(no subject)
сочатся секундами слабые жизни,
из открытых глубоких времятечений
капают на пол обрывками снов, и
тщетно наедятся, что помощь в пути.
во времени прошедшем я смотрел на своих стариков, и не узнавал в их лицах чего-то родного, близкого и знакомого, их речь, движения все вызывало во мне отчужденность, и даже мысль о том, что было бы не так плохо, быть может, если бы они покинули меня, на совсем, подальше, и только явная возможность того, чтобы их не стало, заставила в сухих корнях моей головы закопошиться муравьиному рою мыслей о смерти, мне не потребовалось тратить слишком много времени, чтобы эти мысли касались не только неумолимо стареющих родных, они кидались из стороны в сторону, примеряя на себя смерть различных людей, как близких мне, так и тех, чьей смерти я мог бы малодушно порадоваться, и так пока черед не дошел до меня самого, поджигая вопрос, как можно будет измерить прожитую мной жизнь:
эпизод первый - человек слова:
я не старался говорить слишком много, в лишних словах слышен пустой звук, иногда мои слова могли казаться грубыми и сухими, в словах к близким людям я не был переполнен ослепительной яркости, меня пугало то, что ее ослепительность может затмить и мой взгляд, и я не смогу различить, говорю ли я то, что действительно теплится в моем горле, застывшим звуком, или быть может, мне лишь не терпится облизать чьи-то уши, приложив все свое внимание к этому моменту, так чтобы их обладатели закатили глаза. нет уж, я лучше буду говорить мало, но лишь бы мои слова срастались с действием:
эпизод второй - человек действия:
праздность и смех, радостные опьяненные моменты, искрами катящиеся из глаз, шумные встречи друзей, тянущиеся месяцами, все это было не моим. привкус дешевого, как в прочем и дорого алкоголю не проявлял во мне, ничего кроме рвотных позывов, которые я давил изо всех сил, что не мешало мне пить с людьми, которых я называл своими друзьями, однако после каждого глотка, я думал о том, что дома, за дверью моей комнаты притаилась возможность сделать нечто, к чему тяготело что-то во мне, и от предвкушения того, что быть может, однажды это будет сделано, я предлагал налить еще, думаю о том, что может быть:
эпизод третий - человек возможность:
время. время то тянулось тугой резиной, пахнущей хлором и формалином, то бежало, становясь абстрактной формальностью, как песок утекающий в ванной, в которой я был погребен, под толщей времени, его свободой, его возможностями, так плотно сдавливающими мою прокуренную грудную клетку, что я не мог вздохнуть, а я пристально смотрел, выжидая, словно охотник, ждал своего единственного момента, чтобы зацепиться за него и взлететь глубоко к небу, а в нем расцвести лепестками созвездий салюта. я готов был ждать столько, сколько от меня могло бы потребоваться, а потом выложиться на изнанку, не оставив от себя и следа, от себя прежнего, оставшись существовать, только в форме последствий:
эпизод четвертый - человек последствие:
значимость любого человека в истории исчисляется объемом и качеством изменений, которые принесла в мир с собой его жизнь. человек, сформированный изначально как существо с сильными социальными связями, в процессе своей жизни сталкивается с множествами сортами различного общения, и уделяя внимание тому, какие впечатления остаются следами от этого общения, многие, как и я, прежде, теряют нить взаимопроникающего влияния, которое несет за собой общение, оставляя без особого внимания тот факт, что степень значимости людей определена тем, как долго их жизни, даже давно оборвавшиеся могут разрастаться в человеческих умах, сердцах и телах. пусть даже каждого из них будет всего по одному
эпизод пятый - человек одиночество:
фаршированный человеческим общением, множеством дел, от нелепых, до тех, что заставляют мое сердце биться быстрее, а руки дрожать, приправленный остротой моментов, сладостью мгновений и кислыми щщами, переполненный мыслями, от глупых надежд, до искренних взглядов себе в спину, которая остается мне последним приютом, в очередной раз. я лежу на полу, мои глаза призакрыты, но через ресницы я вижу, как медленно качается люстра, в темноте. из дешевых шуршащих колонок льется звук натянутой струны, резонируя в моей сдавленности в груди, в которой пробиваются ростки яркости. есть вещи, о которых я хотел бы поговорить, многим они кажутся простыми, кому-то наоборот чрезмерно сложными, я пытался разговаривать о них с разными людьми, кто-то не воспринимал меня просто всерьез, молчав в ответ, кто-то был поверхностен слушая мои слова, и не успевая дослушать начинал изливать изначально готовый ответ, но никто, не склонился над моей поникшей головой, чтобы заглянуть в уставшие зеленые, и постараться найти во взгляде тоненькую струйку моей жизни, вытекающую сквозь глаза, пока она совсем не ослабела. я лежу, мои глаза закрываются, разрывая взгляд и я засыпаю.
эпизод шестой - человек старость:
время, извалявшись в самом себе, потеряло резиновый привкус, оно начало пахнуть кухней и домашней уборкой, дешевым смехом и книжками перед сном. день сторонился случайности, проживаясь по расписанию, и каждую секунду всегда сменяла следующая, не давая растечься мгновениям. ходя кругами, в след за ними шли минуты, часы, дни, недели, месяца и годы. волосы мои, когда-то темные начинали белеть, я чувствовал в себе силы, но не мог найти куда их приложить, а может и вовсе, не искал. что-то проросло в моих глазах, новые узоры в зеленом ободке зрачка, шерстяные красные нити, вокруг него, и какое-то сухое безразличие, в самом их центре. говоря о сухости, я не могу не заметить, мне постоянно хочется пить, и иногда, я встречаю отвратительное противоречие, когда мои губы жадно лежат на стакане, и горло мое просит воды, но я чувствую, что я пресытился водой, и не могу ее выпить еще, а так хотелось бы, еще хотя бы капельку, в последний раз. иной раз, чувствуя, я боялся мыслить, потому что в то время, как мысли не покидали меня, чувства стали редкими гостями, и боясь, что любое из них может стать последним, я пытался удержать его любым возможным мне способом.
эпизод седьмой - человек смерть:
в моей комнате начинали плесневеть обои,от весенней капели, пробивающей крышу. я очень мало двигался, ноги сильно болели, а потому мне сложно было ходить, я старался иногда ходить, по квартире, но каждый раз это заканчивалось ломящей болью, и стараясь не съесть слишком много обезболивающих я брел к стулу, стоявшему подле окна, а там зеленели первые листья, и мялась под молодыми и детскими ногами земля, размокшая от растаявшего снега. я перестал писать, множество начатых записей пылилось в книжных шкафах, под толстым слоем пыли. фортепьяно начинало приходить в негодность, многие его клавиши западали, а иные звучали фальшиво, и хотя я иногда играл на нем, мне сложно было концентрироваться на игре, от боли в суставах. моя жизнь не несла даже крошек яркости, хлебами которой щедро потчевала меня молодость, и вместе с этим, какое противоречие, я наслаждался всем что у меня было: я втягивал запах плесени, глотал горечь дешевого чая, и думал о том, что они - такие какие они есть, останутся, и уже другое живое существо прикоснется к этим запахам и вкусам, к которым примешается запах моего гниющего тела, а меня, вместе с миллионами мыслей, которые я нигде не записал, клубками чувств, которые я даже не попытался сплести в звуки, или быть может слова, вместе с тлеющих взглядом, так и не нашедшим то зеркало души, сквозь которое можно было бы дотянуться до самого ее дна и в нем увидеть свое отражение, или быть может в себе ее, я не знаю, я ведь так и не смог этого сделать, вместе со всем этим мусором, меня не станет, и надеюсь, что мое лицо не сведет предсмертная судорога, и на нем застынет улыбка.