странствие К.
Странствие К.
***
Ксения не помнит, как оказалась на улице. Кажется, небо стояло над головой не всегда. Кажется, когда-то она видела потолок - старый, в трещинах и подтеках. Кажется, это был чужой дом. И Ксению там обижали. Долго, жестоко, без всякого зла.
«Люди, - шептала Ксения, глядя на потолок, чтоб не разлить слезы, - люди, люди, люди».
«Чучело, - отвечали они, - чувырла, чудовище, чудо-юдо».
***
Ещё одно воспоминание о доме. Скрипят во тьме половицы. Сила тяжести глумится над Ксенией. Не дает забыть бесформенный ком мяса, в котором заключена душа.
Пленница мечется по темнице. За окном рвется с веревки белье, машет рукавами рубаха. Будто хочет предупредить.
Боль у Ксении в сердце, как иголка. В слоновьих ногах. В большой голове.
Ксения танцует сквозь боль. Огромная, как гора. Под музыку половиц, старых деревьев, далеких поездов, заблудившихся в ночи.
***
Столько слов. Слова - невесомые, слова - бабочки. Но их целые стаи. Тучи. Скоро я раздуюсь, как воздушный шар. Перестану проходить в двери. Не смогу выбраться даже в голый тюремный двор. С виселицей ржавых качелей и лебедем из старой покрышки.
Может, хотя бы, когда я взойду на эшафот, прилетят мои белые лебеди-братья? Существа, подобные мне?
***
Просто открыть дверь. И идти, идти. Упасть. И идти снова. Никогда больше. Так просто. И будет ночь, будет ветер, паруса простыней, узники серого двора. Отцепить, проходя, прищепки. Пусть летят тоже. К облакам, к диким звездам.
Выйти вон, лечь на пустыре, где проклюнулись первоцветы.
Найти на ощупь их детские личики, прильнуть, вдохнуть несмелый запах. Неуловимый, как надежда.
Смотрите на меня, равнодушные звезды, брат мой ветер.
***
Тяжело ступает тело по земле. В земле спят мертвые. Душа уходит в пятки. Сквозь стоптанные подошвы, сквозь кривые корни.
"Мы, - говорит душа, касаясь мертвых, - мы"
Ксения гладит полустертый портрет в овальной раме. Лик выцветает, светает. Скоро вместо всего будет только свет. Но пока еще смотрят глаза. И Ксения в них смотрит.
Имя не прочитать. Пробует на ощупь, но нет. Пальцы её грубы, как сучья.
***
Ксения не помнит, как появился ребенок. Ей кажется, он был всегда. Но это не так.
«Я твой сын», - говорит он, и она верит. Но родился он где-то в другом месте. А потом догнал и всунул в ее ручищу свою грязную ледяную ручонку. И больше не уходил. Почему так случилось?
«Меня усыновили мертвые, - говорит он. - Я спал в их склепах. Ел от их конфет. Но теперь слишком холодно. Ты меня забери. Ты теплая. Ты живая».
- Бабочки, - шепчет Ксения. - Много-много. Страшные, нежные. На огненные цветы похожие.
- Я не вижу.
- Надо закрыть глаза.
***
Ловит Ксения летящих из нее бабочек, зажимает лапищей рот, мычит. Слово не воробей. Оно быстрое и хитрое. Скользнуло сквозь пальцы, порх под облака. И смеется, смеется. Как маленькая музыка, как дитя. Под волосы заползло, сложило крылышки и тихо светит. Не поймаешь. Не вернешь. Как ни молчи.
- Щекотно, - смеется дитя, - в душе щекотка. Что это?
***
Долго шли по улице вверх. Рука в руке. Ручонка в ручище. Ветер подпирал в спину. Заталкивал на гору, где кончаются троллейбусные провода.
Грязный неубранный сквер. Девичьи деревья нацепили сережки, выстроились вдоль пути. Белое тело березы скрипит от ветра, с тонкого пальца скатилось солнце-кольцо.
Ксения смотрит. Ксения видит.
В черном пальто, с тетрадью в кармане. Идет по кромке крошечного пруда.
В сердцевине пруда серый лед. С краев ледяная водица. В водице полощется черный листок. Ксения вызволяет его, разглаживает на ладони.
"Больше ты не должен здесь кувыркаться. Вынырнет солнце. Вернет легкость"
Ксения говорит с черным листом, с трухлявым дуплом, с мертвой вороной. Говорит и не узнает свой голос. Это какой-то музыки голос. Виолончель, а не сломанная качель.
***
- Я поцелую птичку, чтобы ожила, - вырывается из руки ручонка.
- Ее уже поцеловал ветер. Скоро она проснется и улетит в облака.
- Хочу посмотреть!
- Надо закрыть глаза. Видишь?
- Вижу!
***
Ксения идет по кромке пруда. Видит: птичий хвост торчит из гнезда. Слышит: вода плещется о льдину. Огромное тело становится легким, как облако. Ксения улыбается. Ксения смеется. Летит. Машет крыльями пальто.
"Выбора нет, - думает Ксения. - Времени нет. Я иду. Да"
Но дитя... Радостное, чумазое, веснушчатое. Бегает, падает, поет. Гладит вербу, кидает палки. Просит есть. Есть просит. Возвращает к земле.
***
Ксения смотрит в глаза. Видит небо. "Попрошу у первого встречного".
Первый встречный смугл и мал. В куртку и кепку одет - красные, чужие. Вечером снимет их, сдаст, в общежитие за рекой поедет, будет на раскладушке лежать, цветущий урюк вспоминать. Урюк, арык, учкудук.
У него есть вчерашние бутерброды из ресторана, которые велено на помойку выносить. А зачем - помойка? Еда обижается. Еду надо есть. Он и сам пожует, и бомжам оставит, и собак бездомных угостит, и уток в пруду.
И толстую тетку с малым. Глаза у этих двух - он сразу узнал - как у иссохших оборванцев, что приходят со стороны пустыни и молча сидят вдоль стен, собирая тень. Старухи выносят им мутную воду и черствые лепешки. Дети глазеют из-за угла.
Только никогда не видел он и не слышал, чтобы среди них попадались бабы и дети. Да мало ли, что тут, на севере, бывает. Они вон и в чай вместо соли - сахар кладут...
***
Ксения слышит: капли стучат. Слышит: паровозы гудят. Что-то ворочается в ночи, стонет, глухо ворчит. Вода стекает по волосам. Кругом вода и внутри. Ручонка в ручище все холодней. Ксения хочет выть.
- Я отведу тебя!
- Ни за что! Мне с тобой хорошо.
Насыпь, навес, перестук колес, диспетчеров голоса.
- Они читают стихи?
- О, нет.
- А мне приснилось, что да. А мне приснилось, что ты - гора, и я над тобой лечу. Не отдавай меня никому, только с тобой хочу!
***
Ксения слышит: шаги во тьме. Хруст, пыхтение, хрип. Ксении страшно. Ребенок спит. Вдруг это зло идет?
Встало и дышит, прямо над ней. Спирт, беломор, моча.
- Это мой дом! Убирайся вон!
Ксения тихо встает.
- С выблядком что ли? Ладно, живи. Только на эту ночь. Ближе садись. Так оно теплей. Бутылку держи. И пей. Что заметалась? Дыши, дыши. Видишь, как хорошо…
Ксения слышит: капли стучат. Слышит: поезд поет.
Ксения слышит: сердце стучит. Слышит: оно поет.
***
Утром они встретили дождевого червяка. Он тянулся поперек дороги, как грязный шнурок. Подняли, отнесли в траву. Через два шага - еще один. Так все утро и спасали от равнодушных каблуков их беззащитные бессмысленные жизни.
- У червяков есть сердце? А душа? Они попадают в рай?
- Я знаю одно: им больно, они хотят жить.
- Мне кажется, я сам такой червяк. Ползешь, никого не трогаешь - и вдруг чья-то нога. И все.
- И вдруг - чья-то рука. И ты летишь.
***
Ксения улыбается птицам. Все больше синего в просветах домов. Хочется туда, где небо, много неба.
Вот она, река. Серая, старая, с баржами и бутылками, что качаются на мелких волнах. С чайками и длинношеими кранами.
Какое странное место. Куда они забрели? Ксения помнит, тут были фонтаны с музыкой, дети на самокатах, мороженое в тележках, туристы в темных очках.
А теперь - ничего, кроме реки и неба. Оборванные люди железными крюками стаскивают тюки с лодок, волокут на берег. Вместо асфальта - скользкие доски, под ними жидкая грязь.
Ксения слышит: люди говорят. Гогочут. Грубые, громкие голоса, привыкшие перекрикивать ветер. Звуки знакомые, русские, а слова непонятны. Как в болезни или во сне.
"Может, я умерла? И эти с крюками - чернорабочие преисподней? Хотя я надеялась все-таки на ангелов, пусть и с карающим мечом. Но в чем же моя вина? Вот я бросила все и пошла на зов. И тетрадка почти заполнена, пара листов осталась..."
"Кто вы такие?" - спрашивает она.
Отворяют, растягивают пустые рты:
"Зимогоров не признала, странница? Го-го-го! Золотую роту?"
***
Ну, вот, Ксения, тетрадь исписана. Теперь самое трудное: что с этим делать? Просто оставить на скамье? Чтобы всю ночь ветер листал, а утром дворник смел в мешок, полный палых листьев?
Невозможно, нет. Они беззащитней ребенка. Странные эти, словно чужие слова. Не найдут пути-дороги. Нельзя бросить. Надо проводить, сдать в хорошие руки.
***
Робко переступает порог. Гладит шершавую кожу дверей, чтоб решиться. Вдыхает запах дешевых сигарет и старой бумаги. Полумрак, шкафы, набитые папками, коробка сушек на подоконнике.
Сколько их будет еще, таких порогов. Но этот, первый, он труднее всех.
"Редакция", - произносит Ксения одними губами.
Какое сказочное слово. Сколько в нем надежды. Может, здесь обитают подобные ей?
Вот человек в потертом пиджаке, торчат из рукавов сиреневые запястья. Так заговорился, что забыл стряхнуть пепел. Длинный невесомый столбик подрагивает на фильтре.
Человек говорит, говорит. Взмах угловатой руки. Серые хлопья осыпаются на плечи, на воротник. Летят в луче, пробившемся сквозь шторы.
Не глядя, сует окурок в банку. Прикуривает снова. Говорит, говорит. Ксения пытается вникнуть. Слышит ритм:
"Полковник Перхуров уходит в туман. Садится на пароход. Невидимый ни своим, ни чужим, вверх по реке плывет. Против течения, наугад, «в руки Твои» шепча. Город горит, голова болит, сколько ночей не спит?
Мост пролетает над головой - сказочной птицей, серой совой. Там на мосту стоит часовой,
меченый хищной красной звездой.
Выстрелы прорезают рассвет. Погони, кажется, нет...
Твой выстрел, полковник, еще в пути. Тебе за ним всю страну пройти, дойти до края, вернуться вспять. В город этот опять.
Сонным виденьем обитель плывет мимо бессонных глаз. Полковник крестится, как во сне: медленно, тяжело. Как тяжела ты, рука судьбы. Как ты тиха, река…"
Все вокруг засыпано пеплом. Руки поэта взлетают, словно мельничные крылья. Люди ругаются, кричат, что кто-то предатель, кто-то графоман, кто-то идиот. Ксения смотрит, не отрываясь, пытаясь увидеть сквозь лицо. Распознать. Ничего не видно.
Вдруг поэт затравленно дергает головой, и ей в глаза ударяет тонкий луч света. Секунда - и опять темно. Но Ксении довольно. Она не успевает понять, что это вспыхнула ее собственная жалость. Делает шаг, ловит летучую руку, обжегшись о тлеющий фильтр. Выуживает из недоброй ссоры. Выводит на воздух.
- Лучше слушать птиц, чем людей, - кивает поэт.
По вытоптанному двору семенят друг за другом две трясогузки.
- Смотри, сколько сокровищ! - дитя протягивает Ксении ладони, полные пыльных стеклышек, тополиных сережек.
- А деньги у тебя есть, мать? - спрашивает поэт. - Нет? Тогда - прощай!
- Кто такой полковник Перхуров? - кричит вслед Ксения, пытаясь удержать.
Поэт сердито машет рукой:
- Э, темнота! Его, между прочим, тут, на соседней улице прихлопнули.
- Зачем все так больно?! Разве нельзя иначе?!
- Свистульку суют в огонь, чтоб играла. Кисель и грязь, если не обжечь. Не знаешь что ли?
Поэт пинает пустую бутылку, скрывается за углом.
***
Ксения спит. На скамейке в парке. Светит в лицо фонарь. Сыплет мелкая морось. Перекликаются вдали поезда. Тревожно, как перелетные птицы.
Ксения спит, старательно, как пишет. Вдруг хотя бы во сне встретит подобных себе.
Видит Ксения черный барак посреди пустого места. Небо лежит на крыше. Двое стоят у стен. Прощаются. Скоро придет поезд.
"Мы друг друга не найдем, не узнаем", - всхлипывает веснушчатая девчонка с длинной косой. Стоит, запрокинув голову, слезы льются, ужас в синих глазищах.
Высокий растерянный парень. Штаны мешком. Щеки ей вытирает. Горестно, осторожно. Ладони, как лопухи.
«Кто вы такие?» - окликает Ксения.
«Люди люди люди» - шепчется эхо.
Ксения спит. Слезы текут по неподвижному лицу. Тихо, медленно, непрерывно. Как дождевая вода по стене. Бабочки покрывают её тело. Тихо шуршат крыльями. В темноте.
***
Ксения большая, а двигается бесшумно. Как облако. Вошла в редакцию. Засмотрелась на паука в углу. Задумалась, закачалась. И вдруг:
- В мусорную корзину! Это будто корова писала. Или дерево! Разве люди так говорят?
- Она просто не умеет. Рифму теряет, с ритма сбивается!
- Может, это косноязычие ангела?
- Ангелам положено светить, а не бумагу марать!
Ксения тихонько выходит. Но этот голос - нудный, как скрюченная качель - продолжает наскрипывать внутри. И никуда теперь не сбежать, не деться.
"Бумагомарательство... В мусорную корзину..."
***
"Бедные мои бабочки! Вернитесь, не бойтесь! Кто я без вас? Не улетайте!.. Но, может, он прав? Нет, нет, вы прекрасны, это я все порчу... Зачем вы прилетели ко мне? Летите к тому, кто может вас уловить..."
"Нас не надо ловить", - смеются.
"Но я..."
"Мы тебя выбрали, Ксения. Времени больше нет!"
Ксения тоже смеется. Но и сквозь смех слышит ржавый скрип:
"В корзину в корзину в корзину..."
Теперь она слышит его везде: в ветре, дожде, пении поездов. В бульканьи кипятка внутри консервной банки, в воробьиной оратории, в шмыганьи ребенка.
"Ксения! Ищи пути! Иди к людям!"
"В корзину в корзину в корзину..."
***
Ксения встает у стены. Гладит ее обветренной рукой, просит поддержки. Стена, ты прекрасна. Ты почти жива. Ты неровная, старая, с трещинами и шрамами. Ты как я. Держи меня, стена, сейчас будет очень страшно.
Ксения делает вдох. Смотрит на солнце. Нет, надо смотреть на людей. Ведь это - им. Ну, давай же!
Ксения открывает рот, хрипло произносит первую строчку. Вторую - будто толкает в гору тачку с углем. Третью - будто летит в пропасть.
Дальше уже ничего. Только солнце сквозь веки. Глаза она все-таки закрыла. Бабочки несут огромную Ксению. Легко. С невероятной скоростью. Ей хочется смеяться от счастья. Только страшно остановиться. И услышать ответ.
***
"Во времена моего детства в городе жила юродивая поэтесса К. Читала стихи прямо на улице. Питалась подаянием. Бродяжничала. Свалявшиеся волосы, черные зубы, бесформенное лицо. И жалобный тонкий голос, столь чужеродный в такой туше...
Она даже не читала, а будто выпевала их из себя. В памяти не сохранилось ни строчки.
Дети дразнили К., швыряли камнями, плевались. Пока не появлялся всегда ошивавшийся поблизости беспризорник. Кажется, её сын…"
***
Ксения уже далеко. Уже недоступна для упреков и усмешек. Для камней.
Нет, она не умерла. Какое неправильное, нелепое слово.
Ксения идет по пустынной дороге, белой от солнца. Пьет из ручьев. Спит, обняв цветы. Над ее головой танцуют бабочки. Ветер, пахнущий клевером, гладит лицо, разглаживает морщины.
На горизонте плавится и мерцает в горячем воздухе далекий город. Ксения видит текучее золото крыш, подрагивание белоснежных стен, флаги на башнях.
Ксения идет туда. Она точно знает, ее там ждут. И, может, уже выходят навстречу.
***
Ксения не помнит, как оказалась на улице. Кажется, небо стояло над головой не всегда. Кажется, когда-то она видела потолок - старый, в трещинах и подтеках. Кажется, это был чужой дом. И Ксению там обижали. Долго, жестоко, без всякого зла.
«Люди, - шептала Ксения, глядя на потолок, чтоб не разлить слезы, - люди, люди, люди».
«Чучело, - отвечали они, - чувырла, чудовище, чудо-юдо».
***
Ещё одно воспоминание о доме. Скрипят во тьме половицы. Сила тяжести глумится над Ксенией. Не дает забыть бесформенный ком мяса, в котором заключена душа.
Пленница мечется по темнице. За окном рвется с веревки белье, машет рукавами рубаха. Будто хочет предупредить.
Боль у Ксении в сердце, как иголка. В слоновьих ногах. В большой голове.
Ксения танцует сквозь боль. Огромная, как гора. Под музыку половиц, старых деревьев, далеких поездов, заблудившихся в ночи.
***
Столько слов. Слова - невесомые, слова - бабочки. Но их целые стаи. Тучи. Скоро я раздуюсь, как воздушный шар. Перестану проходить в двери. Не смогу выбраться даже в голый тюремный двор. С виселицей ржавых качелей и лебедем из старой покрышки.
Может, хотя бы, когда я взойду на эшафот, прилетят мои белые лебеди-братья? Существа, подобные мне?
***
Просто открыть дверь. И идти, идти. Упасть. И идти снова. Никогда больше. Так просто. И будет ночь, будет ветер, паруса простыней, узники серого двора. Отцепить, проходя, прищепки. Пусть летят тоже. К облакам, к диким звездам.
Выйти вон, лечь на пустыре, где проклюнулись первоцветы.
Найти на ощупь их детские личики, прильнуть, вдохнуть несмелый запах. Неуловимый, как надежда.
Смотрите на меня, равнодушные звезды, брат мой ветер.
***
Тяжело ступает тело по земле. В земле спят мертвые. Душа уходит в пятки. Сквозь стоптанные подошвы, сквозь кривые корни.
"Мы, - говорит душа, касаясь мертвых, - мы"
Ксения гладит полустертый портрет в овальной раме. Лик выцветает, светает. Скоро вместо всего будет только свет. Но пока еще смотрят глаза. И Ксения в них смотрит.
Имя не прочитать. Пробует на ощупь, но нет. Пальцы её грубы, как сучья.
***
Ксения не помнит, как появился ребенок. Ей кажется, он был всегда. Но это не так.
«Я твой сын», - говорит он, и она верит. Но родился он где-то в другом месте. А потом догнал и всунул в ее ручищу свою грязную ледяную ручонку. И больше не уходил. Почему так случилось?
«Меня усыновили мертвые, - говорит он. - Я спал в их склепах. Ел от их конфет. Но теперь слишком холодно. Ты меня забери. Ты теплая. Ты живая».
- Бабочки, - шепчет Ксения. - Много-много. Страшные, нежные. На огненные цветы похожие.
- Я не вижу.
- Надо закрыть глаза.
***
Ловит Ксения летящих из нее бабочек, зажимает лапищей рот, мычит. Слово не воробей. Оно быстрое и хитрое. Скользнуло сквозь пальцы, порх под облака. И смеется, смеется. Как маленькая музыка, как дитя. Под волосы заползло, сложило крылышки и тихо светит. Не поймаешь. Не вернешь. Как ни молчи.
- Щекотно, - смеется дитя, - в душе щекотка. Что это?
***
Долго шли по улице вверх. Рука в руке. Ручонка в ручище. Ветер подпирал в спину. Заталкивал на гору, где кончаются троллейбусные провода.
Грязный неубранный сквер. Девичьи деревья нацепили сережки, выстроились вдоль пути. Белое тело березы скрипит от ветра, с тонкого пальца скатилось солнце-кольцо.
Ксения смотрит. Ксения видит.
В черном пальто, с тетрадью в кармане. Идет по кромке крошечного пруда.
В сердцевине пруда серый лед. С краев ледяная водица. В водице полощется черный листок. Ксения вызволяет его, разглаживает на ладони.
"Больше ты не должен здесь кувыркаться. Вынырнет солнце. Вернет легкость"
Ксения говорит с черным листом, с трухлявым дуплом, с мертвой вороной. Говорит и не узнает свой голос. Это какой-то музыки голос. Виолончель, а не сломанная качель.
***
- Я поцелую птичку, чтобы ожила, - вырывается из руки ручонка.
- Ее уже поцеловал ветер. Скоро она проснется и улетит в облака.
- Хочу посмотреть!
- Надо закрыть глаза. Видишь?
- Вижу!
***
Ксения идет по кромке пруда. Видит: птичий хвост торчит из гнезда. Слышит: вода плещется о льдину. Огромное тело становится легким, как облако. Ксения улыбается. Ксения смеется. Летит. Машет крыльями пальто.
"Выбора нет, - думает Ксения. - Времени нет. Я иду. Да"
Но дитя... Радостное, чумазое, веснушчатое. Бегает, падает, поет. Гладит вербу, кидает палки. Просит есть. Есть просит. Возвращает к земле.
***
Ксения смотрит в глаза. Видит небо. "Попрошу у первого встречного".
Первый встречный смугл и мал. В куртку и кепку одет - красные, чужие. Вечером снимет их, сдаст, в общежитие за рекой поедет, будет на раскладушке лежать, цветущий урюк вспоминать. Урюк, арык, учкудук.
У него есть вчерашние бутерброды из ресторана, которые велено на помойку выносить. А зачем - помойка? Еда обижается. Еду надо есть. Он и сам пожует, и бомжам оставит, и собак бездомных угостит, и уток в пруду.
И толстую тетку с малым. Глаза у этих двух - он сразу узнал - как у иссохших оборванцев, что приходят со стороны пустыни и молча сидят вдоль стен, собирая тень. Старухи выносят им мутную воду и черствые лепешки. Дети глазеют из-за угла.
Только никогда не видел он и не слышал, чтобы среди них попадались бабы и дети. Да мало ли, что тут, на севере, бывает. Они вон и в чай вместо соли - сахар кладут...
***
Ксения слышит: капли стучат. Слышит: паровозы гудят. Что-то ворочается в ночи, стонет, глухо ворчит. Вода стекает по волосам. Кругом вода и внутри. Ручонка в ручище все холодней. Ксения хочет выть.
- Я отведу тебя!
- Ни за что! Мне с тобой хорошо.
Насыпь, навес, перестук колес, диспетчеров голоса.
- Они читают стихи?
- О, нет.
- А мне приснилось, что да. А мне приснилось, что ты - гора, и я над тобой лечу. Не отдавай меня никому, только с тобой хочу!
***
Ксения слышит: шаги во тьме. Хруст, пыхтение, хрип. Ксении страшно. Ребенок спит. Вдруг это зло идет?
Встало и дышит, прямо над ней. Спирт, беломор, моча.
- Это мой дом! Убирайся вон!
Ксения тихо встает.
- С выблядком что ли? Ладно, живи. Только на эту ночь. Ближе садись. Так оно теплей. Бутылку держи. И пей. Что заметалась? Дыши, дыши. Видишь, как хорошо…
Ксения слышит: капли стучат. Слышит: поезд поет.
Ксения слышит: сердце стучит. Слышит: оно поет.
***
Утром они встретили дождевого червяка. Он тянулся поперек дороги, как грязный шнурок. Подняли, отнесли в траву. Через два шага - еще один. Так все утро и спасали от равнодушных каблуков их беззащитные бессмысленные жизни.
- У червяков есть сердце? А душа? Они попадают в рай?
- Я знаю одно: им больно, они хотят жить.
- Мне кажется, я сам такой червяк. Ползешь, никого не трогаешь - и вдруг чья-то нога. И все.
- И вдруг - чья-то рука. И ты летишь.
***
Ксения улыбается птицам. Все больше синего в просветах домов. Хочется туда, где небо, много неба.
Вот она, река. Серая, старая, с баржами и бутылками, что качаются на мелких волнах. С чайками и длинношеими кранами.
Какое странное место. Куда они забрели? Ксения помнит, тут были фонтаны с музыкой, дети на самокатах, мороженое в тележках, туристы в темных очках.
А теперь - ничего, кроме реки и неба. Оборванные люди железными крюками стаскивают тюки с лодок, волокут на берег. Вместо асфальта - скользкие доски, под ними жидкая грязь.
Ксения слышит: люди говорят. Гогочут. Грубые, громкие голоса, привыкшие перекрикивать ветер. Звуки знакомые, русские, а слова непонятны. Как в болезни или во сне.
"Может, я умерла? И эти с крюками - чернорабочие преисподней? Хотя я надеялась все-таки на ангелов, пусть и с карающим мечом. Но в чем же моя вина? Вот я бросила все и пошла на зов. И тетрадка почти заполнена, пара листов осталась..."
"Кто вы такие?" - спрашивает она.
Отворяют, растягивают пустые рты:
"Зимогоров не признала, странница? Го-го-го! Золотую роту?"
***
Ну, вот, Ксения, тетрадь исписана. Теперь самое трудное: что с этим делать? Просто оставить на скамье? Чтобы всю ночь ветер листал, а утром дворник смел в мешок, полный палых листьев?
Невозможно, нет. Они беззащитней ребенка. Странные эти, словно чужие слова. Не найдут пути-дороги. Нельзя бросить. Надо проводить, сдать в хорошие руки.
***
Робко переступает порог. Гладит шершавую кожу дверей, чтоб решиться. Вдыхает запах дешевых сигарет и старой бумаги. Полумрак, шкафы, набитые папками, коробка сушек на подоконнике.
Сколько их будет еще, таких порогов. Но этот, первый, он труднее всех.
"Редакция", - произносит Ксения одними губами.
Какое сказочное слово. Сколько в нем надежды. Может, здесь обитают подобные ей?
Вот человек в потертом пиджаке, торчат из рукавов сиреневые запястья. Так заговорился, что забыл стряхнуть пепел. Длинный невесомый столбик подрагивает на фильтре.
Человек говорит, говорит. Взмах угловатой руки. Серые хлопья осыпаются на плечи, на воротник. Летят в луче, пробившемся сквозь шторы.
Не глядя, сует окурок в банку. Прикуривает снова. Говорит, говорит. Ксения пытается вникнуть. Слышит ритм:
"Полковник Перхуров уходит в туман. Садится на пароход. Невидимый ни своим, ни чужим, вверх по реке плывет. Против течения, наугад, «в руки Твои» шепча. Город горит, голова болит, сколько ночей не спит?
Мост пролетает над головой - сказочной птицей, серой совой. Там на мосту стоит часовой,
меченый хищной красной звездой.
Выстрелы прорезают рассвет. Погони, кажется, нет...
Твой выстрел, полковник, еще в пути. Тебе за ним всю страну пройти, дойти до края, вернуться вспять. В город этот опять.
Сонным виденьем обитель плывет мимо бессонных глаз. Полковник крестится, как во сне: медленно, тяжело. Как тяжела ты, рука судьбы. Как ты тиха, река…"
Все вокруг засыпано пеплом. Руки поэта взлетают, словно мельничные крылья. Люди ругаются, кричат, что кто-то предатель, кто-то графоман, кто-то идиот. Ксения смотрит, не отрываясь, пытаясь увидеть сквозь лицо. Распознать. Ничего не видно.
Вдруг поэт затравленно дергает головой, и ей в глаза ударяет тонкий луч света. Секунда - и опять темно. Но Ксении довольно. Она не успевает понять, что это вспыхнула ее собственная жалость. Делает шаг, ловит летучую руку, обжегшись о тлеющий фильтр. Выуживает из недоброй ссоры. Выводит на воздух.
- Лучше слушать птиц, чем людей, - кивает поэт.
По вытоптанному двору семенят друг за другом две трясогузки.
- Смотри, сколько сокровищ! - дитя протягивает Ксении ладони, полные пыльных стеклышек, тополиных сережек.
- А деньги у тебя есть, мать? - спрашивает поэт. - Нет? Тогда - прощай!
- Кто такой полковник Перхуров? - кричит вслед Ксения, пытаясь удержать.
Поэт сердито машет рукой:
- Э, темнота! Его, между прочим, тут, на соседней улице прихлопнули.
- Зачем все так больно?! Разве нельзя иначе?!
- Свистульку суют в огонь, чтоб играла. Кисель и грязь, если не обжечь. Не знаешь что ли?
Поэт пинает пустую бутылку, скрывается за углом.
***
Ксения спит. На скамейке в парке. Светит в лицо фонарь. Сыплет мелкая морось. Перекликаются вдали поезда. Тревожно, как перелетные птицы.
Ксения спит, старательно, как пишет. Вдруг хотя бы во сне встретит подобных себе.
Видит Ксения черный барак посреди пустого места. Небо лежит на крыше. Двое стоят у стен. Прощаются. Скоро придет поезд.
"Мы друг друга не найдем, не узнаем", - всхлипывает веснушчатая девчонка с длинной косой. Стоит, запрокинув голову, слезы льются, ужас в синих глазищах.
Высокий растерянный парень. Штаны мешком. Щеки ей вытирает. Горестно, осторожно. Ладони, как лопухи.
«Кто вы такие?» - окликает Ксения.
«Люди люди люди» - шепчется эхо.
Ксения спит. Слезы текут по неподвижному лицу. Тихо, медленно, непрерывно. Как дождевая вода по стене. Бабочки покрывают её тело. Тихо шуршат крыльями. В темноте.
***
Ксения большая, а двигается бесшумно. Как облако. Вошла в редакцию. Засмотрелась на паука в углу. Задумалась, закачалась. И вдруг:
- В мусорную корзину! Это будто корова писала. Или дерево! Разве люди так говорят?
- Она просто не умеет. Рифму теряет, с ритма сбивается!
- Может, это косноязычие ангела?
- Ангелам положено светить, а не бумагу марать!
Ксения тихонько выходит. Но этот голос - нудный, как скрюченная качель - продолжает наскрипывать внутри. И никуда теперь не сбежать, не деться.
"Бумагомарательство... В мусорную корзину..."
***
"Бедные мои бабочки! Вернитесь, не бойтесь! Кто я без вас? Не улетайте!.. Но, может, он прав? Нет, нет, вы прекрасны, это я все порчу... Зачем вы прилетели ко мне? Летите к тому, кто может вас уловить..."
"Нас не надо ловить", - смеются.
"Но я..."
"Мы тебя выбрали, Ксения. Времени больше нет!"
Ксения тоже смеется. Но и сквозь смех слышит ржавый скрип:
"В корзину в корзину в корзину..."
Теперь она слышит его везде: в ветре, дожде, пении поездов. В бульканьи кипятка внутри консервной банки, в воробьиной оратории, в шмыганьи ребенка.
"Ксения! Ищи пути! Иди к людям!"
"В корзину в корзину в корзину..."
***
Ксения встает у стены. Гладит ее обветренной рукой, просит поддержки. Стена, ты прекрасна. Ты почти жива. Ты неровная, старая, с трещинами и шрамами. Ты как я. Держи меня, стена, сейчас будет очень страшно.
Ксения делает вдох. Смотрит на солнце. Нет, надо смотреть на людей. Ведь это - им. Ну, давай же!
Ксения открывает рот, хрипло произносит первую строчку. Вторую - будто толкает в гору тачку с углем. Третью - будто летит в пропасть.
Дальше уже ничего. Только солнце сквозь веки. Глаза она все-таки закрыла. Бабочки несут огромную Ксению. Легко. С невероятной скоростью. Ей хочется смеяться от счастья. Только страшно остановиться. И услышать ответ.
***
"Во времена моего детства в городе жила юродивая поэтесса К. Читала стихи прямо на улице. Питалась подаянием. Бродяжничала. Свалявшиеся волосы, черные зубы, бесформенное лицо. И жалобный тонкий голос, столь чужеродный в такой туше...
Она даже не читала, а будто выпевала их из себя. В памяти не сохранилось ни строчки.
Дети дразнили К., швыряли камнями, плевались. Пока не появлялся всегда ошивавшийся поблизости беспризорник. Кажется, её сын…"
***
Ксения уже далеко. Уже недоступна для упреков и усмешек. Для камней.
Нет, она не умерла. Какое неправильное, нелепое слово.
Ксения идет по пустынной дороге, белой от солнца. Пьет из ручьев. Спит, обняв цветы. Над ее головой танцуют бабочки. Ветер, пахнущий клевером, гладит лицо, разглаживает морщины.
На горизонте плавится и мерцает в горячем воздухе далекий город. Ксения видит текучее золото крыш, подрагивание белоснежных стен, флаги на башнях.
Ксения идет туда. Она точно знает, ее там ждут. И, может, уже выходят навстречу.