Евг. Винокуров
На литинститутских наших семинарах Евгений Михайлович сетовал:
взялся он составлять для БВЛ двухтомник "Поэзия XIX века" и, чтобы
выбрать 3-5 стихотворений у каждого поэта, вынужден читать всё
подряд. Вообще, утверждал, от большинства поэтов в самом лучшем
случае остаются три стиха. Применительно к самому Винокурову -
про Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Моховой, давно ставшее
народной песней, антологическое "Художник, воспитай ученика!" И,
конечно, "Незабудки" - из первого десятка самых пронзительных и
страшных по художественной правде стихов о войне:
* * *
В шинельке драной, без обуток
Я помню в поле мертвеца.
Толпа кровавых незабудок
Стояла около лица.
Лежал он, безмятежно глядя,
Как медлит коршун вдалеке.
И было выколото «Надя»
На обескровленной руке…
В Литинституте винокуровский семинар слыл самым притягательным
(еще и на безрыбье - другие-то вели Михайлов, Исаев, Долматовский,
Смирнов (тот, который "Поэт горбат, стихи его горбаты. Кто виноват? -
Евреи виноваты!" ). Я попал в него вместе с Олесей Николаевой, Юрой
Чехонадским, Петей Кошелем, Лёшей Дидуровым. Винокуров ко всем
старался относиться равно, но Олеся и Лёша явно были ему ближе. При
этом легко мог обидеть: имея очень плохую память на фамилии, всех
нас постоянно путал. Говорил Дидурову: "А вы, Тутылев, что скажете?"
Тот долго вертел головой, пока понимал, что это обращение к нему,
бледнел от ярости, поправлял: "Я - Ди-ду-ров!" - "Ну, Дударёв, какая
разница!.." В итоге Лёша на первом году ушел из семинара, а потом из
института. На втором курсе обнаружилось, что Евгений Михайлович
стал повторять слово в слово то же самое, что и на первом. Обожал
собственные афоризмы, вроде "Вознесенский - стеклянные макароны,
они красиво лежат на тарелке, но есть их невозможно". Подобные
гастрономические сравнения были его слабостью - страдал от полноты
и гипертонии (входя в комнату, в любую погоду распахивал все окна),
шутил насчет своего гурманства: "Вчера зашел в ЦДЛ, хотел напиться,
а вместо того опять нажрался!" Раздражался, встречая нас там. Как-то
мы с Олесей сидели в нижнем буфете (по обыкновению, там наливали
в кофейные чашки коньяк, а в боржомную бутылку водку), Винокуров
подсел за наш столик, безошибочно учуял запах спиртного и вполне
серьёзно погрозил мне кулаком.
Занятия семинара заканчивались в момент, когда в дверь заглядывал
Трифонов - Евгений Михайлович тотчас закруглялся, и они вместе шли
домой по Тверскому бульвару. Что обернулось мне разоблачением:
Юрий Валентинович сказал Винокурову что-то насчет моих рассказов
(а подростковые вирши я бросил сочинять до поступления в институт),
и он ультимативно посоветовал перевестись на прозу...
Сегодня ровно двадцать лет, как Винокурова не стало. На его проводы
у крематория Донского кладбища собрался весь цех (полтора десятка
лет заведовал отделом поэзии в "Новом мире"). Тогда встретились и те,
кто давно не здоровались друг с другом: Бакланов и Бондарев, Чухонцев
и Куняев, Окуджава и Кожинов... На вопрос случайного человека "кого
хоронят?" Василий Субботин сказал: - Фронтовика.
взялся он составлять для БВЛ двухтомник "Поэзия XIX века" и, чтобы
выбрать 3-5 стихотворений у каждого поэта, вынужден читать всё
подряд. Вообще, утверждал, от большинства поэтов в самом лучшем
случае остаются три стиха. Применительно к самому Винокурову -
про Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Моховой, давно ставшее
народной песней, антологическое "Художник, воспитай ученика!" И,
конечно, "Незабудки" - из первого десятка самых пронзительных и
страшных по художественной правде стихов о войне:
* * *
В шинельке драной, без обуток
Я помню в поле мертвеца.
Толпа кровавых незабудок
Стояла около лица.
Лежал он, безмятежно глядя,
Как медлит коршун вдалеке.
И было выколото «Надя»
На обескровленной руке…
В Литинституте винокуровский семинар слыл самым притягательным
(еще и на безрыбье - другие-то вели Михайлов, Исаев, Долматовский,
Смирнов (тот, который "Поэт горбат, стихи его горбаты. Кто виноват? -
Евреи виноваты!" ). Я попал в него вместе с Олесей Николаевой, Юрой
Чехонадским, Петей Кошелем, Лёшей Дидуровым. Винокуров ко всем
старался относиться равно, но Олеся и Лёша явно были ему ближе. При
этом легко мог обидеть: имея очень плохую память на фамилии, всех
нас постоянно путал. Говорил Дидурову: "А вы, Тутылев, что скажете?"
Тот долго вертел головой, пока понимал, что это обращение к нему,
бледнел от ярости, поправлял: "Я - Ди-ду-ров!" - "Ну, Дударёв, какая
разница!.." В итоге Лёша на первом году ушел из семинара, а потом из
института. На втором курсе обнаружилось, что Евгений Михайлович
стал повторять слово в слово то же самое, что и на первом. Обожал
собственные афоризмы, вроде "Вознесенский - стеклянные макароны,
они красиво лежат на тарелке, но есть их невозможно". Подобные
гастрономические сравнения были его слабостью - страдал от полноты
и гипертонии (входя в комнату, в любую погоду распахивал все окна),
шутил насчет своего гурманства: "Вчера зашел в ЦДЛ, хотел напиться,
а вместо того опять нажрался!" Раздражался, встречая нас там. Как-то
мы с Олесей сидели в нижнем буфете (по обыкновению, там наливали
в кофейные чашки коньяк, а в боржомную бутылку водку), Винокуров
подсел за наш столик, безошибочно учуял запах спиртного и вполне
серьёзно погрозил мне кулаком.
Занятия семинара заканчивались в момент, когда в дверь заглядывал
Трифонов - Евгений Михайлович тотчас закруглялся, и они вместе шли
домой по Тверскому бульвару. Что обернулось мне разоблачением:
Юрий Валентинович сказал Винокурову что-то насчет моих рассказов
(а подростковые вирши я бросил сочинять до поступления в институт),
и он ультимативно посоветовал перевестись на прозу...
Сегодня ровно двадцать лет, как Винокурова не стало. На его проводы
у крематория Донского кладбища собрался весь цех (полтора десятка
лет заведовал отделом поэзии в "Новом мире"). Тогда встретились и те,
кто давно не здоровались друг с другом: Бакланов и Бондарев, Чухонцев
и Куняев, Окуджава и Кожинов... На вопрос случайного человека "кого
хоронят?" Василий Субботин сказал: - Фронтовика.