Размышления о чувстве меры.
Был у меня когда-то Первый Муж, и был у него тромбофлебит глубоких вен, и в 24 года ему грозила ампутация. И происходило это потому, что не было у него культуры питания. Ел он жирное, копченое, соленое, и картошку, жареную, много.
Мне пришлось научиться хорошо готовить, чтобы перестроить все его привычки. Ампутации он избежал. И жив, и здоров, и работает, и имеет успешную карьеру.
Даже в питании существует культура и образованность. Необразованные люди набивают себе животы, образованные же знают меру во всем, в том числе и в еде.
Мой отец всегда ел из блюдца, даже не из десертной тарелки. Ел аккуратно, изысканно. Он никогда не пытался говорить во время еды, никогда не пытался говорить с набитым ртом. Пишу об этом, и даже странно, что я об этом пишу, настолько это несуразно.
Он умел не спешить, и самым интересным было то, что он всегда везде успевал. Он совершенно не был похож на людей, которые бегут, сломя голову, на уходящий поезд, с риском прищемить себе "хвост", просто потому, что поезд уходит, и надо обязательно на него успеть. Он никогда не ел во время работы. Максимум, что он мог себе позволить - чашка кофе. Он был капитаном дальнего плавания, судостроителем, инженером, математиком. У него на столе, который занимал половину комнаты, всегда был творческий беспорядок, который удивительным образом содержался в полном порядке. Чашечка с кофе стояла справа, в дальнем углу. И на столе никогда не было бутербродов.
Кто-то когда-то назвал меня по имени, и добавил: "Батьковна". Я опешила и замолчала надолго. Когда меня спросили, что случилось, я сказала, что просто пытаюсь представить моего папу в роли Батьки.
Я не помню, чтобы папа ел колбасу на газете или в бумажке.
Это все относится к вопросам культуры, а не снобизма, или "понтов", как это принято сейчас считать.
Я, безусловно, понимаю, что не всем дан музыкальный слух и голос. Но даже в качестве колыбельных папа пел классику. Колыбельную Лермонтова, Пушкина, песню "В движеньи мельник жизнь ведет".
Естественно, я получила музыкальное образование.
Когда я собралась поступать в Институт иностранных языков, папа не стал долго объяснять, почему этого не надо делать. Он просто сказал, что для интеллигентного человека знание иностранного языка - не профессия, а обязанность (он знал около 9 языков). Этой фразы было достаточно, чтобы я поступила в университет и немедленно выучила английский, без всяких педагогов. Просто в Иностранной библиотеке в лингафонном кабинете.
В наше время, к счастью, не было пикаперов, были только альфонсы и жиголо. Не было хипстеров, была пустая молодежь, которая прозябала по кафе. Не было субкультур, было просто течение невротизированной и социально дезадаптированной молодежи, которая возводила в культ свою лень, необразованность и нежелание думать. Не было, к счастью, понятия "ботаников" - просто были люди, которые стремились к знаниям. Их могли сторониться, но их уважали.
Сторонились, как чего-то непонятного, но вызывающего уважение. Никто над ними не издевался. И надо мной, "ботаником" по современным меркам, не издевались.
Явление политического толка не имеет права вызывать отмирание культуры. Перестройка это вызвала.
Тонко чувствующий человек, слушая музыку, наслаждается не звуками, а тем ассоциативным рядом, который вызывает гармоничная музыка. Не случайно на войну поднимают барабанным боем. Не случайно Апассионата у Бетховена звучит так возбуждающе. Под "Лунную сонату" в бой не пойдешь, и духовой военный оркестр можно слушать 1 мая в парке, но никак не в зале Консерватории.
Опять же, всему свое место, всему своя культура. И даже в музыке.
Однажды я была в художественной галерее на выставке-продаже, и спросила у руководительницы, кто-нибудь покупает репродукции Кустодиева? Она сказала: "Да, покупает". Я спросила, даже не раздумывая: "Конечно, это Надежда Бабкина?"
Она испугалась, что нарушила коммерческую тайну: "Но я же тебе не говорила этого".
- Конечно, не говорила. Я сама догадалась.
Характер Надежды Бабкиной, ее репертуар, вполне перекликается, лично для меня, с картинами Кустодиева, но вовсе не Шагала, или же Дега.
Каждый человек выбирает в искусстве то, что подходит ему по темпераменту. И даже подходит, как бы странно это не звучало, к его комплекции.
Здесь уже речь пойдет о работах Кречмера. Трудно представить сангвиника, слушающего меланхоличную музыку. Трудно представить меланхолика, слушающего Эдуарда Хиля, или ту же Бабкину.
Вчера случайно услышала песню в исполнении Валерии, о птице разлуки. Голос сильный. Песня незатейливая. Исполняется, сидя на связках. Кроме силы голоса, и текста, подходящего к содержанию бразильского сериала, ничего в песне эдакого нет. Но вторые сутки мне хочется открыть рот и проорать ее.
И вот стала я размышлять, почему же она у меня застряла, как кость в горле? Всем, я уверена, знаком этот феномен. И сообразила: своей незатейливостью, своей шаманской сутью. Она, как и все шаманские мелодии, воздействует на срединные структуры мозга, вызывая не эмоционально-ассоциативный ряд, а некое древнее, филогенетическое кодирование. Как шаманские заклинания, звуки бубна, или марши, зовущие на бой.
Так вот, в культуре есть обращение к нисшим, наиболее древним психическим образованиям, и к высшим проявлениям - это и тонкая поэзия, и юмор, и сарказм, и образы. То, о чем Пушкин писал: "Глаголом жги сердца людей". Заметьте, не обухом, а глаголом.
В высокообразованной стране, где люди умеют синтонно общаться друг с другом, не возникает бытовых разборок, выбрасывания детей на улицы, вандализма на кладбищах и плясок в храмах. И надо карать не частные проявления, а формировать общее, которое не допустит частного.
Мне пришлось научиться хорошо готовить, чтобы перестроить все его привычки. Ампутации он избежал. И жив, и здоров, и работает, и имеет успешную карьеру.
Даже в питании существует культура и образованность. Необразованные люди набивают себе животы, образованные же знают меру во всем, в том числе и в еде.
Мой отец всегда ел из блюдца, даже не из десертной тарелки. Ел аккуратно, изысканно. Он никогда не пытался говорить во время еды, никогда не пытался говорить с набитым ртом. Пишу об этом, и даже странно, что я об этом пишу, настолько это несуразно.
Он умел не спешить, и самым интересным было то, что он всегда везде успевал. Он совершенно не был похож на людей, которые бегут, сломя голову, на уходящий поезд, с риском прищемить себе "хвост", просто потому, что поезд уходит, и надо обязательно на него успеть. Он никогда не ел во время работы. Максимум, что он мог себе позволить - чашка кофе. Он был капитаном дальнего плавания, судостроителем, инженером, математиком. У него на столе, который занимал половину комнаты, всегда был творческий беспорядок, который удивительным образом содержался в полном порядке. Чашечка с кофе стояла справа, в дальнем углу. И на столе никогда не было бутербродов.
Кто-то когда-то назвал меня по имени, и добавил: "Батьковна". Я опешила и замолчала надолго. Когда меня спросили, что случилось, я сказала, что просто пытаюсь представить моего папу в роли Батьки.
Я не помню, чтобы папа ел колбасу на газете или в бумажке.
Это все относится к вопросам культуры, а не снобизма, или "понтов", как это принято сейчас считать.
Я, безусловно, понимаю, что не всем дан музыкальный слух и голос. Но даже в качестве колыбельных папа пел классику. Колыбельную Лермонтова, Пушкина, песню "В движеньи мельник жизнь ведет".
Естественно, я получила музыкальное образование.
Когда я собралась поступать в Институт иностранных языков, папа не стал долго объяснять, почему этого не надо делать. Он просто сказал, что для интеллигентного человека знание иностранного языка - не профессия, а обязанность (он знал около 9 языков). Этой фразы было достаточно, чтобы я поступила в университет и немедленно выучила английский, без всяких педагогов. Просто в Иностранной библиотеке в лингафонном кабинете.
В наше время, к счастью, не было пикаперов, были только альфонсы и жиголо. Не было хипстеров, была пустая молодежь, которая прозябала по кафе. Не было субкультур, было просто течение невротизированной и социально дезадаптированной молодежи, которая возводила в культ свою лень, необразованность и нежелание думать. Не было, к счастью, понятия "ботаников" - просто были люди, которые стремились к знаниям. Их могли сторониться, но их уважали.
Сторонились, как чего-то непонятного, но вызывающего уважение. Никто над ними не издевался. И надо мной, "ботаником" по современным меркам, не издевались.
Явление политического толка не имеет права вызывать отмирание культуры. Перестройка это вызвала.
Тонко чувствующий человек, слушая музыку, наслаждается не звуками, а тем ассоциативным рядом, который вызывает гармоничная музыка. Не случайно на войну поднимают барабанным боем. Не случайно Апассионата у Бетховена звучит так возбуждающе. Под "Лунную сонату" в бой не пойдешь, и духовой военный оркестр можно слушать 1 мая в парке, но никак не в зале Консерватории.
Опять же, всему свое место, всему своя культура. И даже в музыке.
Однажды я была в художественной галерее на выставке-продаже, и спросила у руководительницы, кто-нибудь покупает репродукции Кустодиева? Она сказала: "Да, покупает". Я спросила, даже не раздумывая: "Конечно, это Надежда Бабкина?"
Она испугалась, что нарушила коммерческую тайну: "Но я же тебе не говорила этого".
- Конечно, не говорила. Я сама догадалась.
Характер Надежды Бабкиной, ее репертуар, вполне перекликается, лично для меня, с картинами Кустодиева, но вовсе не Шагала, или же Дега.
Каждый человек выбирает в искусстве то, что подходит ему по темпераменту. И даже подходит, как бы странно это не звучало, к его комплекции.
Здесь уже речь пойдет о работах Кречмера. Трудно представить сангвиника, слушающего меланхоличную музыку. Трудно представить меланхолика, слушающего Эдуарда Хиля, или ту же Бабкину.
Вчера случайно услышала песню в исполнении Валерии, о птице разлуки. Голос сильный. Песня незатейливая. Исполняется, сидя на связках. Кроме силы голоса, и текста, подходящего к содержанию бразильского сериала, ничего в песне эдакого нет. Но вторые сутки мне хочется открыть рот и проорать ее.
И вот стала я размышлять, почему же она у меня застряла, как кость в горле? Всем, я уверена, знаком этот феномен. И сообразила: своей незатейливостью, своей шаманской сутью. Она, как и все шаманские мелодии, воздействует на срединные структуры мозга, вызывая не эмоционально-ассоциативный ряд, а некое древнее, филогенетическое кодирование. Как шаманские заклинания, звуки бубна, или марши, зовущие на бой.
Так вот, в культуре есть обращение к нисшим, наиболее древним психическим образованиям, и к высшим проявлениям - это и тонкая поэзия, и юмор, и сарказм, и образы. То, о чем Пушкин писал: "Глаголом жги сердца людей". Заметьте, не обухом, а глаголом.
В высокообразованной стране, где люди умеют синтонно общаться друг с другом, не возникает бытовых разборок, выбрасывания детей на улицы, вандализма на кладбищах и плясок в храмах. И надо карать не частные проявления, а формировать общее, которое не допустит частного.