***
В морозы с заледеневшими окнами никуда не ходили,
И у нас начался синдром полярников, так
Мы все возненавидели нашего Колю.
И чтобы ни происходило, виноват был, конечно, этот мудак.
Улетела зубная паста в ущелье за стиральной машиной,
Или на скатерти чайная ложечка осталась сиять,
Во всем этом Коля казался непременно замешанным,
Ведь градусника не видно, а в интернете написано - минус тридцать пять.
И, наконец, вечером, когда Антон принес пельмени, и мы выпили,
Я сказал Коле - ты неправильно ешь, и пьешь.
А Коля ответил, ну, ладно, хватит, почему это меня всякий пилит,
Даже такой ушастый маленький еж.
И, конечно, я бы этого никогда не сказал, если бы не был пьяный,
И Коля никогда бы не ответил так, если бы не был пьян,
Но все обрадовались этому поводу разморозить иней,
И начали драться, но бить стали почему-то не Колю, а преимущественно меня.
Били за то, что ветер за окном оглушительно страшно воет,
Били потому что такая продолжительная зима.
А я еще, помню, кричал, эй, уроды, да ведь меня даже не существует,
Я весь порождение вашего больного ума.
Вы же боретесь не со мною, а со своим отражением,
Вы же, Коля, Никита и Антон, также виноваты во всем,
И это сейчас не я, а вы терпите поражение,
Это вам надели на голову оставшиеся от прошлых хозяев поношенные женские трусы.
А на следующий день в комнатах повсюду светило яркое солнце,
Так бывает по воскресеньям, каждая пылинка в воздухе сияет как факел,
И все приходили извиняться.
Как будто снежно-белый медведь налил тебе в кружку дымящийся кофе,
Как будто улыбающиеся альпийские лыжники, победители зимних олимпийских игрищ,
Как будто счастливые домохозяйки, одолевшие наконец известковый налет,
Коля, Коля, где ты, товарищ,
Прошло уже столько лет.
В. Маас
И у нас начался синдром полярников, так
Мы все возненавидели нашего Колю.
И чтобы ни происходило, виноват был, конечно, этот мудак.
Улетела зубная паста в ущелье за стиральной машиной,
Или на скатерти чайная ложечка осталась сиять,
Во всем этом Коля казался непременно замешанным,
Ведь градусника не видно, а в интернете написано - минус тридцать пять.
И, наконец, вечером, когда Антон принес пельмени, и мы выпили,
Я сказал Коле - ты неправильно ешь, и пьешь.
А Коля ответил, ну, ладно, хватит, почему это меня всякий пилит,
Даже такой ушастый маленький еж.
И, конечно, я бы этого никогда не сказал, если бы не был пьяный,
И Коля никогда бы не ответил так, если бы не был пьян,
Но все обрадовались этому поводу разморозить иней,
И начали драться, но бить стали почему-то не Колю, а преимущественно меня.
Били за то, что ветер за окном оглушительно страшно воет,
Били потому что такая продолжительная зима.
А я еще, помню, кричал, эй, уроды, да ведь меня даже не существует,
Я весь порождение вашего больного ума.
Вы же боретесь не со мною, а со своим отражением,
Вы же, Коля, Никита и Антон, также виноваты во всем,
И это сейчас не я, а вы терпите поражение,
Это вам надели на голову оставшиеся от прошлых хозяев поношенные женские трусы.
А на следующий день в комнатах повсюду светило яркое солнце,
Так бывает по воскресеньям, каждая пылинка в воздухе сияет как факел,
И все приходили извиняться.
Как будто снежно-белый медведь налил тебе в кружку дымящийся кофе,
Как будто улыбающиеся альпийские лыжники, победители зимних олимпийских игрищ,
Как будто счастливые домохозяйки, одолевшие наконец известковый налет,
Коля, Коля, где ты, товарищ,
Прошло уже столько лет.
В. Маас