Быт фабричных рабочих в царской России
В течение всех шести рабочих дней половина населения, около трех четвертей суток запертая на работе, понятное дело, не видна на улице, а остальную четверть, приходящуюся на вечер и ночь, ей тем более не до разгуливания по панелям, а разве до отдыха на койке. Зато воскресные и праздничные дни [улицы] Елохова и Покровского отличаются редким оживлением: трактиры и кабаки по целым дням держатся как в осаде, на тротуарах нет прохода от «публики», притом самой серой, полиция теряет голову, всюду слышится традиционная гармонья под аккомпанемент пьяных песен...
Д. А. Покровский Кулачные бои // Ушедшая Москва. Воспоминания современников о Москве второй половины XIX века. М., 1964. С. 155.
Если «замочка машин» и «засидки» к началу XX в. сохранились лишь на отдельных ткацких фабриках, да и то в виде рудиментов, то обычай «спрысок» («магарычей») вплоть до начала 1920-х годов был неотъемлемым компонентом производственного быта фабрично-заводских рабочих. «Спрыски», связанные с производственной жизнью (по случаю поступления на работу или выпуска учеников) особенно глубокие корни пустили у слесарей, токарей и других «мастеровых» - преемников традиций ремесленников. Участвовали в них целые мастерские…
«Опивание» учеников обставлялось более торжественно, чем вновь поступавших рабочих, и напоминало соответствующий ритуал ремесленников: произносились напутствия ученику, а он благодарил своих учителей «за науку»; вчерашнему ученику впервые разрешалось наравне со всеми пить водку, участвовать в разговоре старших. В этот день, как отмечалось в одной из публикаций «Правды», молодой рабочий получал «благословение на познание всего зла, которым так богата жизнь русского рабочего». К аналогичному выводу приходишь и читая воспоминания рабочих, начавших трудовую жизнь в конце XIX - начале XX вв. Многие из них утверждают, что именно «спрыски» по выходе из ученичества явились первым шагом к более или менее частым выпивкам, а то и к систематическому пьянству.
Н. С. Полищук Обычаи и нравы русских рабочих (конец XIX -начало XX века) // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. 1861 - февраль 1917 г. СПб., 1997. С. 116-117.
Я родился в слободе Ямской при самом Воронеже. Уже десять лет тому назад Ямская чуть отличалась от деревни. Деревню же я до слез любил, не видя ее до 12 лет. В Ямской были плетении, огороды, лопуховые пустыри, не дома, а хаты, куры, сапожники и много мужиков на Задонской большой дороге. ... А по праздникам (мало-мальски большим) устраивались свирепые драки Ямской с Чижевской или Троицкой (тоже пригородные слободы). Бились до смерти, до буйного экстаза, только орали «Дай духу!» Это значит кому-нибудь дали под сердце, в печенку, и он трепетал, белый и умирающий, а вокруг него расступались, чтобы дать ход ветру и прохладе. И опять шла драка, жмокающие месиво мяса.
А. П. Платонов Автобиография // Живя полной жизнью. М., 1989. С. 377.
До чего мы были дики нравом, приведу один памятный случай: на пасхе в 1882 году ученики нашей и прочих разных мастерских вздумали сделать кулачные бои-стенку; с какие-то полчаса столько сбежалось рабочих, наступавших друг на друга с противоположных тротуаров, затем смешивавшихся и усердно тузивших друг друга, что загородили Долгоруковский переулок и Тверскую улицу и приостановили движение. Для восстановление порядка понадобились большие наряды полиции; к толпе вышел поп с крестом. Целую неделю полиция потом с врачом искала зачинщиков, осматривала синяки и ушибы. Но полиция проявила такое рвение только потому, что эта потасовка произошла в центре города; на окраинах дрались свободно.
Е. И. Немчинов Воспоминания старого рабочего // Ушедшая Москва. Воспоминания современников о Москве второй половины XIX века. М., 1964. С. 393.
Вообще осязательные результаты стенок оказывались всегда не слишком-то утешительными: расквашенные носы, свороченные на сторону скулы, подбиыте глаза, выбитые зубы были заурядными знаками отличия за кулачное геройство, и все, получившие таковые, имели лишь повод гордиться ими; но сплошь и рядом с поля сражения поднимали ратников с переломанными руками, ногами, ребрами, и со слабыми признаками жизни, и даже вовсе без оных. В большинстве случаев все оставалось шито да крыто. Хозяева считали позором «пущать» такую «мараль» на свои заведения, что вот дескать, у их рабочих во время товарищеской потехи да произошло «смертоубивство»; полиция, дружившая с ними ради их щедрой благостыни, всегда готова была всем своим авторитетом прикрыть любой такой грех... И если какому-нибудь Ивану Сидорову или Сидору Иванову выпадал жребий лечь костьми на песчаной почве Суворовской или Божениновской улицы, то единственный последствием такого события оказывалось лишь то одно, что на фабрике, где он работал, на другой день становилось одним рабочим меньше, а на третий это дефицит пополнялся его заместителем. Что же касается безвременно погибшего на бранном поле, он приписывался скоропостижно умершим на улице, или поднятым с знаками побоев сильных побоев, неизвестно кем нанесенных, и препровождался, смотря по исповеданию, или на Преображенское или на Семеновское кладбище для законного предания земле.
Д. А. Покровский Кулачные бои // Ушедшая Москва. Воспоминания современников о Москве второй половины XIX века. М., 1964. С. 158.