то время как на Западе были в моде шевелюры. Мне удавалось уговорить неслуха с колтуном на голове прийти ко мне, я сажала его на стул в ванной мыть голову и, сперва ножницами, потом особой бритвой, стригла "стильно". (Между прочим, идея понравилась Лёве Разгону, и он стал моим постоянным клиентом).
И вот мы с Викторией и с Катей, под надзором бабищи-санитарки, в просторной (больница старая) темноватой ванной.
Катя нормальным голосом просит:
- Тётя Юлечка, только стриги покороче, ведь в каждом моём волосе злой дух...
Санитарка подгоняет:
- Ну чего ты там валандаешься, давай скорее, чай, ванная не для вас одних!
Я трясущимися руками кромсаю "злых духов" и плачу, а ко всему привыкшая Виктория удовлетворённо приговаривает: "Вот как хорошо мы с тобой придумали!"
...
Как мы познакомились? Юру я знала с детства, мы с Матусовыми дружили семьями с нижегородских времён, жили в одном доме в Плотничьем переулке. Потом надолго разъехались, мы - в Ленинград, а они - в Москву; отца Юры, всеми обожаемого доктора Петра Михайловича Матусова, назначили военным врачом в Лефортовский госпиталь. Там же служил военврач Николай Иванов, рано умерший отец толстушки-певуньи Иечки, которая вышла замуж за своего одноклассника Юру. Съехались в послевоенной Москве.
С тех пор и до моего отъезда в Италию мы с Викторией были душевно близки и очень нужны друг другу. На своей пластинке со старинными русскими романсами она написала: "Удивительной, непостижимой Юлечке Добровольской от вечной поклонницы Виктории Ивановой", чем очень меня озадачила: "удивительной и непостижимой" была она, а не я.
Юрий Петрович Матусов был яркий человек, редкой остроты ума, с неиссякаемым чувством юмора. Надо послушать, как его по сей день, с неостывшей любовью, описывает-пересказывает миланец Ренцо Бендзони, его друг и сослуживец по московскому филиалу итальянской фирмы Финсидер.
Отсюда
Ниже отрывок из мемуарной книги Юлии Добровольской "Post Scriptum", вышедшей в издательстве "Алетейя", в котором она вспоминает о своей близкой подруге Виктории Ивановой.
Юлия Добровольская и другие друзья и близкие Виктории Николаевны ласково называли её Ией, Иечкой, Июней.
"Виктория Иванова была Марией Каллас камерного пения. Много лет даже не заслуженная артистка, а просто солистка Московской филармонии, она, как токарь на заводе, должна была выполнять норму выработки - столько-то концертов в месяц по городам и весям, в профсоюзных домах отдыха, в заводских клубах. Директор Московской филармонии Белоцерковский не давал ей хода, подозревал, что Виктория Иванова в действительности еврейка - больно непроста, и нос с горбинкой. Чтобы продвинуться по службе, стать заслуженной, понадобилась эпидемия холеры в Крыму.
В то лето муж Виктории Юра, Юрий Петрович Матусов, достал четыре путёвки в Дом творчества писателей в Коктебеле, для себя с Викторией и с дочкой Катей и четвёртую - для родственника Виктории, милейшего дяди Жеки. О вспышке холеры власти, как водится, помалкивали (вспомним Чернобыль). Дядя Жека пошёл купаться, хлебнул морской воды, заразился и умер. Бедный, бедный дядя Жека... Обитателей дома творчества отвезли в симферопольскую больницу на сорокадневный карантин. Среди них был Белоцерковский. Сорок дней вблизи Виктории не прошли даром, он попал под магнетизм её личности.
"Какая же я кувалда!" - горестно качала головой Виктория - моя Ия, Иечка, Июня, смотрясь в зеркало. Беспощадно подтрунивая над собой, над своей фигурой без талии, она однако знала силу своего обаяния, чаровница! Люди заходились от счастья, слушая её - знаю по себе.
Что это было? От Бога - уникальный голос, голос-флейта, от себя - виртуозное владение им, повествующим о забавном и серьёзном, о грустном и радостном задушевно, задумчиво, насмешливо, кокетливо, строго, лукаво... Это были достигнутое истовым трудом мастерство и, конечно, женственность - лучистые голубые глаза, ослепительно белая кожа, серебристый смех, обезоруживающая улыбка. И дар рассказчицы. Мне не забыть её описания "обыкновенного концерта Виктории Ивановой", как она завоёвывала аудиторию из бабок в белых платочках и подвыпивших мужиков рассказом о старом глухом музыканте, по имени Бетховен, который сочинил - вы только послушайте, какую весёлую песню!
Зал ревел от восторга, не отпускал:
- Давай, Иваниха, ещё!
Администратор клуба высовывал руку из-за кулис, показывал на часы, мол, опоздаешь на поезд. В заиндевевшем от мороза автобусе по ухабам на станцию. Безлюдный перрон, на скамейке старик в тулупе пьёт чай из термоса. Вынула из сумки пластмассовую кружечку - она всегда при ней - подошла, попросила:
- Налейте мне немножечко...
Ехать долго, часов пять.
Спасибо радиозаписям, Викторию Иванову узнала и полюбила вся Россия. Настоящий же концерт в Малом зале консерватории ей причитался только раз в год. Как мы его ждали!
Ломать голову, в чём петь, она призывала меня. Проблема! Ведь в России платье для выступления тогда было не купить. А концертное платье - это орудие производства, надо, чтобы в нём было удобно, чтобы шло и, по возможности, скрывало полноту. В одной из первых моих посылок из Милана был отрез плотного синего бархата - Виктории на "сарафан". Говорят, она долго в нём выступала.
Бог дал Виктории талант и не дал счастья. После операции на мозге осталась инвалидом (шизофрения) шестнадцатилетняя Катя. У неё был мамин голос, они уже пели на радио дуэтом. Несчастье подкосило Юру, он безвременно скончался от какого-то молниеносного инфаркта.
- Не знаю, как быть, - поделилась со мной однажды Виктория, - Катя не справляется в больнице со своими длинными волосами, надо бы её постричь... ума не приложу, как это организовать...
- Очень просто, постригу я!
У меня к этому времени накопился опыт. Подросшие сыновья моих приятельниц наотрез отказывались ходить в парикмахерскую стричься «под бокс», в то время как на Западе были в моде шевелюры. Мне удавалось уговорить неслуха с колтуном на голове прийти ко мне, я сажала его на стул в ванной мыть голову и, сперва ножницами, потом особой бритвой, стригла "стильно". (Между прочим, идея понравилась Лёве Разгону, и он стал моим постоянным клиентом).
И вот мы с Викторией и с Катей, под надзором бабищи-санитарки, в просторной (больница старая) темноватой ванной.
Катя нормальным голосом просит:
- Тётя Юлечка, только стриги покороче, ведь в каждом моём волосе злой дух...
Санитарка подгоняет:
- Ну чего ты там валандаешься, давай скорее, чай, ванная не для вас одних!
Я трясущимися руками кромсаю "злых духов" и плачу, а ко всему привыкшая Виктория удовлетворённо приговаривает: "Вот как хорошо мы с тобой придумали!"
...
Как мы познакомились? Юру я знала с детства, мы с Матусовыми дружили семьями с нижегородских времён, жили в одном доме в Плотничьем переулке. Потом надолго разъехались, мы - в Ленинград, а они - в Москву; отца Юры, всеми обожаемого доктора Петра Михайловича Матусова, назначили военным врачом в Лефортовский госпиталь. Там же служил военврач Николай Иванов, рано умерший отец толстушки-певуньи Иечки, которая вышла замуж за своего одноклассника Юру. Съехались в послевоенной Москве.
С тех пор и до моего отъезда в Италию мы с Викторией были душевно близки и очень нужны друг другу. На своей пластинке со старинными русскими романсами она написала: "Удивительной, непостижимой Юлечке Добровольской от вечной поклонницы Виктории Ивановой", чем очень меня озадачила: "удивительной и непостижимой" была она, а не я.
Юрий Петрович Матусов был яркий человек, редкой остроты ума, с неиссякаемым чувством юмора. Надо послушать, как его по сей день, с неостывшей любовью, описывает-пересказывает миланец Ренцо Бендзони, его друг и сослуживец по московскому филиалу итальянской фирмы Финсидер.
Отсюда