Что такое зло в христианстве? (по мотивам лекции)
Еще один очерк на стыке истории и философии.
Недавно я прочел в клубе «Авантюрин» лекцию по истории поклонения злу в мировой истории религий. Там я частично затронул вопрос о самом понятии зла и взгляде на него христианства. Эту часть изложенного я решил записать в виде текста, сделав несколько более подробным описание взгляда христианства на проблематику.
Для начала важно понять, что применительно к нашему изложению и христианской идеологии зло - не абстрактная философская категория или субъективная оценка, а реальной фактор, действующий в материальном мире. Зло проявляет себя в людях и через людей в виде способности индивида сознательно действовать во вред другому индивиду, группе людей или обществу в целом. В наиболее банальном смысле зло - это гнев и насилие, включая убийство, однако сюда же можно отнести все от воровства и мошенничества до осознанного предательства и клеветы, совершаемой человеком. Зло может быть социально приемлемо или оправдано в конкретной ситуации (например, насилие при защите родины), но на уровне объективной мотивации человека, совершающего те или иные поступки, является злом.
Подчеркну, зло не категория философии и религии, а объект изучения вполне «мирской» психологической науки, так как тяга к злу в человек иррациональна (как, впрочем, иррациональны и многие другие наши устремления, включая альтруизм). В лекции я для примера сослался на дорожные конфликты в популярной коллекции «Стопхама», где слишком ясно прослеживается, как агрессивное по отношению к оппонентам поведение быстро и довольно легко пересекает грань рационального и хоть как-то связанного с причинами, конфликт вызвавшими.
Очевидно, что причина в знакомом каждому из нас упоении яростью и гневом, особом удовольствии схожем даже с сексуальным.
Фрейдисты и неофрейдисты, включая Эриха Фромма, выделяли т.н. «некрофилию», как вид жизненной ориентации, основанной на несексуальном стремлении к насилию, смерти и мертвым телам. (Впрочем, вслед за Фрейдом в «некрофилии» сексуальные корни и даже связывал ее латентной копрофилией). Карл Юнг в своей системе архетипов выделял один из них, являющийся носителем зла, - т.н. «Тень», комплекс свойств любого человека, несущий в себе страх перед окружающим и агрессию против него, то, что человек отказывается признавать в себе. Эти определения пользуются большим спросом в современной криминальной психологии, которая стремится локализовать стремление к злу в человеческой психике. (Например, даже избыточное увлечение этой концепцией демонстрирует профессор Ю. Антонян).
Здесь еще уместно упомянуть о работах биолога Конрада Лоренца, который акцентировал внимание на внутривидовых механизмах естественного отбора, т.е. выбраковке слабых особей сородичами в борьбе за ресурсы. Здесь он видел и корни человеческой агрессии. Здесь лишь важно оговориться, что в условиях нашего социума агрессию, т.е. зло против другого индивида может проявляться не обязательно насильственными способами, как отмечалось выше, но при этом будет иметь те же психические корни. (Единственно замечу, что современная антропология все с большей осторожностью относится к поиску аналогий человеческого поведения у животных, которое порой не дает реальных знаний, а лишь превращает исследователя в карикатуриста).
В иудео-христианской традиции чаще всего понятие «зла» тождественно «греху», конкретному его воплощению тем или иным человеком. В иудейской традиции понятие «греха» было преимущественно правовым, и собственно сама религия являлась во многом юридической, сводящийся к следованию множеству сакральных правил, большинство которых носили не этический, а конкретно прикладной характер. (Гимном такого правового восприятия был, например, Псалом 118, где изучение закона играет особую роль в характеристике жизни человека).
Из-за этого сакрального характера права в Торе воедино сливались проступок против Бога, и против установленных им земных законов: «Если мужчина или женщина сделает какой-либо грех против человека, и чрез это сделает преступление против Господа» (Числа 5:6).
Но слияние светского и религиозного права не позволяли построить идеальное безгрешное общество. В теории светское наказание людьми и божественное наказание судьбой должны были бы отвращать людей от греха, как нарушения воли Всевышнего. Но на практике наказания в виде штрафов и компенсаций (5:7) позволяли богатым израильтянам свободнее нарушать закон, не говоря уже о случаях, когда власть и богатство порождали неизбежную в любом обществе коррупцию и привилегии.
Фактически возникала ситуации, когда в жизни преуспевающим оказывался злой и грешный человек, а праведник был беден и несчастен. Ожидание того, что в божественном мире зло будет влечь за собой страдания или гибель грешника (Псалом 139:12) разбивались о жестокие реалии повседневности.
Иудаизм Торы был материалистичен, не представлял жизни после смерти, поэтому отсутствие немедленного и очевидного наказания грешников - было вызовом здравому смыслу иудеев. Этой загадке мировой несправедливости была посвящена полная отчаяния книга Иова, о ней же с горечью писал Екклесиаст. По сути, библейские авторы не давали какого-либо четкого ответа на вопрос о причинах несправедливости в мире, отвечая лишь - верой в Бога. Раз Бог есть - во всех бедах земной жизни есть логика, смысл и единый замысел, на воплощение которого уповает человек.
Авторы пророческих книг, привнесшие в иудаизм идею Судного дня, считали грешным уже не только израильтян, но израильское общество в целом, где языческие культы и измена вере отцов соседствовали с социальной несправедливостью, нарушение Закона во всех формах и пониманиях. Пророки ожидали, что только прямое вмешательство Бога в жизнь своего народа покончит хоть на время с грехом-злом (например, Иезекииль 36:29, 31), а до этого евреям придется перенести наказание, включая гибель своего государства, плен и рабство.
Сама природа греха интересовала ветхозаветных авторов - слабо. Грех им виделся чем-то неизбежным и естественным как детское непослушание, проистекающие из непонимания мира и неуважения к авторитетам. Модель борьбы с грехом им виделась как преимущественно карательная, основанная на схеме «зло-наказание-раскаяние». Психологический аспект проблемы практически не рассматривался в доновозаветной литературе.
Кроме того, в еврейскую культуру из внешнего языческого мира проникали верования в злых демонов, которые начинали рассматриваться как возможный, но толком непознаваемый источник зла.
Иисус и его ученики полагали, что евреи и все человечество будут разделены из-за греха на разные части. Меньшинство, которое с божьей помощью сможет покаяться и освободиться от греха, войдет в Царство Божие, а большинство - будет отвергнуто из-за грехов и неверия. (См. рассказ об эсхатологии Иисуса).
Однако здесь нас больше интересует взгляд Иисуса на природу и возникновение греха. По сути, он опережает светскую научную мысль на 18 веков и говорит именно о психологической природе греха. По учению Христа, зло - возникает исключительно в самом человеке и через него выходит во внешний мир (Марк 7:15). Это иррациональный стимул внутри человека, умственные паразит, который толкает его к агрессии, злобе, предательству, которые в тот момент приносят ему удовлетворения.
Об этом психологическом феномене проникновенно пишет апостол Павел: «Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр, а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Римлянам 7:15-20).
«Психологический подход» христианства к греху приводит к смене концепции. В центре оказывается не закон, как свод писанных правил, которые человек соблюдает под страхом наказания, просто потому что не имеет других сугубо рациональных причин их соблюдать. В христианстве, знающем воскресение и посмертное бытие, борьба с грехом - вопрос личного благополучия каждого человека.
Именно поэтому ветхозаветный закон в традиционном смысле отвергается (этому посвящено, например, апостольское послание «К римлянам»), а на его место приходит идея рационального контроля над своими порывами, их оценке с точки зрения добра и «сердца» (1 Иоанна 3:20-21). Здесь человек сам оценивает свои желаемые действия и поступки с точки зрения их воздействия на других людей и общество, а также пытается понять источник своих мыслей и устремлений и критически его оценить.
Критическая оценка своих поступков тем рельефнее в свете мироощущения христианина, для которого фактом является большая и взаимная любовь человека и Бога, пронизывающая все бытие. Метафорой мироощущения может быть чувство обычной влюбленности, которое человек несет через все дни и смотрит на мир через его призму, которое делает его радостней и добрее к окружающим. Здесь человек таким же образом может прожить целую жизнь, причем объект его любви - Бог и его земное тело, церковь как совокупность верующих, - всегда рядом с ним. Это и с любовных, и с сугубо рациональных позиций накладывает определенный отпечаток на его поведение, вызывает желание быть лучше, не делать того, чего сам стыдишься. (Подробнее см. прошлый текст о христианских заповедях).
При этом христианство признает мирской закон, основанный на защите индивида и общества, имущественного и личного права. Но этот закон - внецерковен, хотя и почтенен. Во времена ветхого завета за соблюдение уголовного закона наблюдал вовсе языческий госаппарат, но церковь проявляла к нему должное уважение и не вступала с ним в политическую борьбу, потому что даже самое худое наблюдение с общественной безопасностью в мире несколько снижает меру зла в нем и ограждает человека от бед. Но эта сфера жизни - не дело церкви, которая не является ни законодателем, ни полицией, а лишь является религиозной общностью людей, дающих должную оценку своим поступкам и воздерживающимся от зла.
Важно подчеркнуть, что в этой модели нет особого места для борьбы человека с «порождениями» зла, которые, если и допускаются новозаветной картиной мира, но признаются второстепенными. Дьявол, реальный или метафорический, лишь провоцирует, подзуживает человека совершать зло, но каждый имеет возможность бороться с ним - в себе самом.
Недавно я прочел в клубе «Авантюрин» лекцию по истории поклонения злу в мировой истории религий. Там я частично затронул вопрос о самом понятии зла и взгляде на него христианства. Эту часть изложенного я решил записать в виде текста, сделав несколько более подробным описание взгляда христианства на проблематику.
Для начала важно понять, что применительно к нашему изложению и христианской идеологии зло - не абстрактная философская категория или субъективная оценка, а реальной фактор, действующий в материальном мире. Зло проявляет себя в людях и через людей в виде способности индивида сознательно действовать во вред другому индивиду, группе людей или обществу в целом. В наиболее банальном смысле зло - это гнев и насилие, включая убийство, однако сюда же можно отнести все от воровства и мошенничества до осознанного предательства и клеветы, совершаемой человеком. Зло может быть социально приемлемо или оправдано в конкретной ситуации (например, насилие при защите родины), но на уровне объективной мотивации человека, совершающего те или иные поступки, является злом.
Подчеркну, зло не категория философии и религии, а объект изучения вполне «мирской» психологической науки, так как тяга к злу в человек иррациональна (как, впрочем, иррациональны и многие другие наши устремления, включая альтруизм). В лекции я для примера сослался на дорожные конфликты в популярной коллекции «Стопхама», где слишком ясно прослеживается, как агрессивное по отношению к оппонентам поведение быстро и довольно легко пересекает грань рационального и хоть как-то связанного с причинами, конфликт вызвавшими.
Очевидно, что причина в знакомом каждому из нас упоении яростью и гневом, особом удовольствии схожем даже с сексуальным.
Фрейдисты и неофрейдисты, включая Эриха Фромма, выделяли т.н. «некрофилию», как вид жизненной ориентации, основанной на несексуальном стремлении к насилию, смерти и мертвым телам. (Впрочем, вслед за Фрейдом в «некрофилии» сексуальные корни и даже связывал ее латентной копрофилией). Карл Юнг в своей системе архетипов выделял один из них, являющийся носителем зла, - т.н. «Тень», комплекс свойств любого человека, несущий в себе страх перед окружающим и агрессию против него, то, что человек отказывается признавать в себе. Эти определения пользуются большим спросом в современной криминальной психологии, которая стремится локализовать стремление к злу в человеческой психике. (Например, даже избыточное увлечение этой концепцией демонстрирует профессор Ю. Антонян).
Здесь еще уместно упомянуть о работах биолога Конрада Лоренца, который акцентировал внимание на внутривидовых механизмах естественного отбора, т.е. выбраковке слабых особей сородичами в борьбе за ресурсы. Здесь он видел и корни человеческой агрессии. Здесь лишь важно оговориться, что в условиях нашего социума агрессию, т.е. зло против другого индивида может проявляться не обязательно насильственными способами, как отмечалось выше, но при этом будет иметь те же психические корни. (Единственно замечу, что современная антропология все с большей осторожностью относится к поиску аналогий человеческого поведения у животных, которое порой не дает реальных знаний, а лишь превращает исследователя в карикатуриста).
В иудео-христианской традиции чаще всего понятие «зла» тождественно «греху», конкретному его воплощению тем или иным человеком. В иудейской традиции понятие «греха» было преимущественно правовым, и собственно сама религия являлась во многом юридической, сводящийся к следованию множеству сакральных правил, большинство которых носили не этический, а конкретно прикладной характер. (Гимном такого правового восприятия был, например, Псалом 118, где изучение закона играет особую роль в характеристике жизни человека).
Из-за этого сакрального характера права в Торе воедино сливались проступок против Бога, и против установленных им земных законов: «Если мужчина или женщина сделает какой-либо грех против человека, и чрез это сделает преступление против Господа» (Числа 5:6).
Но слияние светского и религиозного права не позволяли построить идеальное безгрешное общество. В теории светское наказание людьми и божественное наказание судьбой должны были бы отвращать людей от греха, как нарушения воли Всевышнего. Но на практике наказания в виде штрафов и компенсаций (5:7) позволяли богатым израильтянам свободнее нарушать закон, не говоря уже о случаях, когда власть и богатство порождали неизбежную в любом обществе коррупцию и привилегии.
Фактически возникала ситуации, когда в жизни преуспевающим оказывался злой и грешный человек, а праведник был беден и несчастен. Ожидание того, что в божественном мире зло будет влечь за собой страдания или гибель грешника (Псалом 139:12) разбивались о жестокие реалии повседневности.
Иудаизм Торы был материалистичен, не представлял жизни после смерти, поэтому отсутствие немедленного и очевидного наказания грешников - было вызовом здравому смыслу иудеев. Этой загадке мировой несправедливости была посвящена полная отчаяния книга Иова, о ней же с горечью писал Екклесиаст. По сути, библейские авторы не давали какого-либо четкого ответа на вопрос о причинах несправедливости в мире, отвечая лишь - верой в Бога. Раз Бог есть - во всех бедах земной жизни есть логика, смысл и единый замысел, на воплощение которого уповает человек.
Авторы пророческих книг, привнесшие в иудаизм идею Судного дня, считали грешным уже не только израильтян, но израильское общество в целом, где языческие культы и измена вере отцов соседствовали с социальной несправедливостью, нарушение Закона во всех формах и пониманиях. Пророки ожидали, что только прямое вмешательство Бога в жизнь своего народа покончит хоть на время с грехом-злом (например, Иезекииль 36:29, 31), а до этого евреям придется перенести наказание, включая гибель своего государства, плен и рабство.
Сама природа греха интересовала ветхозаветных авторов - слабо. Грех им виделся чем-то неизбежным и естественным как детское непослушание, проистекающие из непонимания мира и неуважения к авторитетам. Модель борьбы с грехом им виделась как преимущественно карательная, основанная на схеме «зло-наказание-раскаяние». Психологический аспект проблемы практически не рассматривался в доновозаветной литературе.
Кроме того, в еврейскую культуру из внешнего языческого мира проникали верования в злых демонов, которые начинали рассматриваться как возможный, но толком непознаваемый источник зла.
Иисус и его ученики полагали, что евреи и все человечество будут разделены из-за греха на разные части. Меньшинство, которое с божьей помощью сможет покаяться и освободиться от греха, войдет в Царство Божие, а большинство - будет отвергнуто из-за грехов и неверия. (См. рассказ об эсхатологии Иисуса).
Однако здесь нас больше интересует взгляд Иисуса на природу и возникновение греха. По сути, он опережает светскую научную мысль на 18 веков и говорит именно о психологической природе греха. По учению Христа, зло - возникает исключительно в самом человеке и через него выходит во внешний мир (Марк 7:15). Это иррациональный стимул внутри человека, умственные паразит, который толкает его к агрессии, злобе, предательству, которые в тот момент приносят ему удовлетворения.
Об этом психологическом феномене проникновенно пишет апостол Павел: «Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр, а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Римлянам 7:15-20).
«Психологический подход» христианства к греху приводит к смене концепции. В центре оказывается не закон, как свод писанных правил, которые человек соблюдает под страхом наказания, просто потому что не имеет других сугубо рациональных причин их соблюдать. В христианстве, знающем воскресение и посмертное бытие, борьба с грехом - вопрос личного благополучия каждого человека.
Именно поэтому ветхозаветный закон в традиционном смысле отвергается (этому посвящено, например, апостольское послание «К римлянам»), а на его место приходит идея рационального контроля над своими порывами, их оценке с точки зрения добра и «сердца» (1 Иоанна 3:20-21). Здесь человек сам оценивает свои желаемые действия и поступки с точки зрения их воздействия на других людей и общество, а также пытается понять источник своих мыслей и устремлений и критически его оценить.
Критическая оценка своих поступков тем рельефнее в свете мироощущения христианина, для которого фактом является большая и взаимная любовь человека и Бога, пронизывающая все бытие. Метафорой мироощущения может быть чувство обычной влюбленности, которое человек несет через все дни и смотрит на мир через его призму, которое делает его радостней и добрее к окружающим. Здесь человек таким же образом может прожить целую жизнь, причем объект его любви - Бог и его земное тело, церковь как совокупность верующих, - всегда рядом с ним. Это и с любовных, и с сугубо рациональных позиций накладывает определенный отпечаток на его поведение, вызывает желание быть лучше, не делать того, чего сам стыдишься. (Подробнее см. прошлый текст о христианских заповедях).
При этом христианство признает мирской закон, основанный на защите индивида и общества, имущественного и личного права. Но этот закон - внецерковен, хотя и почтенен. Во времена ветхого завета за соблюдение уголовного закона наблюдал вовсе языческий госаппарат, но церковь проявляла к нему должное уважение и не вступала с ним в политическую борьбу, потому что даже самое худое наблюдение с общественной безопасностью в мире несколько снижает меру зла в нем и ограждает человека от бед. Но эта сфера жизни - не дело церкви, которая не является ни законодателем, ни полицией, а лишь является религиозной общностью людей, дающих должную оценку своим поступкам и воздерживающимся от зла.
Важно подчеркнуть, что в этой модели нет особого места для борьбы человека с «порождениями» зла, которые, если и допускаются новозаветной картиной мира, но признаются второстепенными. Дьявол, реальный или метафорический, лишь провоцирует, подзуживает человека совершать зло, но каждый имеет возможность бороться с ним - в себе самом.