Яблоки для Хоакина
*нечто в стиле латинос партизанос - в честь любимого Маркеса*
- Сидит? - зная ответ заранее, спросил фотограф, лениво развалившийся на стуле с вытянутыми чуть не до дверей ногами.
- Сидит, - ответила Кейра, на мгновение отодвигая лейку и бросая привычный взгляд через окно на раскаленную площадь.
Сеньора Моралес действительно сидела на скамейке в дальнем углу площади прямая как палка, в выцветшем на солнце черном одеянии - трудно было сказать, на что смотрят ее глаза, закрытые по обыкновению черной шифоновой вуалью.
- Удивительно сильная женщина, - вздохнула Кейра, долила воду в горшок с фикусом и прошла к рабочему столу. - Мало ли сколько ребят погибло в драках с полицией, но она единственная из всех родителей уже год добивается верного расследования.
Фотограф вытянул шею и глянул разок за окно.
- Ей просто некому поплакаться, - объяснил он. - Она совсем одна - бедняга Хоакин был для нее всем, а теперь его нет - что ей остается?!
- Как - совсем одна? - поразилась Кейра. - Я думала, здесь не бывает семей из одного человека - всегда найдутся какие-нибудь толпы кузенов и тетушек для сочувствия.
- Да, это редко бывает, - согласился фотограф. - Она вышла замуж из какого-то дальнего городка, а у ее мужа, достопочтенного сеньора Моралеса, всех родственников поубивали в последней войне. Он был один, сын один, и теперь никого. В общем, жизнь рухнула. Страшное дело.
Кейра поёжилась, отогнала нахлынувшую жалость и принялась печатать справку о преступлениях последнего года для судьи.
-... Простите, сеньора Моралес, - нежный девичий голосок вырвал женщину из омута палящей нескончаемой скорби.
- Что тебе нужно? - измученно спросила она, мельком глянув на преступно и недопустимо живую и здоровую девицу из конторы напротив: она каждый день пялилась на нее из окна.
- Вы целыми днями сидите на солнцепеке...и даже воды не пили ни разу, так нельзя, у вас будет обезвоживание. Возьмите вот - яблоки. Пожалуйста, не отказывайтесь. Я прошу.
Сеньора Моралес посмотрела внимательней на корзинку в руках девицы: там блестели лакированными боками красные яблоки.
- Их очень любил Хоакин, - вдруг сказала она. - Я покупала их каждый день, и к вечеру не оставалось ни одного огрызка: он съедал их целиком, вместе с семечками. А я на них смотреть не могла.
- Сеньора Моралес, - присела девица, оголив круглые коленки. - Я знаю, что есть такой обычай: в годовщину смерти надо раздать бедным детям ту еду, которую больше всего любил покойный. Ведь как раз завтра будет год - давайте сделаем это для Хоакина! Я вам помогу.
Женщина откинула вуаль, с наслаждением ощутила свежий воздух на сухом от жары лице и посмотрела на Кейру.
- Со мной боятся разговаривать, - вытирая белоснежным крахмальным платком виски, усмехнулась она. - Как будто несчастье передается по воздуху. Я уже забыла, каково это: просто разговаривать с кем-то. Тебя как зовут?
- Кейра, - ответила девушка. - Моя мать была англичанкой. Она оставила меня и уехала, когда мой отец не захотел на ней жениться. Я тоже совсем одна, - вдруг призналась она.
Женщины немного помолчали. Они слушали, как в жаркой тишине начинают понемногу трескаться их разные одиночества.
- Сейчас уже поздно идти на кладбище, - сказала сеньора Моралес. - Сегодня мне надо испечь побольше хлеба и купить яблок. Хоакин любил мой хлеб. Ты знаешь, где искать бедных детей?
- Конечно, - кивнула Кейра. - Я же выросла в приюте. Научите меня печь хлеб: мне негде было этому научиться.
Синьора Моралес встала и снова накинула вуаль.
- И одеваться тебе тоже негде было научиться, - снисходительно бросила она. - Пойдем со мной - я все равно уже никогда не надену батистовый корсет. А про англичанку я слышала - так это была твоя мать? Да, она была красивая сеньора...Хотя ты на нее не слишком похожа. Возьми меня под руку - голова кружится. И дай корзину - я понесу. Мне приятно нести красные яблоки - как будто дома их ждет мой сын.
- Сидит? - зная ответ заранее, спросил фотограф, лениво развалившийся на стуле с вытянутыми чуть не до дверей ногами.
- Сидит, - ответила Кейра, на мгновение отодвигая лейку и бросая привычный взгляд через окно на раскаленную площадь.
Сеньора Моралес действительно сидела на скамейке в дальнем углу площади прямая как палка, в выцветшем на солнце черном одеянии - трудно было сказать, на что смотрят ее глаза, закрытые по обыкновению черной шифоновой вуалью.
- Удивительно сильная женщина, - вздохнула Кейра, долила воду в горшок с фикусом и прошла к рабочему столу. - Мало ли сколько ребят погибло в драках с полицией, но она единственная из всех родителей уже год добивается верного расследования.
Фотограф вытянул шею и глянул разок за окно.
- Ей просто некому поплакаться, - объяснил он. - Она совсем одна - бедняга Хоакин был для нее всем, а теперь его нет - что ей остается?!
- Как - совсем одна? - поразилась Кейра. - Я думала, здесь не бывает семей из одного человека - всегда найдутся какие-нибудь толпы кузенов и тетушек для сочувствия.
- Да, это редко бывает, - согласился фотограф. - Она вышла замуж из какого-то дальнего городка, а у ее мужа, достопочтенного сеньора Моралеса, всех родственников поубивали в последней войне. Он был один, сын один, и теперь никого. В общем, жизнь рухнула. Страшное дело.
Кейра поёжилась, отогнала нахлынувшую жалость и принялась печатать справку о преступлениях последнего года для судьи.
-... Простите, сеньора Моралес, - нежный девичий голосок вырвал женщину из омута палящей нескончаемой скорби.
- Что тебе нужно? - измученно спросила она, мельком глянув на преступно и недопустимо живую и здоровую девицу из конторы напротив: она каждый день пялилась на нее из окна.
- Вы целыми днями сидите на солнцепеке...и даже воды не пили ни разу, так нельзя, у вас будет обезвоживание. Возьмите вот - яблоки. Пожалуйста, не отказывайтесь. Я прошу.
Сеньора Моралес посмотрела внимательней на корзинку в руках девицы: там блестели лакированными боками красные яблоки.
- Их очень любил Хоакин, - вдруг сказала она. - Я покупала их каждый день, и к вечеру не оставалось ни одного огрызка: он съедал их целиком, вместе с семечками. А я на них смотреть не могла.
- Сеньора Моралес, - присела девица, оголив круглые коленки. - Я знаю, что есть такой обычай: в годовщину смерти надо раздать бедным детям ту еду, которую больше всего любил покойный. Ведь как раз завтра будет год - давайте сделаем это для Хоакина! Я вам помогу.
Женщина откинула вуаль, с наслаждением ощутила свежий воздух на сухом от жары лице и посмотрела на Кейру.
- Со мной боятся разговаривать, - вытирая белоснежным крахмальным платком виски, усмехнулась она. - Как будто несчастье передается по воздуху. Я уже забыла, каково это: просто разговаривать с кем-то. Тебя как зовут?
- Кейра, - ответила девушка. - Моя мать была англичанкой. Она оставила меня и уехала, когда мой отец не захотел на ней жениться. Я тоже совсем одна, - вдруг призналась она.
Женщины немного помолчали. Они слушали, как в жаркой тишине начинают понемногу трескаться их разные одиночества.
- Сейчас уже поздно идти на кладбище, - сказала сеньора Моралес. - Сегодня мне надо испечь побольше хлеба и купить яблок. Хоакин любил мой хлеб. Ты знаешь, где искать бедных детей?
- Конечно, - кивнула Кейра. - Я же выросла в приюте. Научите меня печь хлеб: мне негде было этому научиться.
Синьора Моралес встала и снова накинула вуаль.
- И одеваться тебе тоже негде было научиться, - снисходительно бросила она. - Пойдем со мной - я все равно уже никогда не надену батистовый корсет. А про англичанку я слышала - так это была твоя мать? Да, она была красивая сеньора...Хотя ты на нее не слишком похожа. Возьми меня под руку - голова кружится. И дай корзину - я понесу. Мне приятно нести красные яблоки - как будто дома их ждет мой сын.