картинки из предместья
Слушай, - говорю, - я уже три дня не слышу мата, - нет, это не означает, конечно, что все поголовно ходят на цыпочках и вежливо улыбаются, напоровшись на, допустим, кирпич, - нет, вполне все живые и даже более чем, и, если затесаться в среду матерых шоферюг, то сердце сожмется тоскливой пичужкой, - придется все же припомнить матчасть, состоящую из смешно перелицованных, но таких знакомых выражений…
,
- но мата, того мата, без которого не обходится, господа, ни одна приличная беседа на моей однажды покинутой родине, - мата, с которого начинается утро за окном, и который так разнообразит наши праздники и будни, - его нет.
Все улыбаются. Любому слову предшествует улыбка, - я не говорю о присутственных заведениях, - все же улыбка в них такая, вымученная весьма, - но все-таки, господа, - она есть, - эти приподнятые уголки губ, эти морщинки в уголках глаз, - это узнаваемое и принимающее тебя сходу в некое сообщество, - и, если ты ответил тем же, то, можешь считать себя вполне достойной частью контекста.
Я третий день не слышу мата, и, надо же, сердце мое не раскалывается, не ноет, не трепещет, - нет, все тот же ветерок прогуливается по закоулкам южного Тель-Авива, все тот же соленый ветер подбрасывает картонки, - вместе с брызгами из-под колес и выныривающим из-под них же клошаром в цветном шарфе, а еще степенно пересекающим проезжую часть африканским семейством в белых одеждах, а еще разудалой эфиопской свадьбой на фоне серых изъеденных грибком стен, - невеста улыбается во весь рот, - узкобедрая модель, а не невеста, и такой же узкий длинный жених, совсем мальчик, тоже весь в белом, белоснежном, на фоне серого - стен, волн, некогда белых зданий. Солнце то прячется, то вдруг выкатывается из-за туч, и тогда движущиеся по набережной люди, все эти люди, жестикулирующие, смеющиеся, задумчивые, дремлющие на лавочках и просто фланирующие в одиночестве, - вот ухмыляется истинное дитя побережья, - дитя южного Тель-Авива, пережившее, возможно, войны, сексуальную революцию семидесятых, искушение томным цветком марихуаны, - истинное дитя предместий, просоленное, вяленое, жилистое, - оно подмигивает горящим из-под кустистых бровей глазом, подмигивает, ухмыляется, приглашая присоединиться к вечному празднику, похоже, вечного города, а вот неторопливая старушка в удобных мокасинах, а вот бегущий впереди нее шпиц, - а вот усердно вышагивающие вдоль кромки моря, - со стиснутыми зубами, с наверченными на головах бурнусами, - они ходят, наворачивают километры в преддверии заслуженной чашки "кафе афух"(перевернутого кофе) и нескольких листиков салата, вспрыснутых переливающимися на солнце каплями оливкового масла, - груды, собственно, оливок, а еще хорошей пинты пива, от которого картинка приобретает завершенность и, даже если хотите, полноту.
Полнота бытия во всем, - в семенящей старушке, в уверенно срывающейся с места инвалидной коляске, перед которой застывает движущаяся лента шоссе, - в этих брызгах, крупицах соли на всем, на лице, на губах, на выпечке, вздымающейся тут же, на раскаленных противнях в арабской пекарне, - в записанной на пленку полуденной молитве (азану), - которая не остановит ни перебирающего короткими лохматыми ножками шпица, ни постигающую мир старушку в хипповом прикиде, ни морского волка с радиоприемником образца семьдесят пятого года, - все так же разбивается волна о парапет, одна, другая, третья, и шагает толпа восторженных, похожих на школьников белотелых скандинавских туристов и не менее беспечных аборигенов, проживающих, прожигающих благословенный шаббат в завещанной, дарованной господом неге и беспечности