«ХОРОШО ТОМУ ЖИВЁТСЯ, КТО ПРОБИЛ СЕБЕ МУЗЕЙ»
31 января в музее снова выступал Олег Хлебников. В первый раз 14 ноября 1998 года он был вместе с коллегами по «Новой газете». Теперь же пришёл как поэт со своей новой поэмой «Улица Павленко». Эта была поэма о писательском посёлке Переделкино, точнее, о её обитателях, поэтому, чтение этого произведения было как нельзя кстати именно здесь. Все герои поэмы были узнаваемы, некоторые из них выступали у нас, некоторые ещё будут выступать. А некоторые даже сейчас сидели в зале на выступлении Олега и слушали про себя.
Буквально накануне выступления Хлебникова в газете «Вечерний клуб» появилась статья за подписью Николай Михайлов «Не спешите увековечивать». И подзаголовок очень красивый - «Хорошо тому живётся, кто пробил себе музей».
Автор статьи был сильно обеспокоен чрезмерным количеством мемориальных досок и домов-музеев в Москве и Подмосковье. Особенно музеи тревожили Н. Михайлова. «Их в Москве - более 40» - приглашал он ужаснуться вместе с собой читателей газеты. И я, действительно, ужаснулся. Ужаснулся тому, что их только сорок, а не четыреста хотя бы.
Но весь пафос огромной статьи, как нетрудно было заметить, был направлен против одного конкретного музея. Тем более, что кроме нашего, других мемориальных музеев в последнее время, как будто бы не появлялось. И автор, в общем, не особо и скрывал адресность своей статьи:
«Я, как и вы, - с большим уважением отношусь и к Окуджаве, и к Высоцкому. Но я не очень хорошо себе представляю, что нового о них расскажет мне музей. Ну, покажут мне гитару, на которой Он играл. Ну, Его личные вещи. Ну, фотографии, большинство из которых (если уже не все) опубликованы массовыми тиражами. Что ещё? Зачем мне музей, когда есть книги с Его стихами, диски и кассеты с Его песнями - вот он самый прямой путь от Него ко мне».
Я был не столько даже возмущён позицией автора, сколько поражён его ограниченностью - столичного журналиста с филологическим образованием МГУ. Он мне напомнил один случай, о котором рассказывал тот, чей музей так подпортил настроение журналиста.
Останавливает как-то инспектор ГАИ машину Булата Окуджава за какое-то правонарушение. А тот как раз из издательства ехал, где получил авторские экземпляры своего нового романа «Похождения Шипова». И вот нарушитель, чтобы задобрить стража порядка дорожного движения, вытаскивает одну ещё пахнущую типографской краской книжку и предлагает гаишнику в подарок.
Тот повертел её в руках и поинтересовался:
- А о чём книжка?
- Да это, в общем, про Льва Толстого… - начал было объяснять автор, но милиционер не дослушав, протянул книгу обратно:
- Не, про Толстого я уже читал.
Вот и нашему горе-журналисту казалось - и он в этом не стеснялся признаться - что, если услышал где-то случайно на улице одну песню Булата Окуджава, то этого ему достаточно и ничего нового ему уже больше никто не расскажет и не покажет.
Кстати, о фотографиях, «большинство из которых (если уже не все) опубликованы массовыми тиражами». У меня в архиве есть десятки, если не сотни, фотографий, связанных с Булатом Окуджава, никогда не публиковавшихся. И не каких-нибудь современных, а 20х-30-х годов. Да что там фотографии?! Чуть не половина песен Булата Шалвовича никогда не выходила ни на пластинках, ни на кассетах, ни на дисках и до сих пор остаётся неизвестной широкому кругу слушателей. Но это уже такая политика наследников.
Впрочем, я отвлёкся.
Статья в «Вечернем клубе», мягко говоря, не оставила меня равнодушным. Неприятно было, что это тот же «Вечерний клуб» опубликовал, который несколько месяцев назад (27 августа 1998 года) писал об открытии музея так: «В жизни возможно всё - даже добрые дела. То, что случилось в минувшую субботу, 22 августа, вполне можно назвать праздником добра - может, самым ярким и радостным в этом году»
Но ещё обидней, что он писал статью, ни разу наш музей не посетивши, что становится ясно из следующей цитаты:
«Ну, а если уж нет сомнений в гениальности современника, то пусть его музей станет не только хранилищем реликвий, а в первую очередь - местом поэтических, музыкальных, научных - словом, творческих встреч. Как это задумала Ирина Антонова, директор Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, создавая в Москве Музей-квартиру Святослава Рериха. Музейщик экстра-класса, она понимает: память о великом человеке живёт не только в фотографиях и в вещах. Она жива до тех пор, пока в этой квартире остаётся музыка, пока лучшие музыканты и лучшие слушатели будут приходить сюда друг к другу. Насколько мне известно, подобные (но, естественно, поэтические) вечера устраивает в Доме-музее Пастернака Андрей Вознесенский.
Жаль, что это понимают не все».
Конечно, если бы Николай Михайлов хоть разок прошёл бы мимо нашей калитки, непременно увидел бы афишку о ближайшем мероприятии - ведь они у нас бывали каждую неделю (иногда и два раза в неделю). Впрочем, из этой цитаты явствует, что и в музей Пастернака он не заглядывал, иначе откуда бы взяться этому - «насколько мне известно…»
Но, главное - автор сокрушался о бюджетных деньгах, которые нагло получают всякие ненужные музеи. И это понятно - страна бедная - денег от нефти и газа горстке уважаемых людей только-только хватает, где уж тут ещё и на музеи тратиться! Но ведь мы из государственного бюджета ни копейки не получали.
В общем захотелось мне ответить. Написал я какую-то хлёсткую статейку и название ей дал соответствующее: «Любил ли Сталин музей Окуджавы?» Дело в том, что там у Николая Михайлова был некий пассаж по поводу выдающегося оперного певца Максима Дормидонтовича Михайлова, которому не повезло с однофамильцем. Рассуждая о вредности мемориальной доски на доме, где жил великий бас, автор статьи в «Вечернем клубе» так обосновывает свою мысль: «…любимый оперный бас Сталина, между прочим». Это меня и навело на название моего ответа. А в самой статье я поехидствовал, что вот, мол, Сталин ещё и пьесу Булгакова «Дни Турбиных» очень любил. Не является ли это поводом сжечь книги упомянутого драматурга?
В общем, написал я и думаю - дальше-то что? Прихожанам читать? Прихожанами я называл посетителей музея.
А Олег Хлебников мне ещё в первую встречу очень понравился. Какой-то несуетностью и интеллигентностью. И в последний раз, когда мы с ним курили во дворике после его выступления, он мне сказал, чтобы я обращался к нему, если будут какие-то проблемы с музеем. И вообще, чтобы обращался.
Олег прочитал мои листочки, ухмыльнулся и сказал, что пойдёт. И действительно, в номере от 15-21 февраля «Новая газета» мой злобный пасквиль напечатала.
Буквально накануне выступления Хлебникова в газете «Вечерний клуб» появилась статья за подписью Николай Михайлов «Не спешите увековечивать». И подзаголовок очень красивый - «Хорошо тому живётся, кто пробил себе музей».
Автор статьи был сильно обеспокоен чрезмерным количеством мемориальных досок и домов-музеев в Москве и Подмосковье. Особенно музеи тревожили Н. Михайлова. «Их в Москве - более 40» - приглашал он ужаснуться вместе с собой читателей газеты. И я, действительно, ужаснулся. Ужаснулся тому, что их только сорок, а не четыреста хотя бы.
Но весь пафос огромной статьи, как нетрудно было заметить, был направлен против одного конкретного музея. Тем более, что кроме нашего, других мемориальных музеев в последнее время, как будто бы не появлялось. И автор, в общем, не особо и скрывал адресность своей статьи:
«Я, как и вы, - с большим уважением отношусь и к Окуджаве, и к Высоцкому. Но я не очень хорошо себе представляю, что нового о них расскажет мне музей. Ну, покажут мне гитару, на которой Он играл. Ну, Его личные вещи. Ну, фотографии, большинство из которых (если уже не все) опубликованы массовыми тиражами. Что ещё? Зачем мне музей, когда есть книги с Его стихами, диски и кассеты с Его песнями - вот он самый прямой путь от Него ко мне».
Я был не столько даже возмущён позицией автора, сколько поражён его ограниченностью - столичного журналиста с филологическим образованием МГУ. Он мне напомнил один случай, о котором рассказывал тот, чей музей так подпортил настроение журналиста.
Останавливает как-то инспектор ГАИ машину Булата Окуджава за какое-то правонарушение. А тот как раз из издательства ехал, где получил авторские экземпляры своего нового романа «Похождения Шипова». И вот нарушитель, чтобы задобрить стража порядка дорожного движения, вытаскивает одну ещё пахнущую типографской краской книжку и предлагает гаишнику в подарок.
Тот повертел её в руках и поинтересовался:
- А о чём книжка?
- Да это, в общем, про Льва Толстого… - начал было объяснять автор, но милиционер не дослушав, протянул книгу обратно:
- Не, про Толстого я уже читал.
Вот и нашему горе-журналисту казалось - и он в этом не стеснялся признаться - что, если услышал где-то случайно на улице одну песню Булата Окуджава, то этого ему достаточно и ничего нового ему уже больше никто не расскажет и не покажет.
Кстати, о фотографиях, «большинство из которых (если уже не все) опубликованы массовыми тиражами». У меня в архиве есть десятки, если не сотни, фотографий, связанных с Булатом Окуджава, никогда не публиковавшихся. И не каких-нибудь современных, а 20х-30-х годов. Да что там фотографии?! Чуть не половина песен Булата Шалвовича никогда не выходила ни на пластинках, ни на кассетах, ни на дисках и до сих пор остаётся неизвестной широкому кругу слушателей. Но это уже такая политика наследников.
Впрочем, я отвлёкся.
Статья в «Вечернем клубе», мягко говоря, не оставила меня равнодушным. Неприятно было, что это тот же «Вечерний клуб» опубликовал, который несколько месяцев назад (27 августа 1998 года) писал об открытии музея так: «В жизни возможно всё - даже добрые дела. То, что случилось в минувшую субботу, 22 августа, вполне можно назвать праздником добра - может, самым ярким и радостным в этом году»
Но ещё обидней, что он писал статью, ни разу наш музей не посетивши, что становится ясно из следующей цитаты:
«Ну, а если уж нет сомнений в гениальности современника, то пусть его музей станет не только хранилищем реликвий, а в первую очередь - местом поэтических, музыкальных, научных - словом, творческих встреч. Как это задумала Ирина Антонова, директор Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, создавая в Москве Музей-квартиру Святослава Рериха. Музейщик экстра-класса, она понимает: память о великом человеке живёт не только в фотографиях и в вещах. Она жива до тех пор, пока в этой квартире остаётся музыка, пока лучшие музыканты и лучшие слушатели будут приходить сюда друг к другу. Насколько мне известно, подобные (но, естественно, поэтические) вечера устраивает в Доме-музее Пастернака Андрей Вознесенский.
Жаль, что это понимают не все».
Конечно, если бы Николай Михайлов хоть разок прошёл бы мимо нашей калитки, непременно увидел бы афишку о ближайшем мероприятии - ведь они у нас бывали каждую неделю (иногда и два раза в неделю). Впрочем, из этой цитаты явствует, что и в музей Пастернака он не заглядывал, иначе откуда бы взяться этому - «насколько мне известно…»
Но, главное - автор сокрушался о бюджетных деньгах, которые нагло получают всякие ненужные музеи. И это понятно - страна бедная - денег от нефти и газа горстке уважаемых людей только-только хватает, где уж тут ещё и на музеи тратиться! Но ведь мы из государственного бюджета ни копейки не получали.
В общем захотелось мне ответить. Написал я какую-то хлёсткую статейку и название ей дал соответствующее: «Любил ли Сталин музей Окуджавы?» Дело в том, что там у Николая Михайлова был некий пассаж по поводу выдающегося оперного певца Максима Дормидонтовича Михайлова, которому не повезло с однофамильцем. Рассуждая о вредности мемориальной доски на доме, где жил великий бас, автор статьи в «Вечернем клубе» так обосновывает свою мысль: «…любимый оперный бас Сталина, между прочим». Это меня и навело на название моего ответа. А в самой статье я поехидствовал, что вот, мол, Сталин ещё и пьесу Булгакова «Дни Турбиных» очень любил. Не является ли это поводом сжечь книги упомянутого драматурга?
В общем, написал я и думаю - дальше-то что? Прихожанам читать? Прихожанами я называл посетителей музея.
А Олег Хлебников мне ещё в первую встречу очень понравился. Какой-то несуетностью и интеллигентностью. И в последний раз, когда мы с ним курили во дворике после его выступления, он мне сказал, чтобы я обращался к нему, если будут какие-то проблемы с музеем. И вообще, чтобы обращался.
Олег прочитал мои листочки, ухмыльнулся и сказал, что пойдёт. И действительно, в номере от 15-21 февраля «Новая газета» мой злобный пасквиль напечатала.