помер тот, помрет и этот
Александра Архипова в журнале Republic рассказывает о том, как население Советского Союза должно было правильно скорбеть в день смерти Сталина.
Министерство госбезопасности (МГБ) бросило все свои силы, чтобы проконтролировать, как проходит траур. С каждой фабрики, города или поселка ежедневно шли подробные отчеты (так называемые спецсообщения) о допустимых или недопустимых формах выражения горя у советских граждан. Допустимым считалось публичное выражение эмоций, причем отдельно подчеркивалась степень «заразности» плача. Составители сводки описывали сцены горя крайне подробно, с налетом некоего драматического психологизма. Так, например, из сводки по Киеву за 6 марта мы узнаем, что учителя женской школы № 8 рыдали в учительской, лежа на диване и на стульях вокруг. Рука учительницы Рыхлиной безжизненно свесилась. Школьницы, узнав от учителей о происходящем, тоже начали плакать. Им вызывали скорую. Один из учителей нашел в себе силы встать и напомнить, что они должны учить и учиться и в этом их долг перед товарищем Сталиным.
Одна женщина порвала портрет Сталина и станцевала на нем, а другая специально купила его, «дома повесила портрет на стену, обвила его остатками своего пионерского галстука, а потом упала на колени и клялась, что отдаст за дело партии все силы, а если потребуется, то и жизнь».
6 марта бдительные граждане обратили внимание, что курсант Одесской мореходки Федоров во время траурного митинга читал книгу. После «проработки» курсант, крикнув, что он «не безучастный и не враг», выбежал на улицу и бросился под трамвай.
В Херсоне секретарь парторганизации больницы Розенблат в конце митинга громко крикнул «Ура!», и этот случай разбирался отдельно в донесении.
Ученики одной московской школы под впечатлением слухов о том, что Сталина убили американские агенты, пришли к посольству США и долго молча стояли напротив него, «выражая таким образом презрение убийцам».
Был сигнал в органы о том, что учащиеся Одесской школы милиции в ночь траура они собрались на квартире, принесли выпивку, пригласили девушек и устроили разнузданную вечеринку. Еще в первые дни марта во время болезни Сталина тайно и незаметно праздновали семьи, пострадавшие от репрессий: во время ночного застолья поднимался бокал с едва слышным шепотом «чтоб он сдох!» и ироничным тостом «за Чейна и Стокса!»
Во время траура некоторые советские граждане вели себя как клуб самоубийц: срывали советский флаг (который позже находили «со следами глумления»), топтали портреты отца народов, выкалывали глаза бумажному вождю (несколько десятков дел заведено только по этому обвинению) и обращались к бюстам и статуям с неприличными речами.
Советские люди часто задавали друг другу вопрос: «А ты плакал 6 марта?» Нежелание плакать во время траура могло стать основой для обвинения в антисоветской агитации. В городе Николаеве гражданка Терехова поинтересовалась у своего соседа, рабочего Алексея Беренко, плакал ли он. «Да, я плакал, - иронично ответил Алексей, - потому что он [Сталин] раньше не умер». На беду остроумного рабочего, его соседка работала на органы и ее вопрос был хорошо продуманной провокацией. После этой реплики Беренко был арестован.