Записи из дневника журналиста Д. Заславского об Эренбурге и его отношении к немцам.
http://www.lechaim.ru/ARHIV/171/zaslav.htm 10. XII. 1943. Харьков
«В ожидании процесса. Вчера сидел в обществе Эренбурга, Алексея Толстого и Симонова, как в зверинце. Сказывается отсутствие общения с писателями. Они для меня - диковинные люди, такие же они для Елены Кононенко и для интересного генерал-лейтенанта, самого интересного человека в нашей компании. Эренбург длинно и однотонно, как в своих фельетонах, говорил о том, что надо истребить всех фрицев от 16 до 35 лет. Толстой говорил, что надо всех истребить, как вредную расу. Мы слушали, не возражая, как слушают занятных детей. В глазах умного генерала мне почудилась улыбка. Он наверно истребляет много фрицев, но не говорит о ненависти к немцам. Черт меня дернул сделать одно замечание. Когда Эренбург сказал с сожалением, что его пожелание это утопия, я бросил реплику: Сталин формулирует это не так. - А как? - Он называет это идиотством. По наблюдениям Елены К., Эренбург на секунду ошалел. Потом сказал, что эти слова Сталина имеют конъюнктурный характер.
Конечно, вопрос о том, что делать с немцами, это очень трудный вопрос. Но для Эренбурга трудности кончаются там, где для нас, скромных людей, они только начинаются. Я жалею о том, что не возразил Эренбургу по-иному. Надо было не соглашаться с тем, чтобы истреблять только до 35 лет. Почему не до 60 лет?
Еще спор о повешении. В Краснодаре Толстой и секретарь обкома уехали заблаговременно на аэродром, чтобы не присутствовать при повешении. Эренбург сказал, что повешение ему не нравится, оно развращает людей, он предпочитает, чтобы вместо одного повешенного было десять расстреляны…».
19. XII. 1943
«Только что повесили немцев. Стоит записать любопытные разговоры, которые шли между нами, писателями и журналистами, накануне. Эренбург говорил, что не пойдет смотреть, что это «ему не нравится». Он «проспал» час казни. Когда мы возвращались с площади, встретили его на лестнице. Елена К. спросила своим невинным голоском: «А вы были на площади?» Он вспыхнул и сказал раздраженно: «Я сделал больше… Я ненавижу немцев» - что-то в этом роде. Это было смешно. Он вообще своей обидчивостью, раздражительностью, самомнением, болезненно раздутым, ставит себя в смешное положение».