(no subject)
У нас в подъезде в убогой будке, оборудованной для мифической консъержки, поселилась узбекская пара. Они на лето согласились приглядывать за подъездом за то, что им разрешат там пожить. Теперь на покореженных почтовых ящиках устроилось дикое количество цветов, на полу раскинулся палас и даже какие-то древние календари с идиллическими видами швейцарских деревушек вперемежку с портретами знаменитостей из "Каравана Историй" украшают кафельные стены.
Днем мужчина, по всей видимости, работает, и женщина, оставляя резиновые въетнамки перед дверью, выходит погулять у подъезда. Она старательно метет палас веником, выносит цветы подышать на улицу, раскладывает листовки, что заносят распространители, в аккуратные стопочки. Люди, выбегающие из дому скорее по своим делам, получают от нее золотозубую улыбку и тягучее, раскатистое "здраааааааааствуйте".
Вечером мужчина возвращается, и она готовит еду. Как она умудряется уместить в крохотной конурке размером три на два еще и плитку, непонятно. Это неважно, потому что весь подъезд наполняется запахом пищи, чего-то жареного-пареного. У дверки стоит их обувь, и, проходя мимо, я заметила на стене цветастый ковер в огурцах, правда, с дыркой. Еще окошко показало любопытной мне вешалку с мужниной одеждой, искусственные цветы и радио, из которого днем несется вечно песня про любовь.
И все-таки больше всего поразило меня то, как люди, живущие под лестнице, смеялись. Чисто, звонко, как колокольчики. Они рады друг друга видеть. У них есть дом, и они считают это своим домом. Они любят и смеются. А над окошком корявым гвоздем прибита фотография шикарного рублевского коттеджа. Люди живут под лестницей. И любят. И смеются.