Кто изнасиловал Германию? Часть 4
Не прошло и года, и перед вами появляется четвертая часть очерка о проблеме военных преступлений в Германии. На этот раз благодарю за материалы gezesh, на старых постах которого текст во многом основан. Как обычно значительная часть текста состоит из цитат.
Представляется интересным перейти к разбору мифов о преступлениях РККА к рассмотрению реального положения дел на основе документов.
Возможные преступления против мирного населения со стороны РККА не были невозможными. Армии во всех странах мира формируются из молодых мужчин, которые традиционно являются наиболее криминогенной прослойкой общества, а в условиях же наступательной войны на чужих территориях крайне трудно обеспечить стопроцентный контроль над дисциплиной в частях. Быстрое передвижение подразделений, чужая территория и язык могут создать ошибочное ощущение безнаказанности у лиц склонных к правонарушениям.
Отдельные криминальные проявления в РККА были зафиксированы еще в 1939 году в период ввода войск на территорию Западных Белоруссии и Украины. Тогда за полмесяца 23 военнослужащих за различные уголовные преступления (грабежи, мародерство, злоупотребления), из них 5 были приговорены к расстрелу[i].
Опасность проникновения в армию недостойных лиц возросла в период Великой Отечественной войны, когда из истощения людских ресурсов, на фронт были вынуждены брать практически всех. Первым делом проблемы возникали в тыловых военных округах, куда направляли наименее подготовленный во всех отношениях личный состав личный состав: приказ Народного Комиссариата Обороны 4 февраля 1943 года по Южно-Уральскому Военному округу обращал внимания на ряд случаев хулиганство со стороны местных офицеров. Приказ предписывал сократить судебно-следственную процедуру по имеющимся делам, чтобы ускорить сообщение о наказании виновников[ii].
В январе 1944 года последовал аналогичный приказ по десантным войскам, подписанный лично Сталиным[iii]. В мае все случаям грабежа и иным серьезным преступлениям, совершаемым военнослужащими, присваивался статус общеармейского ЧП, и о них надлежало докладывать лично заместителю наркома Василевскому[iv].
С одной стороны упомянутые документы позволяют заключить, что преступления военнослужащих составляли серьезную проблему, с другой стороны, если по случаю ограбления ларька на Урале НКО выпускает специальный приказ, это говорит об абсолютных масштабах явления как о сравнительно ограниченных.
Начиная с 17 июля 1944 года, когда армия пересекла границу СССР и вышла в польские земли проблема преступлений военнослужащих приобретала политический характер. Ведь каждый такой случай мог быть использован пропагандой противника, а порой и нынешних союзников, для натравливания местного населения на Советский Союз и ослабления советских позиций последнего в Центральной Европе. 19 января 1945 года Сталин подписывает отдельный приказ, предусматривающий чрезвычайные меры по пресечению любых бесчинств на освобожденных территориях[v].
Наравне с репрессиями власть применяет для борьбы с уголовными преступлениями агитацию среди личного состава. В 1944 году в Москве прошел специальный слет представителей фронтовых комсомольских организаций, на котором выступил Калинин, призвавший участников убедить бойцов «уберечь честь Советского Союза» и «вести себя культурно, вежливо с населением»[vi].
2 апреля Сталин отдал специальный приказ командующим оккупационными войсками на территории Австрии: «Дать указания войскам не оскорблять население Австрии, вести себя надлежащим образом и не смешивать австрийцев с немецкими оккупантами»[vii]. Глава советской оккупационной зоны в Австрии Иван Конев отдал приказ «воздерживаться от политики мести» и «принимать решительные меры ко всем случаям незаконных конфискаций и насилия». Фронтовая молва приписывала Коневу особую жестокость, в период командования 1-м Украинским фронтом, рассказывали о расстреле 40 солдат и офицеров перед строем[viii]. Прямых документальных подтверждений этого факта у нас нет, но имеющимся материалам оккупационные власти в Австрии действительно требовали максимально часто применения смертной казни по делам о преступлениях против мирного населения[ix].
Аналогичные жесткие меры применялись в Румынии. В. П. Брюхов вспоминает случай, когда один из офицеров его полка попытался изнасиловать румынскую девушку вместе с механиком совего танка, а когда та попыталась сбежать - застрелил ее. «На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли - СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: «Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат - искупишь кровью». Когда ему дали последнее слово, тот все просил прощения. Так и получилось - дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном. Лейтенант встал и говорит: «Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать». Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется. Объявили приговор: «Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение». Строились мы минут пятнадцать‑двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: «Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение». Тот не выходит. «Я вам приказываю!» Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: «Я тебе приказываю!!» Тот пошел. Подошел к осужденному. Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился, говорит: «Простите меня, братцы». И все. Морозов говорит ему: «Встань на колени». Он это сказал очень тихо, но всем слышно было - стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс: «Наклони голову». И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок. Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было… Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается, как пьяный. Полковник кричит: «Контрольный! Контрольный!» Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще.
Что мне запомнилось, после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: «Закопать». Закопали. «Разойдись!» В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет… После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было»[x].
22 апреля перед битвой за немецкую столицу Сталин издал приказ об «изменении отношения к местному населению», так что, судя по всему, полностью решить проблему воинской дисциплины к тому моменту не удалось. Военный совет 1-го Белорусского фронта тогда же издает приказ о реализации сталинской директивы[xi].
Однако на себя обращает внимание то, что приказ командующего фронтом Жукова предписывает прекратить деяния, которые можно охарактеризовать как превышение полномочий: «самовольное изъятие у оставшихся немцев их личного имущества», «самозаготовки продовольствия и мяса» и выселение хозяев из домов с целью размещения воинских частей. Насилие, оскорбления и убийства в приказе просто не упоминаются. Можно предположить, что Жуков просто не сталкивался с массовыми проявлениями подобных актов в рамках своего фронта или не знал о них. Аналогичен приказ политуправления, там делается акцент на борьбе с незаконными конфискациями[xii]. (Подчеркну, случаи мародерства именовались в документах «барахольством», «незаконные конфискации» могут означать исключительно самоуправство командиров при обеспечении своих частей).
О случаях изнасилования упоминается в материалах военной прокуратуры фронта только в мае, а все упоминаемые инциденты относятся к 20-м числам апреля[xiii]. Донесение сообщает: «Если расстрелы немцев в настоящее время почти совсем не наблюдаются, а случаи грабежа носят единичный характер, то насилия над женщинами все еще имеют место; не прекратилось еще и барахольство, заключающееся в хождении наших военнослужащих по бросовым квартирам, собирании всяких вещей и предметов и т. д.».
Однако число таких нарушений, видимо не столь велико, так как написавший отчет генерал-майор Ясин обещал: «5 мая я представляю Военному совету фронта очередную докладную записку по этому поводу, в которой дам подробный анализ всех фактов неправильного отношения к немецкому населению, которые будут зафиксированы за период с начала издания этих документов»[xiv]. Если бы обсуждаемых инцидентов было несколько сотен, это было бы просто невозможно. Точных цифр Ясин не приводит, но сообщает, что в каждом населенном пункте зафиксировано 2-3 подобных случая[xv].
Назвать точную статистику преступлений против гражданского населения со стороны РККА невозможно без дополнительных исследований документов военной прокуратуры, хранящихся в архивах. Существующие цитаты из подобных отчетов дают лишь общую численность всех видов преступлений, уголовные и политические[xvi], совершенных военнослужащими во всей армии, включая тыловые части. Западные авторы, приводящие данные о многотысячных изнасилованиях обычно ссылаются на данные о распространении венерических заболеваний[xvii] и статистике заявок на произведение аборта[xviii]. Учитывая данные, приведенные нами выше, эти цифры совершенно не показательны.
Следует заметить, что в них наравне с уголовными преступлениями внимание обращается на мелкие нарушения со стороны военных. Например, в донесении политотдела 9-й армии от 29 апреля 1945: «Партийные комиссии ежедневно рассматривают персональные дела коммунистов, замеченных в недостойном поведении. Так, партийная организация управления 28 гв. ск привлекла к ответственности офицера связи штаба корпуса, члена ВКП(б) майора Терентьева, который во время боя напился пьяным, недостойно вел себя на глазах у местного населения, потерял облик советского офицера. Бюро парторганизации объявило Терентьеву выговор и возбудило ходатайство перед командованием о направлении его на должность командира батальона»[xix]. В чем именно заключалось «недостойное поведение» Терентьева - не сообщается, однако он явно не совершил никаких конкретных уголовных проступков. Упоминание таких фактов в донесении указывает на сравнительно низкую численность более серьезные происшествий, оставляющую время на борьбу с пьянством начсостава.
На основе опубликованных на настоящий момент материалов я не могу сказать: складывалась ли аналогичным образом ситуация на других фронтах. Есть отдельные мемуарные свидетельства, говорящие о том, что на 2-м и 3-м Белорусском положение с дисциплиной было несколько хуже, а уровень уголовной преступности - выше. Проверить эти свидетельства по документам автор пока не может. Впрочем, мемуары часто дают совершенно противоположную картину событий.
И. Кобылянский служивший в войсках 3-го Белорусского фронта вспоминает об отношении к немцам: «Отмечу, что, видя этих насмерть перепуганных людей, я не злорадствовал и не желал им зла, может быть, даже сочувствовал… Девушка, ее звали Анни, рассказала, что она и две престарелые «фрау» живут в доме на противоположном краю хутора, и спросила, не могут ли русские отдавать им остатки своей пищи, так как женщины голодают. Когда я перевел солдатам эту просьбу и сказал, что, пожалуй, сможем выделить им по небольшой порции, ни один не возразил. Анни ушла, а через несколько минут они втроем уже стояли с мисочками в руках у нашего порога. В течение нескольких дней, пока мы находились на хуторе, эта троица регулярно, дважды в день посещала нас, получая по куску хлеба и тарелке супа»[xx].
Г. С. Генкин, 3-й Белорусский: «С местным немецким населением нам столкнуться почти не довелось. По всей зоне боев в Пруссии, гражданское население было эвакуировано в тыл. Я слышал несколько историй, что осенью сорок четвертого, во время первого наступления в Пруссии, в районе Гумбиннена было немало эксцессов, а после - уже все было на цивилизованном уровне, без массовых грабежей или насилия.
Мародеры были, в «семье не без урода». Но, те, кто занимался подобными «художествами», сильно рисковали своей жизнью. Было два приказа, на тему поведения войск на территории Германии. Самый жестокий из них, был мартовский приказ 1945 года о борьбе с мародерами и нарушениями воинской дисциплины»[xxi].
В. Олимпиев с 1-го Украинского вспоминал: «Вопрос о мести фашистам как-то отпал сам собой. Не в традициях нашего народа отыгрываться на женщинах и детях, стариках и старухах. А невооруженных немцев-мужчин, пригодных для службы в армии, мне не приходилось встречать ни в городах Силезии, ни позже в апреле, в Саксонии. Отношение советских солдат к немецкому населению там, где оно оставалось, можно назвать равнодушно-нейтральным. Никто, по крайней мере, из нашего полка, их не преследовал и не трогал. Более того, когда мы встречали явно голодную многодетную немецкую семью, то без лишних слов делились с ней едой»[xxii].
Эренбург так объяснял в своих воспоминаниях это «прощение немцев»: «Русский человек добродушен, его нужно очень обидеть, чтобы он рассвирепел; в гневе он страшен, но быстро отходит. Однажды я ехал на «виллисе» к переднему краю - меня попросили среди пленных отыскать эльзасцев. Шофер был белорусом; незадолго до этого он узнал, что его семью убили немцы. Навстречу вели партию пленных. Шофер схватил автомат, я едва успел его удержать. Я долго разговаривал с пленными. Когда мы ехали назад на КП, шофер попросил у моим табаку. С табаком тогда было плохо, накануне раздобыв в штабе дивизии две пачки, я одну отдал водителю. «Где же твой табак?..» Он молчал. Наконец ему пришлось признаться: «Пока вы разговаривали с вашими французами, фрицы меня обступили. Я спросил, есть ли среди них шоферы. Двое шоферов было, я им дал закурить. Здесь все начали клянчить... Одно из двух - или пускай их всех убивают, а если нельзя, так курить-то человеку нужно...»»[xxiii].
[i]М. И. Мельтюхов Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918-1939 гг. М.: Вече, 2001. С. 375.
[ii]РАВО: Приказы Народного комиссара обороны СССР (1943-1945 гг.). Т. 13(2-3). М.: ТЕРРА, 1997. С. 57.
[iii]Там же, с. 237-238.
[iv]Там же, с. 289-291.
[v]О. А. Ржевский «…Изменить отношение к немцам, как к военным, так и к гражданским» // Военно-исторический журнал, № 5, 2003. С. 31.
[vi]Д. С. Горчакова Изживая ненависть: Советские люди на землях Рейха // За что сражались советские люди? С. 549.
[vii]Цит. S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 428.
[viii]Л. Н. Рабичев Война все спишет // Знамя, №2, 2005.
[ix]S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 429.
[x]А. В. Драбкин Я дрался на Т-34. М.: Эксмо-Яуза, 2005. С. 98.
[xi]РАВО, т. 15, с. 220-221.
[xii]Там же, с. 232.
[xiii]Там же, с. 245.
[xiv]Там же, с. 249.
[xv]Там же, с. 229.
[xvi]Речь о часто цитируемой справке пересказанной в П. Н. Кнышевский Добыча. Тайны германских репараций. М.: Соратник, 1994. С. 120. В ней сообщается о 4184 офицерах осужденных трибуналами. Из них за должностные преступления - 1089, хищения - 548, хулиганство и «действия дискредитирующие звание» - 114.
[xvii]S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 425.
[xviii]A. Grossman A Question of Silence. P. 42.
[xix]РАВО, т. 15, с. 230.
[xx]И. Г. Кобылянский Прямой наводкой по врагу. М.: Яуза, Эксмо, 2005. С. 249, 250-251.
[xxi]Г. С. Генкин Воспоминания // Я - Помню.
[xxii]В. Л. Олимпиев Прорыв в Силезию // Я - Помню.
[xxiii]И. Г. Эренбург Люди, годы жизнь… Книга V.
Представляется интересным перейти к разбору мифов о преступлениях РККА к рассмотрению реального положения дел на основе документов.
Возможные преступления против мирного населения со стороны РККА не были невозможными. Армии во всех странах мира формируются из молодых мужчин, которые традиционно являются наиболее криминогенной прослойкой общества, а в условиях же наступательной войны на чужих территориях крайне трудно обеспечить стопроцентный контроль над дисциплиной в частях. Быстрое передвижение подразделений, чужая территория и язык могут создать ошибочное ощущение безнаказанности у лиц склонных к правонарушениям.
Отдельные криминальные проявления в РККА были зафиксированы еще в 1939 году в период ввода войск на территорию Западных Белоруссии и Украины. Тогда за полмесяца 23 военнослужащих за различные уголовные преступления (грабежи, мародерство, злоупотребления), из них 5 были приговорены к расстрелу[i].
Опасность проникновения в армию недостойных лиц возросла в период Великой Отечественной войны, когда из истощения людских ресурсов, на фронт были вынуждены брать практически всех. Первым делом проблемы возникали в тыловых военных округах, куда направляли наименее подготовленный во всех отношениях личный состав личный состав: приказ Народного Комиссариата Обороны 4 февраля 1943 года по Южно-Уральскому Военному округу обращал внимания на ряд случаев хулиганство со стороны местных офицеров. Приказ предписывал сократить судебно-следственную процедуру по имеющимся делам, чтобы ускорить сообщение о наказании виновников[ii].
В январе 1944 года последовал аналогичный приказ по десантным войскам, подписанный лично Сталиным[iii]. В мае все случаям грабежа и иным серьезным преступлениям, совершаемым военнослужащими, присваивался статус общеармейского ЧП, и о них надлежало докладывать лично заместителю наркома Василевскому[iv].
С одной стороны упомянутые документы позволяют заключить, что преступления военнослужащих составляли серьезную проблему, с другой стороны, если по случаю ограбления ларька на Урале НКО выпускает специальный приказ, это говорит об абсолютных масштабах явления как о сравнительно ограниченных.
Начиная с 17 июля 1944 года, когда армия пересекла границу СССР и вышла в польские земли проблема преступлений военнослужащих приобретала политический характер. Ведь каждый такой случай мог быть использован пропагандой противника, а порой и нынешних союзников, для натравливания местного населения на Советский Союз и ослабления советских позиций последнего в Центральной Европе. 19 января 1945 года Сталин подписывает отдельный приказ, предусматривающий чрезвычайные меры по пресечению любых бесчинств на освобожденных территориях[v].
Наравне с репрессиями власть применяет для борьбы с уголовными преступлениями агитацию среди личного состава. В 1944 году в Москве прошел специальный слет представителей фронтовых комсомольских организаций, на котором выступил Калинин, призвавший участников убедить бойцов «уберечь честь Советского Союза» и «вести себя культурно, вежливо с населением»[vi].
2 апреля Сталин отдал специальный приказ командующим оккупационными войсками на территории Австрии: «Дать указания войскам не оскорблять население Австрии, вести себя надлежащим образом и не смешивать австрийцев с немецкими оккупантами»[vii]. Глава советской оккупационной зоны в Австрии Иван Конев отдал приказ «воздерживаться от политики мести» и «принимать решительные меры ко всем случаям незаконных конфискаций и насилия». Фронтовая молва приписывала Коневу особую жестокость, в период командования 1-м Украинским фронтом, рассказывали о расстреле 40 солдат и офицеров перед строем[viii]. Прямых документальных подтверждений этого факта у нас нет, но имеющимся материалам оккупационные власти в Австрии действительно требовали максимально часто применения смертной казни по делам о преступлениях против мирного населения[ix].
Аналогичные жесткие меры применялись в Румынии. В. П. Брюхов вспоминает случай, когда один из офицеров его полка попытался изнасиловать румынскую девушку вместе с механиком совего танка, а когда та попыталась сбежать - застрелил ее. «На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли - СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: «Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат - искупишь кровью». Когда ему дали последнее слово, тот все просил прощения. Так и получилось - дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном. Лейтенант встал и говорит: «Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать». Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется. Объявили приговор: «Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение». Строились мы минут пятнадцать‑двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: «Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение». Тот не выходит. «Я вам приказываю!» Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: «Я тебе приказываю!!» Тот пошел. Подошел к осужденному. Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился, говорит: «Простите меня, братцы». И все. Морозов говорит ему: «Встань на колени». Он это сказал очень тихо, но всем слышно было - стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс: «Наклони голову». И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок. Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было… Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается, как пьяный. Полковник кричит: «Контрольный! Контрольный!» Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще.
Что мне запомнилось, после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: «Закопать». Закопали. «Разойдись!» В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет… После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было»[x].
22 апреля перед битвой за немецкую столицу Сталин издал приказ об «изменении отношения к местному населению», так что, судя по всему, полностью решить проблему воинской дисциплины к тому моменту не удалось. Военный совет 1-го Белорусского фронта тогда же издает приказ о реализации сталинской директивы[xi].
Однако на себя обращает внимание то, что приказ командующего фронтом Жукова предписывает прекратить деяния, которые можно охарактеризовать как превышение полномочий: «самовольное изъятие у оставшихся немцев их личного имущества», «самозаготовки продовольствия и мяса» и выселение хозяев из домов с целью размещения воинских частей. Насилие, оскорбления и убийства в приказе просто не упоминаются. Можно предположить, что Жуков просто не сталкивался с массовыми проявлениями подобных актов в рамках своего фронта или не знал о них. Аналогичен приказ политуправления, там делается акцент на борьбе с незаконными конфискациями[xii]. (Подчеркну, случаи мародерства именовались в документах «барахольством», «незаконные конфискации» могут означать исключительно самоуправство командиров при обеспечении своих частей).
О случаях изнасилования упоминается в материалах военной прокуратуры фронта только в мае, а все упоминаемые инциденты относятся к 20-м числам апреля[xiii]. Донесение сообщает: «Если расстрелы немцев в настоящее время почти совсем не наблюдаются, а случаи грабежа носят единичный характер, то насилия над женщинами все еще имеют место; не прекратилось еще и барахольство, заключающееся в хождении наших военнослужащих по бросовым квартирам, собирании всяких вещей и предметов и т. д.».
Однако число таких нарушений, видимо не столь велико, так как написавший отчет генерал-майор Ясин обещал: «5 мая я представляю Военному совету фронта очередную докладную записку по этому поводу, в которой дам подробный анализ всех фактов неправильного отношения к немецкому населению, которые будут зафиксированы за период с начала издания этих документов»[xiv]. Если бы обсуждаемых инцидентов было несколько сотен, это было бы просто невозможно. Точных цифр Ясин не приводит, но сообщает, что в каждом населенном пункте зафиксировано 2-3 подобных случая[xv].
Назвать точную статистику преступлений против гражданского населения со стороны РККА невозможно без дополнительных исследований документов военной прокуратуры, хранящихся в архивах. Существующие цитаты из подобных отчетов дают лишь общую численность всех видов преступлений, уголовные и политические[xvi], совершенных военнослужащими во всей армии, включая тыловые части. Западные авторы, приводящие данные о многотысячных изнасилованиях обычно ссылаются на данные о распространении венерических заболеваний[xvii] и статистике заявок на произведение аборта[xviii]. Учитывая данные, приведенные нами выше, эти цифры совершенно не показательны.
Следует заметить, что в них наравне с уголовными преступлениями внимание обращается на мелкие нарушения со стороны военных. Например, в донесении политотдела 9-й армии от 29 апреля 1945: «Партийные комиссии ежедневно рассматривают персональные дела коммунистов, замеченных в недостойном поведении. Так, партийная организация управления 28 гв. ск привлекла к ответственности офицера связи штаба корпуса, члена ВКП(б) майора Терентьева, который во время боя напился пьяным, недостойно вел себя на глазах у местного населения, потерял облик советского офицера. Бюро парторганизации объявило Терентьеву выговор и возбудило ходатайство перед командованием о направлении его на должность командира батальона»[xix]. В чем именно заключалось «недостойное поведение» Терентьева - не сообщается, однако он явно не совершил никаких конкретных уголовных проступков. Упоминание таких фактов в донесении указывает на сравнительно низкую численность более серьезные происшествий, оставляющую время на борьбу с пьянством начсостава.
На основе опубликованных на настоящий момент материалов я не могу сказать: складывалась ли аналогичным образом ситуация на других фронтах. Есть отдельные мемуарные свидетельства, говорящие о том, что на 2-м и 3-м Белорусском положение с дисциплиной было несколько хуже, а уровень уголовной преступности - выше. Проверить эти свидетельства по документам автор пока не может. Впрочем, мемуары часто дают совершенно противоположную картину событий.
И. Кобылянский служивший в войсках 3-го Белорусского фронта вспоминает об отношении к немцам: «Отмечу, что, видя этих насмерть перепуганных людей, я не злорадствовал и не желал им зла, может быть, даже сочувствовал… Девушка, ее звали Анни, рассказала, что она и две престарелые «фрау» живут в доме на противоположном краю хутора, и спросила, не могут ли русские отдавать им остатки своей пищи, так как женщины голодают. Когда я перевел солдатам эту просьбу и сказал, что, пожалуй, сможем выделить им по небольшой порции, ни один не возразил. Анни ушла, а через несколько минут они втроем уже стояли с мисочками в руках у нашего порога. В течение нескольких дней, пока мы находились на хуторе, эта троица регулярно, дважды в день посещала нас, получая по куску хлеба и тарелке супа»[xx].
Г. С. Генкин, 3-й Белорусский: «С местным немецким населением нам столкнуться почти не довелось. По всей зоне боев в Пруссии, гражданское население было эвакуировано в тыл. Я слышал несколько историй, что осенью сорок четвертого, во время первого наступления в Пруссии, в районе Гумбиннена было немало эксцессов, а после - уже все было на цивилизованном уровне, без массовых грабежей или насилия.
Мародеры были, в «семье не без урода». Но, те, кто занимался подобными «художествами», сильно рисковали своей жизнью. Было два приказа, на тему поведения войск на территории Германии. Самый жестокий из них, был мартовский приказ 1945 года о борьбе с мародерами и нарушениями воинской дисциплины»[xxi].
В. Олимпиев с 1-го Украинского вспоминал: «Вопрос о мести фашистам как-то отпал сам собой. Не в традициях нашего народа отыгрываться на женщинах и детях, стариках и старухах. А невооруженных немцев-мужчин, пригодных для службы в армии, мне не приходилось встречать ни в городах Силезии, ни позже в апреле, в Саксонии. Отношение советских солдат к немецкому населению там, где оно оставалось, можно назвать равнодушно-нейтральным. Никто, по крайней мере, из нашего полка, их не преследовал и не трогал. Более того, когда мы встречали явно голодную многодетную немецкую семью, то без лишних слов делились с ней едой»[xxii].
Эренбург так объяснял в своих воспоминаниях это «прощение немцев»: «Русский человек добродушен, его нужно очень обидеть, чтобы он рассвирепел; в гневе он страшен, но быстро отходит. Однажды я ехал на «виллисе» к переднему краю - меня попросили среди пленных отыскать эльзасцев. Шофер был белорусом; незадолго до этого он узнал, что его семью убили немцы. Навстречу вели партию пленных. Шофер схватил автомат, я едва успел его удержать. Я долго разговаривал с пленными. Когда мы ехали назад на КП, шофер попросил у моим табаку. С табаком тогда было плохо, накануне раздобыв в штабе дивизии две пачки, я одну отдал водителю. «Где же твой табак?..» Он молчал. Наконец ему пришлось признаться: «Пока вы разговаривали с вашими французами, фрицы меня обступили. Я спросил, есть ли среди них шоферы. Двое шоферов было, я им дал закурить. Здесь все начали клянчить... Одно из двух - или пускай их всех убивают, а если нельзя, так курить-то человеку нужно...»»[xxiii].
[i]М. И. Мельтюхов Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918-1939 гг. М.: Вече, 2001. С. 375.
[ii]РАВО: Приказы Народного комиссара обороны СССР (1943-1945 гг.). Т. 13(2-3). М.: ТЕРРА, 1997. С. 57.
[iii]Там же, с. 237-238.
[iv]Там же, с. 289-291.
[v]О. А. Ржевский «…Изменить отношение к немцам, как к военным, так и к гражданским» // Военно-исторический журнал, № 5, 2003. С. 31.
[vi]Д. С. Горчакова Изживая ненависть: Советские люди на землях Рейха // За что сражались советские люди? С. 549.
[vii]Цит. S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 428.
[viii]Л. Н. Рабичев Война все спишет // Знамя, №2, 2005.
[ix]S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 429.
[x]А. В. Драбкин Я дрался на Т-34. М.: Эксмо-Яуза, 2005. С. 98.
[xi]РАВО, т. 15, с. 220-221.
[xii]Там же, с. 232.
[xiii]Там же, с. 245.
[xiv]Там же, с. 249.
[xv]Там же, с. 229.
[xvi]Речь о часто цитируемой справке пересказанной в П. Н. Кнышевский Добыча. Тайны германских репараций. М.: Соратник, 1994. С. 120. В ней сообщается о 4184 офицерах осужденных трибуналами. Из них за должностные преступления - 1089, хищения - 548, хулиганство и «действия дискредитирующие звание» - 114.
[xvii]S. Karner, B. Stelzl-Marx, Die Rote Armee in Österreich. S. 425.
[xviii]A. Grossman A Question of Silence. P. 42.
[xix]РАВО, т. 15, с. 230.
[xx]И. Г. Кобылянский Прямой наводкой по врагу. М.: Яуза, Эксмо, 2005. С. 249, 250-251.
[xxi]Г. С. Генкин Воспоминания // Я - Помню.
[xxii]В. Л. Олимпиев Прорыв в Силезию // Я - Помню.
[xxiii]И. Г. Эренбург Люди, годы жизнь… Книга V.