Лаки - в смысле Счастливчик?
Мои последние приобретения в плане бумаги в переплёте - Исповедь недоумка и Игры с головой. Мимо последней я бы просто не прошла. (да, у меня полное собрание Хэдли Чейза, которое я пальцем не тронула, но близка, а ещё у меня есть столь же нетронутые белые книги с синими звёздочками и чёрные мягкообложные с белыми звёздочками, которые и те, и те - американский (остросюжетный?) детектив, а Кейн (который не Kane какой-нибудь, а самый настоящий Cain) написал заголовок этого поста и диаложек из предыдущего, я хочу сказать, он мне нравится)
В этой же последней в самом начале есть фраза Последние зарегистрированные слова Панчо Вильи: "Нельзя, чтобы всё закончилось так... передайте им, что я хоть что-то сказал".
Как-то знакомо.
Постановка мне понравилась больше фильма. Я бы даже сходила ещё раз, что за всю мою историю посещения театров я могу сказать ещё лишь о Дон Жуане, где Дон Жуана и Лепорелло играли женщины. Но спектакли всё равно интереснее пересматривать, чем фильмы, а.
У Билли классное тело, хотя, разумеется, Брэд Дуриф лучше по всем статьям, кроме той, что я вряд ли когда-нибудь вспомню, какое у него тело. Впрочем, об этом Билли можно сказать то же самое.
Порадовали гопники на сцене, санитары с рукавами, плавно переходящими в перчатки. Так освежает, слышать простую такую речь в хорошем качестве.
(мне так часто кто-нибудь рассказывает, что он такой простой, убиться, какой простой, ну зачем и почему они это рассказывают, я что, выгляжу, как настоящий ценитель, или, наоборот, это призыв снизойти)
У Хардинга что-то не то с руками. И речь так себе.
Мне доктор понравился, тихий и усталый, а ещё он мне напомнил какой-то текст, который я слышала десять лет назад, про капитана корабля, который говорил тихо, но так, что все его услышали.
Залу очень понравилась хохма: рассказывают про острых, встают на краю сцены, обводят зал красноречивым взглядом и говорят - а это - хроники, их уже ничто не вылечит. У нас были 'овощи'. Ах, как люди любят, когда их называют психами.
Хохм много, или бы, говорят, было бы слишком мрачно. Зал реагировал чётко, как неделимая собака Павлова. Все стабильно смеялись, когда высокий и внушительный чувак говорил, что он маленький, где они нашли, над чем тут ржать - понятия не имею. А декорации просто потрясные, открываются, разъезжаются, взлетают и большие. Хотя черепок на пульте был лишним.
Но никто не смеялся на моей любимой - когда Макмерфи не дают зубной пасты до определённого времени, и он серьёзно поддакивает: мол, да, что ж это начнётся, если люди начнут чистить зубы кто когда захочет, хоть аж в шесть.пятнадцать.
Макмерфи оказался лыс только на афише и на обложке программки, что наверняка символизирует лоботомию. При нём кепка, бирки на шее и отливающие в рыжину волосы, у сестры Рэтчед ещё покраснее. Лысым на сцене оказался, разумеется, Вождь. Он ещё рассказывал, как его отца на улице стригли, от чего меня аж передёрнуло, потому что мне тоже ножницами угрожали. Да нет, меня не передёргивало. В общем, жаль, что двухметровые индейцы редко встречаются.
Программка, кстати, на удивление хороша. Можно кусками почитать текст на английском, иллюстрации, несколько страниц. Короче говоря, у этого театра деньги есть и это заметно. Ну, дорогие молочные коктейли там)
My father in my memory was very large and strong. But when I met him, he was completely different. Very small and frail.
- говорила одна девочка. А в этом спектакле 'пришпиль меня к небу' так никто и не сказал. Ну, а 'галлюцинирует по десять кадров в минуту' никто и не ждал. Зато было небо.
- Властям следовало бы запретить такие постановки.
- Ага, и Замок Кафки запретить.
- Ну уж это я не знаю...
Все стали такие добрые, одна Рэтчед злая.
Но не осталось не только моего любимого эпизода, но и самого родимого пятна на сестре. Только вырез в сплошной кофте под горло для крестика.
(это просто не знаю что, со мной всегда, крестик, которым меня крестили, кто-то потерял или спрятал, и когда я была маленькой, я никогда не думала о том, чтобы его носить, а теперь у меня такого именно и нет, хотя можно, конечно,
но у меня просто мания уберикрестик, ну вот откуда я вообще это придумала
хотя, ну, вроде бы,
и вот тут она гуляет со специальным вырезом)
Пес был почти у ограды нашего участка, и вдруг я почувствовал, что кто-то подкрался ко мне сзади. Двое. Я не обернулся, но понял, что это чёрный санитар Гивер и сестра с родимым пятном и распятием. Я услышал, как в голове у меня загудел, завихрился страх. Санитар взял меня за руку и повернул.
- Я заберу его, - говорит.
- У окна прохладно, мистер Бромден, - объясняет сестра. - Не забраться ли нам лучше в уютную теплую постельку?
- Он глухой, - говорит ей санитар. - Я заберу его. Вечно развязывает свои простыни и бродит где попало.
Я делаю шаг, и она пятится.
- Да, пожалуйста, - говорит санитару. И теребит цепочку на шее. Дома она запирается в ванной, чтобы не видели, раздевается и трет распятием по всему родимому пятну, которое тянется тонкой линией от угла рта вниз, по плечам и груди. Трет, и трет, и радует богородицу до осатанения, а пятно остается. Она глядит в зеркало, видит, что пятно еще темнее, чем всегда. Наконец берет стальную щетку, какими соскребают краску с лодок, счищает пятно, надевает ночную рубашку на ободранную до крови кожу и заползает в постель.
В ней полно этого добра. Пока она спит, оно поднимается горлом в рот, вытекает из угла рта, как багровая слюна, и опять стекает по шее, по телу. Утром она видит, что пятно опять на ней, и она почему-то думает, что оно не изнутри - как можно? У нее, у честной католички? - И решает, что это от постоянной ночной работы среди таких людей, как я. Это наша вина, и она поквитается с нами, даже если это будет последним делом в ее жизни. Хочу, чтобы проснулся Макмерфи, помог мне.
- Вы привяжите его к кровати, мистер Гивер, а я пока приготовлю лекарство.
В этой же последней в самом начале есть фраза Последние зарегистрированные слова Панчо Вильи: "Нельзя, чтобы всё закончилось так... передайте им, что я хоть что-то сказал".
Как-то знакомо.
Постановка мне понравилась больше фильма. Я бы даже сходила ещё раз, что за всю мою историю посещения театров я могу сказать ещё лишь о Дон Жуане, где Дон Жуана и Лепорелло играли женщины. Но спектакли всё равно интереснее пересматривать, чем фильмы, а.
У Билли классное тело, хотя, разумеется, Брэд Дуриф лучше по всем статьям, кроме той, что я вряд ли когда-нибудь вспомню, какое у него тело. Впрочем, об этом Билли можно сказать то же самое.
Порадовали гопники на сцене, санитары с рукавами, плавно переходящими в перчатки. Так освежает, слышать простую такую речь в хорошем качестве.
(мне так часто кто-нибудь рассказывает, что он такой простой, убиться, какой простой, ну зачем и почему они это рассказывают, я что, выгляжу, как настоящий ценитель, или, наоборот, это призыв снизойти)
У Хардинга что-то не то с руками. И речь так себе.
Мне доктор понравился, тихий и усталый, а ещё он мне напомнил какой-то текст, который я слышала десять лет назад, про капитана корабля, который говорил тихо, но так, что все его услышали.
Залу очень понравилась хохма: рассказывают про острых, встают на краю сцены, обводят зал красноречивым взглядом и говорят - а это - хроники, их уже ничто не вылечит. У нас были 'овощи'. Ах, как люди любят, когда их называют психами.
Хохм много, или бы, говорят, было бы слишком мрачно. Зал реагировал чётко, как неделимая собака Павлова. Все стабильно смеялись, когда высокий и внушительный чувак говорил, что он маленький, где они нашли, над чем тут ржать - понятия не имею. А декорации просто потрясные, открываются, разъезжаются, взлетают и большие. Хотя черепок на пульте был лишним.
Но никто не смеялся на моей любимой - когда Макмерфи не дают зубной пасты до определённого времени, и он серьёзно поддакивает: мол, да, что ж это начнётся, если люди начнут чистить зубы кто когда захочет, хоть аж в шесть.пятнадцать.
Макмерфи оказался лыс только на афише и на обложке программки, что наверняка символизирует лоботомию. При нём кепка, бирки на шее и отливающие в рыжину волосы, у сестры Рэтчед ещё покраснее. Лысым на сцене оказался, разумеется, Вождь. Он ещё рассказывал, как его отца на улице стригли, от чего меня аж передёрнуло, потому что мне тоже ножницами угрожали. Да нет, меня не передёргивало. В общем, жаль, что двухметровые индейцы редко встречаются.
Программка, кстати, на удивление хороша. Можно кусками почитать текст на английском, иллюстрации, несколько страниц. Короче говоря, у этого театра деньги есть и это заметно. Ну, дорогие молочные коктейли там)
My father in my memory was very large and strong. But when I met him, he was completely different. Very small and frail.
- говорила одна девочка. А в этом спектакле 'пришпиль меня к небу' так никто и не сказал. Ну, а 'галлюцинирует по десять кадров в минуту' никто и не ждал. Зато было небо.
- Властям следовало бы запретить такие постановки.
- Ага, и Замок Кафки запретить.
- Ну уж это я не знаю...
Все стали такие добрые, одна Рэтчед злая.
Но не осталось не только моего любимого эпизода, но и самого родимого пятна на сестре. Только вырез в сплошной кофте под горло для крестика.
(это просто не знаю что, со мной всегда, крестик, которым меня крестили, кто-то потерял или спрятал, и когда я была маленькой, я никогда не думала о том, чтобы его носить, а теперь у меня такого именно и нет, хотя можно, конечно,
но у меня просто мания уберикрестик, ну вот откуда я вообще это придумала
хотя, ну, вроде бы,
и вот тут она гуляет со специальным вырезом)
Пес был почти у ограды нашего участка, и вдруг я почувствовал, что кто-то подкрался ко мне сзади. Двое. Я не обернулся, но понял, что это чёрный санитар Гивер и сестра с родимым пятном и распятием. Я услышал, как в голове у меня загудел, завихрился страх. Санитар взял меня за руку и повернул.
- Я заберу его, - говорит.
- У окна прохладно, мистер Бромден, - объясняет сестра. - Не забраться ли нам лучше в уютную теплую постельку?
- Он глухой, - говорит ей санитар. - Я заберу его. Вечно развязывает свои простыни и бродит где попало.
Я делаю шаг, и она пятится.
- Да, пожалуйста, - говорит санитару. И теребит цепочку на шее. Дома она запирается в ванной, чтобы не видели, раздевается и трет распятием по всему родимому пятну, которое тянется тонкой линией от угла рта вниз, по плечам и груди. Трет, и трет, и радует богородицу до осатанения, а пятно остается. Она глядит в зеркало, видит, что пятно еще темнее, чем всегда. Наконец берет стальную щетку, какими соскребают краску с лодок, счищает пятно, надевает ночную рубашку на ободранную до крови кожу и заползает в постель.
В ней полно этого добра. Пока она спит, оно поднимается горлом в рот, вытекает из угла рта, как багровая слюна, и опять стекает по шее, по телу. Утром она видит, что пятно опять на ней, и она почему-то думает, что оно не изнутри - как можно? У нее, у честной католички? - И решает, что это от постоянной ночной работы среди таких людей, как я. Это наша вина, и она поквитается с нами, даже если это будет последним делом в ее жизни. Хочу, чтобы проснулся Макмерфи, помог мне.
- Вы привяжите его к кровати, мистер Гивер, а я пока приготовлю лекарство.