Россия, которая со мной
"Вся Россия, которая мне нужна, всегда со мной: литература, язык и мое собственное русское детство. Я никогда не вернусь. Я никогда не сдамся. И в любом случае гротескная тень полицейского государства не будет рассеяна при моей жизни". /В.Набоков/
Полицейское государство пережило Набокова, пережило попытки демонтировать это самое полицейское государство, переживает теперь бурную реставрацию и мечтает пережить всех нас.
Но и Россия по-прежнему не равна полицейскому государству. Несмотря на попытки кого-то обозвать предателем, отлучить и проклясть, Россия не дана в эксклюзивное пользование великодержавным бульдогам. Да, они направо и налево развешивают ярлыки “русофоб”, но ярлыки эти подпираются лживой картонной недоидеологией зарвавшихся воров и цена им - грош.
Пройдёт время, и станет ясно, что такие ярлыки больше подходят как раз тем, кто поддакивал Путину, помогая ему губить Россию. Сколько бы они ни называли себя “патриотами”, им не удастся присвоить, монополизировать Россию, выдавать её по карточкам в своём спецраспределителе, как это пыжится делать, скажем, тот же Прилепин.
А вот признать, что их действия были губительны, рано или поздно придётся. Как говорила Айн Рэнд: “Вы можете игнорировать реальность, но не сможете игнорировать последствия игнорирования реальности.”
С другой стороны, не властны над Россией те, кто зол на неё и требует её, её язык и культуру немедленно запретить, уничтожить, забыть. Их гнев, их ненависть можно понять. Но культура созидательна, а ненависть бесплодна. Уже поэтому ненависть никогда не победит. Она поднимется, затопит и схлынет, а культура останется.
И ещё об “имперскости Пушкина”. Человек живёт в определённой социально-политической обстановке, и конечно, она на него влияет. “Окна Овертона” елозят от века к веку туда-сюда, и глупо предъявлять к человеку девятнадцатого века претензии века двадцать первого. Что-то, конечно, сохранилось, осталось тем же, но что-то сместилось. В те времена имперство было нормой, да и империй было побольше. Сейчас имперство осуждается, как и антисемитизм, который среди украинских казаков девятнадцатого века был совершенно обыденным делом. Отцам-основателям США пеняют, что у них были рабы. Но рабовладение было осуждено и заклеймлено много позже. В то время и в том месте это тоже было обыденным. И то обстоятельство, что они владели рабами, не помешало им мыслить широко, стратегически, по государственному, заложить прочные основы государства на многие годы вперёд. Чего не скажешь о нынешнем племени популистов, которые бойко говорят в рамках нынешней политкорректности, но государственного видения у них не просматривается.
Россия, которую люди носят в себе, вроде той, которую возил с собой Набоков, довольно тонкая материя, она сшита тонкими, но прочными нитями. Она неистребима потому, что покоится на прочном основании - искренности, творческой правде, присущей истинному таланту. Очень много людей уехало из путинской России, унося с собой частичку России подлинной, неизгаженной дугинско-прохановской бредятиной. Диаспора насчитывает миллионы. Сбережённые частички России, как невидимая грибница, пронизывают горизонтально всю планету, не зная границ, не испрашивая разрешение властей, не подчиняясь политической конъюнктуре. Каждый волен взять к себе в багаж то, что близко лично ему, а всё, что не подходит, отбросить без сожаления. Это личный выбор, и ничто над ним не властно.
Странный вопрос - как же русский писатель может жить и писать за границей в отрыве от своего читателя в России. Писатель пишет не для кого-то. Он выражает себя. Уехав в другую страну, он получает новые впечатления, видит мир под другим углом, от этого немного меняется сам, несколько меняются мысли, которые ему хочется выразить письменно словами.
Можно тысячу раз утверждать, что за границей автор отрывается от корней и потому исписывается. Если это настоящий талант, он находит новые темы. Если исписывается - значит, талант был слабоват.
Господин Прилепин отчаянно бьёт себя пяткой в грудь, пытается всех вокруг, а более всех себя, убедить, что у него больше других прав на Россию, что он крепче всех прирос к корням.
Лютой ненавистью ненавидит, например, Окуджаву. Горько завидует его славе. Страстно мечтает о том, чтобы Окуджаву прокляли, как это делает сам Прилепин, и поскорее забыли. Сокрушается, что нет, никак не хотят забыть. А всё потому, что не Прилепин определяет, кто останется в российской культуре, а кто будет забыт. Кто-то славословил Сталина, получал премии и прочие блага, но теперь о нём не вспоминают, а творения его смотрятся нелепым курьёзом. А кто-то уехал, проклял людоедскую российскую власть, но при этом занял прочное место в российской культуре.
Как-то так:
Уезжали из моей страны таланты,
Увозя достоинство свое.
Кое-кто
откушав лагерной баланды,
А другие -
за неделю до неё.
Уезжали не какие-то герои -
впрочем, как понять: герой иль не герой?..
Просто люди не умели думать
строем, -
даже если это самый лучший
строй...
Уезжали.
Снисхожденья не просили.
Ведь была у них у всех одна беда:
«шибко умными» считались.
А в России
«шибко умных»
не любили никогда!..
Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно»
не на год, а на остаток дней и лет.
Их шмонала
знаменитая таможня,
пограничники, скривясь, глядели вслед...
Не по зову сердца, -
ох, как не по зову! -
уезжали, -
а иначе не могли.
Покидали это небо.
Эту зону.
Незабвенную шестую часть земли...
Час усталости.
Неправедной расплаты.
Шереметьево.
Поземка.
Жесткий снег...
...Уезжали из моей страны таланты.
Уезжали,
Чтоб остаться в ней навек.
/Роберт Рождественский/
Полицейское государство пережило Набокова, пережило попытки демонтировать это самое полицейское государство, переживает теперь бурную реставрацию и мечтает пережить всех нас.
Но и Россия по-прежнему не равна полицейскому государству. Несмотря на попытки кого-то обозвать предателем, отлучить и проклясть, Россия не дана в эксклюзивное пользование великодержавным бульдогам. Да, они направо и налево развешивают ярлыки “русофоб”, но ярлыки эти подпираются лживой картонной недоидеологией зарвавшихся воров и цена им - грош.
Пройдёт время, и станет ясно, что такие ярлыки больше подходят как раз тем, кто поддакивал Путину, помогая ему губить Россию. Сколько бы они ни называли себя “патриотами”, им не удастся присвоить, монополизировать Россию, выдавать её по карточкам в своём спецраспределителе, как это пыжится делать, скажем, тот же Прилепин.
А вот признать, что их действия были губительны, рано или поздно придётся. Как говорила Айн Рэнд: “Вы можете игнорировать реальность, но не сможете игнорировать последствия игнорирования реальности.”
С другой стороны, не властны над Россией те, кто зол на неё и требует её, её язык и культуру немедленно запретить, уничтожить, забыть. Их гнев, их ненависть можно понять. Но культура созидательна, а ненависть бесплодна. Уже поэтому ненависть никогда не победит. Она поднимется, затопит и схлынет, а культура останется.
И ещё об “имперскости Пушкина”. Человек живёт в определённой социально-политической обстановке, и конечно, она на него влияет. “Окна Овертона” елозят от века к веку туда-сюда, и глупо предъявлять к человеку девятнадцатого века претензии века двадцать первого. Что-то, конечно, сохранилось, осталось тем же, но что-то сместилось. В те времена имперство было нормой, да и империй было побольше. Сейчас имперство осуждается, как и антисемитизм, который среди украинских казаков девятнадцатого века был совершенно обыденным делом. Отцам-основателям США пеняют, что у них были рабы. Но рабовладение было осуждено и заклеймлено много позже. В то время и в том месте это тоже было обыденным. И то обстоятельство, что они владели рабами, не помешало им мыслить широко, стратегически, по государственному, заложить прочные основы государства на многие годы вперёд. Чего не скажешь о нынешнем племени популистов, которые бойко говорят в рамках нынешней политкорректности, но государственного видения у них не просматривается.
Россия, которую люди носят в себе, вроде той, которую возил с собой Набоков, довольно тонкая материя, она сшита тонкими, но прочными нитями. Она неистребима потому, что покоится на прочном основании - искренности, творческой правде, присущей истинному таланту. Очень много людей уехало из путинской России, унося с собой частичку России подлинной, неизгаженной дугинско-прохановской бредятиной. Диаспора насчитывает миллионы. Сбережённые частички России, как невидимая грибница, пронизывают горизонтально всю планету, не зная границ, не испрашивая разрешение властей, не подчиняясь политической конъюнктуре. Каждый волен взять к себе в багаж то, что близко лично ему, а всё, что не подходит, отбросить без сожаления. Это личный выбор, и ничто над ним не властно.
Странный вопрос - как же русский писатель может жить и писать за границей в отрыве от своего читателя в России. Писатель пишет не для кого-то. Он выражает себя. Уехав в другую страну, он получает новые впечатления, видит мир под другим углом, от этого немного меняется сам, несколько меняются мысли, которые ему хочется выразить письменно словами.
Можно тысячу раз утверждать, что за границей автор отрывается от корней и потому исписывается. Если это настоящий талант, он находит новые темы. Если исписывается - значит, талант был слабоват.
Господин Прилепин отчаянно бьёт себя пяткой в грудь, пытается всех вокруг, а более всех себя, убедить, что у него больше других прав на Россию, что он крепче всех прирос к корням.
Лютой ненавистью ненавидит, например, Окуджаву. Горько завидует его славе. Страстно мечтает о том, чтобы Окуджаву прокляли, как это делает сам Прилепин, и поскорее забыли. Сокрушается, что нет, никак не хотят забыть. А всё потому, что не Прилепин определяет, кто останется в российской культуре, а кто будет забыт. Кто-то славословил Сталина, получал премии и прочие блага, но теперь о нём не вспоминают, а творения его смотрятся нелепым курьёзом. А кто-то уехал, проклял людоедскую российскую власть, но при этом занял прочное место в российской культуре.
Как-то так:
Уезжали из моей страны таланты,
Увозя достоинство свое.
Кое-кто
откушав лагерной баланды,
А другие -
за неделю до неё.
Уезжали не какие-то герои -
впрочем, как понять: герой иль не герой?..
Просто люди не умели думать
строем, -
даже если это самый лучший
строй...
Уезжали.
Снисхожденья не просили.
Ведь была у них у всех одна беда:
«шибко умными» считались.
А в России
«шибко умных»
не любили никогда!..
Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно»
не на год, а на остаток дней и лет.
Их шмонала
знаменитая таможня,
пограничники, скривясь, глядели вслед...
Не по зову сердца, -
ох, как не по зову! -
уезжали, -
а иначе не могли.
Покидали это небо.
Эту зону.
Незабвенную шестую часть земли...
Час усталости.
Неправедной расплаты.
Шереметьево.
Поземка.
Жесткий снег...
...Уезжали из моей страны таланты.
Уезжали,
Чтоб остаться в ней навек.
/Роберт Рождественский/