"...гений спит, постепенно трезвея..." : подборка воспоминаний о Г. Шпаликове
Оригинал взят у pepe_paella в post
При всем моем неоднозначном отношении к шестидесятникам (обоснованно терпеть не могу Евтушенко, иррационально терпеть не могу Аксенова и так далее) Шпаликов единственный мне нравится полностью и безоговорочно; это несправедливо недооцененный талант, чья личность гораздо интереснее и прекраснее даже чем непосредственно созданные им произведения (то же, кстати, и с Ерофеевым, например).
Шпаликов со всей своей бытовой неустроенностью, алкоголизмом, стихами на салфетках и почтовых бланках, забавными мистификациями и совсем уж неоднозначными выходками - все равно божественный, абсолютно кинематографичный персонаж; он то неожиданно приезжает к невесте, которую с волейбольной командой ВГИКа поселили в Дом колхозника с лилипутками и поет невесте и лилипуткам песни; то подкидывает дома гонорар к потолку, одна из купюр застревает незаметно на абажуре, потом они с женой ее случайно находят, и это практически спасает их от голода; то просит в ресторане купить в бакалее по соседству макароны и засовывает отваренные макароны в решетку, якобы для того, чтобы облегчить участь подслушивающих, у которых может отказать техника.
- А давай двинем в цирк? - предложил он.
У Центрального рынка Шпаликов покупает букет синих астр. К моему изумлению, нас пускают со служебного входа. Резко пахнет конской мочой, потом деревянный запах опилок, тюремный свет электрических ламп в решетчатых намордниках. Он идет, будто хорошо зная куда, синий шарф болтается в такт шагам. Выныриваем возле арены, садимся. Представление давно в разгаре, движется к концу.
- Сейчас, - шепчет Гена, - сейчас оно самое и начнется…
Барабан бьет дробь, вспыхивает свет, я вижу, как под куполом на трапеции бесстрашно крутится невесомая девочка, летает над нами, как шагаловский ангел.
- Ну?! - в восторге не то восклицает, не то спрашивает Гена.
"Неужели влюблен?" - соображаю я. Влюблен не влюблен, до сих пор не знаю, кто такая эта гимнастка. Да и какая разница? Не исключаю, что вообще он сам себе этот роман ненадолго выдумал - такое Гена обожал… В цирке, как вы понимаете, я бывал и до этого, и потом, но ничего подобного в впечатлениях моих не повторилось (впрочем, вру, то же знакомое чувство нахлынуло на меня, когда много лет спустя я увидел гениальный "цирковой цикл" художника Фонвизина). А тогда, повиснув на лонже, гимнастка медленно спустилась с небес ("а музыка играет так весело!"), Гена перелез через бортик и прилюдно на арене вручил ей свой синий букет, гимнастку в щеку прилюдно же поцеловав. Белые полы плаща плескались в свете прожекторов. Публика кричала "браво!".
Сон? Нет. Все так и было. Такие, представьте себе, были тогда времена!
(Сергей Соловьев)
В квартире было 12 комнат, с нами по соседству оказались музыкантши, женщины среднего возраста. Гена, безусловно, их с ходу обаял. Но не настолько, чтобы нашу фамилию не внесли в график уборки "мест общего пользования", включающий мытье унитаза. <...> Однажды в нашей коммуналке раздался звонок, одна из дам сняла трубку и услышала голос с сильным английским акцентом. Просили позвать "господина Шпаликова". Воспитанная музыкантша сообщила, что господин Шпаликов отсутствует, но она непременно ему передаст всю информацию. Тогда звонивший попросил сообщить Гене, чтоб он как можно скорее зашел в шведское посольство: "Господин Шпаликов удостоен Королевской академией Нобелевской премии по литературе". Что тут началось! Дамы шептались, звонили знакомым и, конечно, совершили то, ради чего Гена и затеял этот звонок, - красным карандашом вычеркнули фамилию "Шпаликов" из графика дежурства.
Когда вранье открылось, нас, конечно, вернули в список. И дамы на него не злились. Гена врал хронически, но редко кого-то этим раздражал.
(Наталья Рязанцева)
Как-то я захожу к нему, а он говорит: "Ты давно не видел мою библиотеку, посмотри". Открываю первую попавшуюся книгу. На первой странице надпись: "Гена, верю в тебя! Лев Толстой!" Беру другую: "Потрясен. Кланяюсь. Благодарный Достоевский". Еще одну: "Гена, не забывай наши разговоры об искусстве. Твой Пастернак..."
(Василий Ливанов)
Однажды, когда мы с Сережей Никоненко жили на Сивцевом Вражке, к нам пришел Гена Шпаликов, пьяный, с авоськой, в которой были початая четвертинка водки и куча скомканных бумажек.
Когда мы спросили его, что это, он ответил, что это - стихи.
И это была потрясающая картина: гений спит, постепенно трезвея, а мы с Сережей на полу расправляем эти бумажки и читаем новые стихи.
(Никита Михалков)
При всем моем неоднозначном отношении к шестидесятникам (обоснованно терпеть не могу Евтушенко, иррационально терпеть не могу Аксенова и так далее) Шпаликов единственный мне нравится полностью и безоговорочно; это несправедливо недооцененный талант, чья личность гораздо интереснее и прекраснее даже чем непосредственно созданные им произведения (то же, кстати, и с Ерофеевым, например).
Шпаликов со всей своей бытовой неустроенностью, алкоголизмом, стихами на салфетках и почтовых бланках, забавными мистификациями и совсем уж неоднозначными выходками - все равно божественный, абсолютно кинематографичный персонаж; он то неожиданно приезжает к невесте, которую с волейбольной командой ВГИКа поселили в Дом колхозника с лилипутками и поет невесте и лилипуткам песни; то подкидывает дома гонорар к потолку, одна из купюр застревает незаметно на абажуре, потом они с женой ее случайно находят, и это практически спасает их от голода; то просит в ресторане купить в бакалее по соседству макароны и засовывает отваренные макароны в решетку, якобы для того, чтобы облегчить участь подслушивающих, у которых может отказать техника.
- А давай двинем в цирк? - предложил он.
У Центрального рынка Шпаликов покупает букет синих астр. К моему изумлению, нас пускают со служебного входа. Резко пахнет конской мочой, потом деревянный запах опилок, тюремный свет электрических ламп в решетчатых намордниках. Он идет, будто хорошо зная куда, синий шарф болтается в такт шагам. Выныриваем возле арены, садимся. Представление давно в разгаре, движется к концу.
- Сейчас, - шепчет Гена, - сейчас оно самое и начнется…
Барабан бьет дробь, вспыхивает свет, я вижу, как под куполом на трапеции бесстрашно крутится невесомая девочка, летает над нами, как шагаловский ангел.
- Ну?! - в восторге не то восклицает, не то спрашивает Гена.
"Неужели влюблен?" - соображаю я. Влюблен не влюблен, до сих пор не знаю, кто такая эта гимнастка. Да и какая разница? Не исключаю, что вообще он сам себе этот роман ненадолго выдумал - такое Гена обожал… В цирке, как вы понимаете, я бывал и до этого, и потом, но ничего подобного в впечатлениях моих не повторилось (впрочем, вру, то же знакомое чувство нахлынуло на меня, когда много лет спустя я увидел гениальный "цирковой цикл" художника Фонвизина). А тогда, повиснув на лонже, гимнастка медленно спустилась с небес ("а музыка играет так весело!"), Гена перелез через бортик и прилюдно на арене вручил ей свой синий букет, гимнастку в щеку прилюдно же поцеловав. Белые полы плаща плескались в свете прожекторов. Публика кричала "браво!".
Сон? Нет. Все так и было. Такие, представьте себе, были тогда времена!
(Сергей Соловьев)
В квартире было 12 комнат, с нами по соседству оказались музыкантши, женщины среднего возраста. Гена, безусловно, их с ходу обаял. Но не настолько, чтобы нашу фамилию не внесли в график уборки "мест общего пользования", включающий мытье унитаза. <...> Однажды в нашей коммуналке раздался звонок, одна из дам сняла трубку и услышала голос с сильным английским акцентом. Просили позвать "господина Шпаликова". Воспитанная музыкантша сообщила, что господин Шпаликов отсутствует, но она непременно ему передаст всю информацию. Тогда звонивший попросил сообщить Гене, чтоб он как можно скорее зашел в шведское посольство: "Господин Шпаликов удостоен Королевской академией Нобелевской премии по литературе". Что тут началось! Дамы шептались, звонили знакомым и, конечно, совершили то, ради чего Гена и затеял этот звонок, - красным карандашом вычеркнули фамилию "Шпаликов" из графика дежурства.
Когда вранье открылось, нас, конечно, вернули в список. И дамы на него не злились. Гена врал хронически, но редко кого-то этим раздражал.
(Наталья Рязанцева)
Как-то я захожу к нему, а он говорит: "Ты давно не видел мою библиотеку, посмотри". Открываю первую попавшуюся книгу. На первой странице надпись: "Гена, верю в тебя! Лев Толстой!" Беру другую: "Потрясен. Кланяюсь. Благодарный Достоевский". Еще одну: "Гена, не забывай наши разговоры об искусстве. Твой Пастернак..."
(Василий Ливанов)
Однажды, когда мы с Сережей Никоненко жили на Сивцевом Вражке, к нам пришел Гена Шпаликов, пьяный, с авоськой, в которой были початая четвертинка водки и куча скомканных бумажек.
Когда мы спросили его, что это, он ответил, что это - стихи.
И это была потрясающая картина: гений спит, постепенно трезвея, а мы с Сережей на полу расправляем эти бумажки и читаем новые стихи.
(Никита Михалков)