Мне было тринадцать, когда мы с отцом на машине сбили
мальчишку. На Ленинском проспекте, возле универмага
"Москва". Там вдоль многополосной трассы тянутся боковые
однорядки, тогда обсаженные по краям полутораметровым
кустарником. Сидя рядом с отцом, я видел, как в нескольких
метрах перед нами быстро пересекла дорогу женщина, а когда
поравнялись с переходом - наперерез, догоняя мать, выскочил
невидимый за кустами ребёнок. Мы катили тихо, и это спасло -
отец успел нажать на тормоз, мальчишка смог отшатнуться, но
правое колесо переехало ему стопу. Он сразу сел на асфальт,
и отец подбежал к нему одновременно с вернувшейся матерью -
вдвоём уложили его на заднее сиденье. Через спинку дивана
я видел белое лицо и широко открытый рот - мальчик не кричал,
лишь глотал воздух. А я не мог оторвать вгляд от лежащей на
коленях матери ноги: крови не было совсем - только лопнувший
кед и в лапшу разорванные шнурки...
Будучи медиком, отец знал, что рядом больница Академии наук,
и через минуту подрулил к воротам. Несмотря на восемь утра,
там почему-то оказалось много милиции, перекрывшей въезд,
однако нас пропустили. Мальчишку сразу унесли, взрослые ушли
с ним, а я сел на крыльцо. И машинально смотрел, как по двору,
глядя под ноги, бродили милиционеры, что-то красное собирая
в крафтовые пакеты. "Не смотри туда!" - сказал отец, за локоть
отвёл к машине, и мы уехали.
Дома, когда отец рассказывал матери о наших злоключениях,
я узнал, чему еще стал свидетелем. У сторожа воспитывался
метис немецкой овчарки и волка. Накануне старик ушел на ночь,
и когда к его жене в сторожку стали ломиться какие-то люди -
спустила на них собаку. Одного пёс загрыз сразу - его накрытое
брезентом тело лежало на клумбе, а другого, озверев, до утра
рвал-таскал по больничному двору...
Не знаю, что подействовало на меня страшнее, - мелкий пацан
с раздробленной ногой, милиционер, складывающий в пакет
человечьи куски, или всё вместе. Но меня долго мучили ночные
кошмары, я часто кричал во сне.
Никаких судебных последствий тот случай не имел, но несколько
месяцев отец занимался тем мальчиком, благо у него были связи,
и увечную ногу в итоге спасли. Только за руль своей белоснежной
21-й, с оленем на капоте, отец уже никогда не сел - двадцать лет,
до самой его смерти, машина ржавела в гараже.
В десятом классе у нас началась производственная практика:
мальчики учились водить машину и сдавали на права, а девочки
печатали на машинке. Я, единственный, записался к девчонкам,
и пригодилось - до сих пор вслепую пишу на компе быстрее, чем
говорю. А водить машину так никогда и не стал - обхожусь такси
и служебными. И сплю с тех пор спокойно.