Антология молодых авторов Хакасии
8 октября в Хакасской национальной библиотеке, прошла
презентация «Антологии молодых авторов Хакасии». Напечатана на грантовые денежки.
Дальше должен следовать по идее абзац, где обильно употребляются: «минкультуры хакасии», «хакасия», «библиотека имени», «союз писателей хакасии», «творческий семинар», и самое страшное - «радуга талантов»! Так и договоримся, типа я его написал, а вы - прочитали.
И вот сборник. Такой основательный сборник молписов в Хакасии впервые. В эту обойму вбили 25 патронов. Тут и бронебойная пуля, от сибирского патриота Алексея Леснянского, и со смещенным центром, как допустим у Татьяны Бутыловой и Дмитрия Шабанова, сместившихся на пмж в столицы нашей Родины. И совсем уж непонятно как смещенным - Полина Кондаурова и Анна Гуркова - эти пули неприкаянно курсируют по кругу через всю Россию-матушку, туда-сюда. И есть одна пуля отравленная - от Лели Серебряной, аутентичного степного поэта, отравленную начинку варит из дурмана, болиголова, чистотела и другой гадости.
Холостых патронов в этой обойме тоже хватает - не меньше половины. И в первую очередь - я, ну уже хотя бы потому что и, правда, полгода как разведен, я, Андрей Белозёров, акын от молодых авторов Хакасии, ходячий оксюморон, скорбный пример литератора, обреченного видимо уже пожизненно носить титул молписа, кхе-кхех…
Смотрите, какая обложка. И Бог с ним - переживём, проглотим, что дизайн по всем признакам делан в ворде, а каждая буковка набрана до боли родным нью романом - с дизайном в литературной среде обычно некоторый напряг - текст и картинко враги друг другу, да и прогрессивный дизайн попробуй-ка ещё в минкульте утвердить. Нормально, главное - переплёт твёрдый. Таким можно и бровь рассечь сопернику по литературе!
Ну и небольшая выборка ниже, чтоб иметь представление о книжке.
Дмитрий Шабанов
В дни…
В дни, когда взрывали больше, чем сообщали об этом,
Шаткие опоры мира, который вот-вот и рухнет
В тартарары, построенный то ли дьяволом, то ли Сетом,
Мы обретались на этой промозглой кухне,
В чьей гари копился сумрак, похожий на страх святоши -
Комического рельефа два истощенных тела,
Ждущие разрешения, будто бы жребий брошен;
И одно из них говорило, а другое просто глядело.
Говорило о том, что холод, что в плите починить проводку
Было б впору, а то замерзли ни за что ни про что, как черти,
Что технический дорожает (а когда-то мы пили водку,
Заедая клубничным вареньем, по чуть-чуть и совсем не за этим,
Как теперь). О политике - мало. Вроде, что там, царя вернули,
Запретили сжигать трехцветный и прилюдно коверкать гимны;
Больше все о границе «между»: что петля не вернее пули,
Но заметней и ближе к телу, в общем, способ прерогативный.
И у каждого гнила память. Хоть и надписи были стерты:
На стене обновили краску, на руках возродилась кожа.
Я пластался, как в чем-то мертвый, но живой человек за бортом,
Да и ты коротался тенью, как повязанный в ночь вельможа.
И у каждого тлело имя. Оно было святым и черным.
Мы гоняли его за скулами, не зная куда приладить.
За окном мельтешили вихри непристойным разгулом порно.
Ты просто боялся думать, а я размышлял о глади,
Бывающей только в осень, под утро, при солнце, маслом
Облизывающем воду, малиновящим таверны
На том берегу, и лодку… Ты встал, и ножом консервным
Разрезал, и стало красным
Округлое покрывало стола, неприятное больше,
Чем кровь… И она свернется… Ты глянул: мы склеим ласты?
вряд ли… И не взорвемся… Пока не откажет поршень,
То бишь сердце, мы будем мерзнуть… Кивнув согласно,
ты вышел наклеить пластырь.
Полина Кондаурова
Ноябрь
Я бреду наугад. Мой ноябрь за мной волочется.
Глухо кашляет в арках, со стоном срывается с крыш,
В его лужах-глазницах затянуто бельмами солнце.
Я гляжу в это солнце… «- Ну что ты?.. Чего ты молчишь?..»
Его слабые руки с сухой, шелушащейся кожей.
Он хватает меня за пальто. Вырываюсь. Запущенный парк.
«- Посидим у реки? Ну прости… Не сердись. Ты…хороший».
Он вздыхает - вздымается птиц растревоженный карк.
Мы глядим, как с пейзажей вокруг осыпается краска,
И как ветер лениво мнет старый речной гобелен.
Он затих, мой ноябрь, согретый бессмысленной лаской,
Ждет, что вот я спихну его лысую голову с мягких колен.
Но я глажу его, я лгу нежности в хрупкие уши.
Снег пошел, наконец, значит скоро домой, к очагу.
«- Умирай!» - я шепчу, - «Умирай же! Ты больше не нужен.
Умирай же, родной мой, иначе я жить не смогу…»
***
Закутаться бы в бабушкин платок
И не вставать из кресла целый день,
Смотреть, как луч целует потолок,
И как его потом съедает тень,
Закрыть глаза, не думать ни о чем,
Но не дремать, а просто так, сидеть,
И руку теплую вдруг ощутить плечом,
И от тепла ее… похолодеть.
Ксения Белова
Сказка о рыбке.
Не досказано…
Не долюблено…
Не забыто…
Я ухожу из сказки с разбитым корытом,
Сжав золотую рыбку в худой ладони,
Так, что несчастная полузадушено стонет:
«Чего тебе надобно, Ксюша? Что тебе нужно?»
Загадаю: «живи» и руку сожму потуже…
Пальцы в крови… но она не погибнет, либо
Я больше не буду верить в волшебных рыбок.
Сказка о потерянном времени.
Я смотрю в стакан и дну его нет конца.
Пьем за святого духа, за сына и за отца.
За сданную сессию, за любовь, за друзей,
За счастье. Потом просто «еще налей»…
Потом пустота. Дальше - утро и на работу.
И день в попытках вспомнить хотя бы что-то.
…Что мы там обсуждали, напротив друг друга сидя?
Я не помню ни слова, огнем оно всё гори…
Говорю: И не жалко тебе того, что у нас внутри?
А он: Белова, ты там действительно что-то видишь?
Мария Окунева
***
Окромеш этих дней кроме черта никто не сунется
Да и тот лишь с листочком пустырника за щекой
И в оконном стекле перевернутой видится улица
В зеркале перед иконой кто - то чужой
Ветки еловые возле лампадки прячутся
Медь заливают масляно - черной смолой
Цвет живой с них кто-то соскоблил начисто
И их некому будет бросать за мной
Колеса тележные собой заменили мельницы,
А еще мы на них гадали, когда умрем
В ветер выйдем, и сколько кругов навертится
Столько лет мы еще с грехом пополам проживем.
Хотел ещё Серебряную ткнуть, ибо хорошая, но текстов под рукой не оказалось, а набирать ломает, найду - апдейтю.
Дальше должен следовать по идее абзац, где обильно употребляются: «минкультуры хакасии», «хакасия», «библиотека имени», «союз писателей хакасии», «творческий семинар», и самое страшное - «радуга талантов»! Так и договоримся, типа я его написал, а вы - прочитали.
И вот сборник. Такой основательный сборник молписов в Хакасии впервые. В эту обойму вбили 25 патронов. Тут и бронебойная пуля, от сибирского патриота Алексея Леснянского, и со смещенным центром, как допустим у Татьяны Бутыловой и Дмитрия Шабанова, сместившихся на пмж в столицы нашей Родины. И совсем уж непонятно как смещенным - Полина Кондаурова и Анна Гуркова - эти пули неприкаянно курсируют по кругу через всю Россию-матушку, туда-сюда. И есть одна пуля отравленная - от Лели Серебряной, аутентичного степного поэта, отравленную начинку варит из дурмана, болиголова, чистотела и другой гадости.
Холостых патронов в этой обойме тоже хватает - не меньше половины. И в первую очередь - я, ну уже хотя бы потому что и, правда, полгода как разведен, я, Андрей Белозёров, акын от молодых авторов Хакасии, ходячий оксюморон, скорбный пример литератора, обреченного видимо уже пожизненно носить титул молписа, кхе-кхех…
Смотрите, какая обложка. И Бог с ним - переживём, проглотим, что дизайн по всем признакам делан в ворде, а каждая буковка набрана до боли родным нью романом - с дизайном в литературной среде обычно некоторый напряг - текст и картинко враги друг другу, да и прогрессивный дизайн попробуй-ка ещё в минкульте утвердить. Нормально, главное - переплёт твёрдый. Таким можно и бровь рассечь сопернику по литературе!
Ну и небольшая выборка ниже, чтоб иметь представление о книжке.
Дмитрий Шабанов
В дни…
В дни, когда взрывали больше, чем сообщали об этом,
Шаткие опоры мира, который вот-вот и рухнет
В тартарары, построенный то ли дьяволом, то ли Сетом,
Мы обретались на этой промозглой кухне,
В чьей гари копился сумрак, похожий на страх святоши -
Комического рельефа два истощенных тела,
Ждущие разрешения, будто бы жребий брошен;
И одно из них говорило, а другое просто глядело.
Говорило о том, что холод, что в плите починить проводку
Было б впору, а то замерзли ни за что ни про что, как черти,
Что технический дорожает (а когда-то мы пили водку,
Заедая клубничным вареньем, по чуть-чуть и совсем не за этим,
Как теперь). О политике - мало. Вроде, что там, царя вернули,
Запретили сжигать трехцветный и прилюдно коверкать гимны;
Больше все о границе «между»: что петля не вернее пули,
Но заметней и ближе к телу, в общем, способ прерогативный.
И у каждого гнила память. Хоть и надписи были стерты:
На стене обновили краску, на руках возродилась кожа.
Я пластался, как в чем-то мертвый, но живой человек за бортом,
Да и ты коротался тенью, как повязанный в ночь вельможа.
И у каждого тлело имя. Оно было святым и черным.
Мы гоняли его за скулами, не зная куда приладить.
За окном мельтешили вихри непристойным разгулом порно.
Ты просто боялся думать, а я размышлял о глади,
Бывающей только в осень, под утро, при солнце, маслом
Облизывающем воду, малиновящим таверны
На том берегу, и лодку… Ты встал, и ножом консервным
Разрезал, и стало красным
Округлое покрывало стола, неприятное больше,
Чем кровь… И она свернется… Ты глянул: мы склеим ласты?
вряд ли… И не взорвемся… Пока не откажет поршень,
То бишь сердце, мы будем мерзнуть… Кивнув согласно,
ты вышел наклеить пластырь.
Полина Кондаурова
Ноябрь
Я бреду наугад. Мой ноябрь за мной волочется.
Глухо кашляет в арках, со стоном срывается с крыш,
В его лужах-глазницах затянуто бельмами солнце.
Я гляжу в это солнце… «- Ну что ты?.. Чего ты молчишь?..»
Его слабые руки с сухой, шелушащейся кожей.
Он хватает меня за пальто. Вырываюсь. Запущенный парк.
«- Посидим у реки? Ну прости… Не сердись. Ты…хороший».
Он вздыхает - вздымается птиц растревоженный карк.
Мы глядим, как с пейзажей вокруг осыпается краска,
И как ветер лениво мнет старый речной гобелен.
Он затих, мой ноябрь, согретый бессмысленной лаской,
Ждет, что вот я спихну его лысую голову с мягких колен.
Но я глажу его, я лгу нежности в хрупкие уши.
Снег пошел, наконец, значит скоро домой, к очагу.
«- Умирай!» - я шепчу, - «Умирай же! Ты больше не нужен.
Умирай же, родной мой, иначе я жить не смогу…»
***
Закутаться бы в бабушкин платок
И не вставать из кресла целый день,
Смотреть, как луч целует потолок,
И как его потом съедает тень,
Закрыть глаза, не думать ни о чем,
Но не дремать, а просто так, сидеть,
И руку теплую вдруг ощутить плечом,
И от тепла ее… похолодеть.
Ксения Белова
Сказка о рыбке.
Не досказано…
Не долюблено…
Не забыто…
Я ухожу из сказки с разбитым корытом,
Сжав золотую рыбку в худой ладони,
Так, что несчастная полузадушено стонет:
«Чего тебе надобно, Ксюша? Что тебе нужно?»
Загадаю: «живи» и руку сожму потуже…
Пальцы в крови… но она не погибнет, либо
Я больше не буду верить в волшебных рыбок.
Сказка о потерянном времени.
Я смотрю в стакан и дну его нет конца.
Пьем за святого духа, за сына и за отца.
За сданную сессию, за любовь, за друзей,
За счастье. Потом просто «еще налей»…
Потом пустота. Дальше - утро и на работу.
И день в попытках вспомнить хотя бы что-то.
…Что мы там обсуждали, напротив друг друга сидя?
Я не помню ни слова, огнем оно всё гори…
Говорю: И не жалко тебе того, что у нас внутри?
А он: Белова, ты там действительно что-то видишь?
Мария Окунева
***
Окромеш этих дней кроме черта никто не сунется
Да и тот лишь с листочком пустырника за щекой
И в оконном стекле перевернутой видится улица
В зеркале перед иконой кто - то чужой
Ветки еловые возле лампадки прячутся
Медь заливают масляно - черной смолой
Цвет живой с них кто-то соскоблил начисто
И их некому будет бросать за мной
Колеса тележные собой заменили мельницы,
А еще мы на них гадали, когда умрем
В ветер выйдем, и сколько кругов навертится
Столько лет мы еще с грехом пополам проживем.
Хотел ещё Серебряную ткнуть, ибо хорошая, но текстов под рукой не оказалось, а набирать ломает, найду - апдейтю.