(Вот ещё одно свидетельство - «Воспоминания» Бунина. В восемьдесят два года Бунину захотелось очернить всех писателей, правых и левых, советских и эмигрантов. Горького и А. Н. Толстого, Блока и Маяковского, Леонида Андреева и Сологуба, Бальмонта и Брюсова, Хлебникова и Пастернака, Андрея Белого и Цветаеву, Есенина и Бабеля, Волошина и Кузмина. Бунин вспоминает: «Московские писатели устроили собрание для чтения и разбора „Двенадцати“, пошел и я на это собрание. Читал кто-то, не помню кто именно, сидевший рядом с Ильёй Эренбургом и Толстым. И так как слава этого произведения, которое почему-то называли поэмой, очень быстро сделалась вполне неоспоримой, то, когда чтец кончил, воцарилось сперва благоговейное молчание, потом послышались негромкие восклицания: „Изумительно! Замечательно!“» Бунин далее излагает свое выступление - он поносил «Двенадцать», называя поэму «дешевым, плоским трюком». «Вот тогда и закатил мне скандал Толстой; нужно было слышать, когда я кончил, каким петухом заорал он на меня…» Я вспоминаю тот вечер. Алексей Николаевич тогда во многом сомневался, по слова Бунина о поэзии Блока он назвал «кощунством»).
Бунин кроме того относился к Горькому, как к "конкуренту по близости к Чехову". Там и личные счеты в наличии.
До свиданья. Вы тоже продолжаете настаивать на своем, не приводя других аргументов, кроме мемуаров непримиримой белой оппозиции.
Я говорю не о воспоминаниях в 82 года, или единичных высказываниях в отношении других. Вот только один его очерк о Горьком - 1920 года (сильно сокращенный).
Опять Горький! Ну, что ж, и мы опять…
Начало февраля 1917 г., оппозиция все смелеет, носятся слухи об уступках правительства кадетам - Горький затевает с кадетами газету (у меня сохранилось его предложение поддержать ее). …
Конец 1917 г. - большевики одерживают полную победу (настолько неожиданно-блестящую для них самих, что «болван» Луначарский бегает с разинутым ртом, всюду изливает свое удивление) - и «Новая жизнь» делается уже почти официальным органом большевиков (с оттенком «оппозиции Его Величеству»). Горький пишет в ней буквально так: «пора добить эту все еще шипящую гадину - Милюковых и прочих врагов народа, кадетов и кадетствующих господ!» - и результаты сказываются через два-три дня: «народ» зверски убивает двух своих заклятых «врагов» - Кокошкина и Шингарева…
Февраль 1918 г., большевики зарвались в своей наглости перед немцами - и немцы поднимают руку, чтобы взять за шиворот эту «сволочь» как следует… Горький пугается и пишет о Ленине и его присных (7 февраля 1918 г.):
«Перед нами компания авантюристов, проходимцев, предателей родины и революции, бесчинствующих на вакантном троне Романовых…»
Но заключается «похабный мир», Горький переводит «Новую жизнь» в Москву (знал о близком переезде туда «правительства»)… Газета его «в опале», но все-таки внедряется она в великолепный особняк на Знаменке, где на двери надпись:
«Реквизировано комиссариатом иностранных дел для редакции газеты „Новая жизнь“»…
Осенью 1918 года покушение на Ленина, зверские избиения в Москве буквально кого попало - Горький закатывает Ленину поздравительную телеграмму по случаю «чудесного спасения»: ведь никто и пикнуть не смел по поводу этих массовых убийств - значит, «Ильич» крепок… Затем - убийство Урицкого. «Красная газета» пишет: «В прошлую ночь мы убили за Урицкого ровно тысячу душ!» - и Горький выступает на торжественном заседании петербургского «Цика» с «пламенной» речью в честь «рабоче-крестьянской власти», а большевики на две недели развешивают по Петербургу плакаты: «Горький - наш!» и ассигнуют ему миллионы на издание «Пантеона всемирной литературы»…
Май 1919 г., советские дела не плохи, в Москве «мировой» съезд 3 Интернационала - и Горький на весь мир трубит славу этому Интернационалу и русским коммунистам - «честнейшим в мире коммунистам, творящим дивное, планетарное дело!». Но к осени того же года положение «честнейших» так плохо, что Горький заявляет: «Среди них 95 процентов бесчестных грабителей и взяточников!»
Летом 1920 года большевики под самой Варшавой - и Горький закатывает настолько бесстыдный акафист «святому» и даже превзошедшему всех святых в мире «Ильичу», что краснеют все еще не околевшие с голоду советские ломовые лошади. Горький буквально бьется головой о подножие ленинского трона и вопиет: «Я опять, опять пою славу безумству храбрых, из коих безумнейший и храбрейший - Владимир Ильич Ленин!» Он говорит (в петербургских «Известиях»): «было время, когда естественная жалость к народу России заставляла меня считать большевизм почти преступлением… Теперь, когда я вижу, что этот народ умеет гораздо лучше терпеть и страдать, чем сознательно и честно работать, - я снова пою славу священному безумству храбрых!»
Но Варшава остается цела, «красные львы» в лаптях и босиком дерут без оглядки куда попало - и Горький снова ныряет в люк: возвращается к мирным работам о судьбе русских ученых и огрызается на своего «святого» и даже на Дзержинского... …
И вот Горький опять в роли «овода» советской «республики» и в роли печальника о «мозге страны». И уже многие поговаривают о том, что за это ему надо «все простить»…
О, постыдные, проклятые, окаянные дни!
P.S. В посмертном дневнике Андреева есть такое место: «Вот еще Горький… Нужно составить целый обвинительный акт, чтобы доказать всю преступность Горького и степень его участия в разрушении и гибели России… Но кто за это возьмется? Не знают, забывают, пропускают… Но неужели Горький так и уйдет ненаказанным, неузнанным, „уважаемым“? Если это случится (а возможно, что случится) и Горький сух вылезет из воды - можно будет плюнуть в харю жизни!»
Это верные факты! Но ведь и Бунин пишет именно о них в процитированном мной очерке, в частности! В том же и дело, что Горький поначалу совершенно беспринципно метался из стороны в сторону в своей оценке большевиков - пока было неясно, чья возьмет.
Ну и по-моему, неверно относить Горького к интеллигенции. :)
(Вот ещё одно свидетельство - «Воспоминания» Бунина. В восемьдесят два года Бунину захотелось очернить всех писателей, правых и левых, советских и эмигрантов. Горького и А. Н. Толстого, Блока и Маяковского, Леонида Андреева и Сологуба, Бальмонта и Брюсова, Хлебникова и Пастернака, Андрея Белого и Цветаеву, Есенина и Бабеля, Волошина и Кузмина. Бунин вспоминает: «Московские писатели устроили собрание для чтения и разбора „Двенадцати“, пошел и я на это собрание. Читал кто-то, не помню кто именно, сидевший рядом с Ильёй Эренбургом и Толстым. И так как слава этого произведения, которое почему-то называли поэмой, очень быстро сделалась вполне неоспоримой, то, когда чтец кончил, воцарилось сперва благоговейное молчание, потом послышались негромкие восклицания: „Изумительно! Замечательно!“» Бунин далее излагает свое выступление - он поносил «Двенадцать», называя поэму «дешевым, плоским трюком». «Вот тогда и закатил мне скандал Толстой; нужно было слышать, когда я кончил, каким петухом заорал он на меня…» Я вспоминаю тот вечер. Алексей Николаевич тогда во многом сомневался, по слова Бунина о поэзии Блока он назвал «кощунством»).
Бунин кроме того относился к Горькому, как к "конкуренту по близости к Чехову". Там и личные счеты в наличии.
До свиданья. Вы тоже продолжаете настаивать на своем, не приводя других аргументов, кроме мемуаров непримиримой белой оппозиции.
Reply
Опять Горький! Ну, что ж, и мы опять…
Начало февраля 1917 г., оппозиция все смелеет, носятся слухи об уступках правительства кадетам - Горький затевает с кадетами газету (у меня сохранилось его предложение поддержать ее).
…
Конец 1917 г. - большевики одерживают полную победу (настолько неожиданно-блестящую для них самих, что «болван» Луначарский бегает с разинутым ртом, всюду изливает свое удивление) - и «Новая жизнь» делается уже почти официальным органом большевиков (с оттенком «оппозиции Его Величеству»). Горький пишет в ней буквально так: «пора добить эту все еще шипящую гадину - Милюковых и прочих врагов народа, кадетов и кадетствующих господ!» - и результаты сказываются через два-три дня: «народ» зверски убивает двух своих заклятых «врагов» - Кокошкина и Шингарева…
Февраль 1918 г., большевики зарвались в своей наглости перед немцами - и немцы поднимают руку, чтобы взять за шиворот эту «сволочь» как следует… Горький пугается и пишет о Ленине и его присных (7 февраля 1918 г.):
«Перед нами компания авантюристов, проходимцев, предателей родины и революции, бесчинствующих на вакантном троне Романовых…»
Но заключается «похабный мир», Горький переводит «Новую жизнь» в Москву (знал о близком переезде туда «правительства»)… Газета его «в опале», но все-таки внедряется она в великолепный особняк на Знаменке, где на двери надпись:
«Реквизировано комиссариатом иностранных дел для редакции газеты „Новая жизнь“»…
Осенью 1918 года покушение на Ленина, зверские избиения в Москве буквально кого попало - Горький закатывает Ленину поздравительную телеграмму по случаю «чудесного спасения»: ведь никто и пикнуть не смел по поводу этих массовых убийств - значит, «Ильич» крепок… Затем - убийство Урицкого. «Красная газета» пишет: «В прошлую ночь мы убили за Урицкого ровно тысячу душ!» - и Горький выступает на торжественном заседании петербургского «Цика» с «пламенной» речью в честь «рабоче-крестьянской власти», а большевики на две недели развешивают по Петербургу плакаты: «Горький - наш!» и ассигнуют ему миллионы на издание «Пантеона всемирной литературы»…
Май 1919 г., советские дела не плохи, в Москве «мировой» съезд 3 Интернационала - и Горький на весь мир трубит славу этому Интернационалу и русским коммунистам - «честнейшим в мире коммунистам, творящим дивное, планетарное дело!». Но к осени того же года положение «честнейших» так плохо, что Горький заявляет:
«Среди них 95 процентов бесчестных грабителей и взяточников!»
Летом 1920 года большевики под самой Варшавой - и Горький закатывает настолько бесстыдный акафист «святому» и даже превзошедшему всех святых в мире «Ильичу», что краснеют все еще не околевшие с голоду советские ломовые лошади. Горький буквально бьется головой о подножие ленинского трона и вопиет: «Я опять, опять пою славу безумству храбрых, из коих безумнейший и храбрейший - Владимир Ильич Ленин!» Он говорит (в петербургских «Известиях»): «было время, когда естественная жалость к народу России заставляла меня считать большевизм почти преступлением… Теперь, когда я вижу, что этот народ умеет гораздо лучше терпеть и страдать, чем сознательно и честно работать, - я снова пою славу священному безумству храбрых!»
Но Варшава остается цела, «красные львы» в лаптях и босиком дерут без оглядки куда попало - и Горький снова ныряет в люк: возвращается к мирным работам о судьбе русских ученых и огрызается на своего «святого» и даже на Дзержинского...
…
И вот Горький опять в роли «овода» советской «республики» и в роли печальника о «мозге страны». И уже многие поговаривают о том, что за это ему надо «все простить»…
О, постыдные, проклятые, окаянные дни!
P.S. В посмертном дневнике Андреева есть такое место: «Вот еще Горький… Нужно составить целый обвинительный акт, чтобы доказать всю преступность Горького и степень его участия в разрушении и гибели России… Но кто за это возьмется? Не знают, забывают, пропускают… Но неужели Горький так и уйдет ненаказанным, неузнанным, „уважаемым“? Если это случится (а возможно, что случится) и Горький сух вылезет из воды - можно будет плюнуть в харю жизни!»
Reply
Reply
Ну и по-моему, неверно относить Горького к интеллигенции. :)
Reply
Leave a comment