5 писательниц, которыми зачитывались советские школьницы
Подростковый бунт, который был всегда
Шумная, вихрастая Динка, бесстрашная Гуля, болезненно справедливая Саша Яновская. Подростки из книг советских писательниц совсем не похожи на штампованных положительных героинь. Они растут в мире, который стремительно меняется, и протестуют против всего вокруг. Возможно поэтому их так полюбили советские подростки, которые взрослели на фоне оттепели. Да и современные школьники легко узнают себя в этих книгах.
Читайте оригинальный текст на сайте mel.fm
Александра Бруштейн
«Дорога уходит вдаль», «В рассветный час», «Весна»
Автобиографическая трилогия Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль», издававшаяся в самые поворотные годы «оттепели» - с 1956-го по 1961 год, - на десятилетия стала настольной для нескольких поколений советских читательниц. В полном соответствии оттепельному духу романы о Сашеньке Яновской, ее отце-докторе, школьных друзьях и подругах соединили в себе безупречную веру в революционные идеалы и «новую искренность», исповедальность рассказа о детстве.
Послевоенное время вообще оказалось эпохой героя-подростка. Разрушенный мир воссоздавался заново, и воссоздавали его молодые.
Трилогия Бруштейн, действие которой отсылало к началу XX века, предлагала недвусмысленную параллель с событиями 1940-х. И убеждала, что вслед разрушению старого мира обязательно будет отстроено новое, светлое будущее.
Но главное даже не это. Главное - тысячи девочек, решающих трудные юношеские задачи самоидентификации, опознавали себя в правдивой и бесстрашной Саше Яновской, кроткой и мужественной Мане Фейгель, гордой и красивой Лиде Карцевой, простосердечной и доброй Варваре Забелиной. Тысячи девочек примеряли описанное в трилогии на свою жизнь, где было место и противостоянию цинизму богатых, и спасению слабых - калеки Юльки, осиротевшей Катюши…
Что же до актуальности этого чтения, то некоторые дореволюционные сцены, подчеркивающие «классовость» общества и абсурд его кодекса поведения, определенного социальными стратами, выглядят и сегодня весьма злободневно. Вспомним хотя бы «репетиторство» Сашеньки в доме психопатки мадам Бурдес или картинки из гимназической жизни подруг, вполне коррелирующие с некоторыми эпизодами скандального телесериала «Школа» (2010). Тут и равнодушие, если не откровенная профнепригодность, учителей, и первые детские драмы, и опыт вхождения во взрослый мир, где могут помочь только взаимовыручка и внимание к друг другу.
Сусанна Георгиевская
«Отрочество», «Лгунья»
Признанный классик советской детской литературы, мастер сравнительно нового для отечественной словесности жанра школьной повести. Сусанна Георгиевская не боялась экспериментировать и расшатывать заданные советским каноном условные рамки. Современные критики порицали ее за чрезмерную сентиментальность, стремление вызвать в читателе сильные чувства - волнения, жалости, горечи, сострадания. Эта повышенная чувствительность могла раздражать тех, кто, следуя заветам советского «исторического оптимизма», вслед за знаменским критиком Макаровой считал, будто «незаживающих ран у духовно здорового, деятельного человека не бывает».
Романы и повести Георгиевской - именно о незаживающих ранах. О той червоточинке в детской душе, которую оставляет там время, история или семейный уклад.
Плакатного положительного героя в ее книгах нет. Есть ищущий, ошибающийся подросток, с особым интересом подходящий к пробе нравственных границ: а так с ними можно? А так? И вот мальчик Даня, ребенок войны, герой «Отрочества», яростно ссорится со своим другом Сашей. А девушка Кира из повести «Лгунья» в ответ на робкое увещевание подруги: «Хорошо, Кирок. Ну вот, например, мы пошли на какую-нибудь вечеринку… Нас - двое. А мальчиков - десять. Все за тобой увиваются, приглашают, то-се… А меня какой-нибудь один - завалящий. Ты б рассердилась, да!», отвечает, взмахивая ресницами: «Он сразу станет мне нужен, Зойка. Именно этот мальчик». Демонстративно, по-подростковому глупо? Но тем не менее именно Кира, самозабвенно врущая в лицо своему образцово-показательному бойфренду Костырику, сбивает с него эту подчеркнутую положительность и заставляет обнаруживать подлинный и довольно тяжелый характер. Именно Кира идет на дефектологический факультет, чтобы вылечить младшего брата, оглохшего после болезни. И именно она тяжелее всех в семье переживает его раннюю смерть.
Любимые герои Георгиевской несовершенны и неоднозначны. Как, собственно, и ее книги, повествование в которых рождается прямо на наших глазах. Возможно, именно такой «эффект присутствия» и важен читающему подростку. Даже если реалии этих текстов 1940-1960-х годов от него далеки.
Елена Ильина
«Это моя школа», «Четвертая высота»
А здесь мы, напротив, имеем дело с чистым каноном, беспримесным жанром соцреалистического жития. Тем самым, в котором написаны документально-агиографические воспитательные тексты, в том числе и знаменитая «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Советская власть, создав свое религиозное пространство с фигурами Бога-Отца - вождя народов - и Родины-Матери, породила и целую галерею советских святых. Борющихся с капиталистической гидрой революционеров, стойких молодогвардейцев, легендарных пионеров-героев… Среди них была и Гуля Королева из повести Ильиной «Четвертая высота» (1945). Ее путь, классически повторяя основу житийного жанра, писательница восстанавливает от младенчества до героической гибели под Сталинградом.
Если «школьная» проза сестры Маршака («Это моя школа», 1955) сегодня может вызвать читательское раздражение чрезмерной идеологичностью, то биография актрисы-санинструктора Марионеллы Королевой по-прежнему действует магнетически - как книга силы. Вот пятилетняя Гуля бесстрашно достает мячик из-под слоновьего брюха. Вот Гуля-подросток в Артеке задумала испытать храбрость и предпринимает поход в ночной лес. Вот Гуля на соревнованиях по прыжкам в воду. Вот, смертельно раненная, она успевает прошептать фронтовому товарищу: «Чья высота? Наша?».
Вместе с Гулей читатель последовательно проходит практически все основные этапы взросления: первые огорчения, дружбы, болезни, школа и подготовка к экзаменам, смена в летнем лагере, выбор профессии и так далее. Но проходит на фоне отдаленной угрозы великой войны, подготовкой к которой, как оказалось, была вся Гулина короткая, напряженная, светлая жизнь.
Подкованному же в истории XX века читателю будет весьма любопытно следить, как под прозрачной событийной фактурой вдруг проступает второй слой советской реальности. Тут и образ Мамлякат Наханговой, знаменитой «девочки на руках Сталина», вместе с Гулей отдыхавшей в Артеке в смене пионеров-орденоносцев. И судьба Гули-актрисы, снимавшейся в первых кинокартинах из жизни советской деревни. И вполне себе взрослый семейный сюжет - развод родителей, собственный ранний брак, гибель мужа на фронте. Словом, каждый, кто сегодня решится взять в руки «Четвертую высоту», увидит свою грань этого советского агиографического сюжета. Один - историю бескомпромиссного подвига, столь притягательного в наше время морального релятивизма. Другой - сложную политическую закулису под слоем идеологически выдержанной простоты.
Валентина Осеева
«Динка», «Динка прощается с детством»
Дилогия Осеевой - еще одно культовое детское чтение оттепельного времени. Осеевская история отчасти напоминает бруштейновскую. И там, и там перед нами - фактически автобиография. И там, и там действие сосредоточено вокруг сочувствующих революции интеллигентских семей. И там, и там в центре писательского внимания - взросление девочки, окруженной любящими домочадцами и постигающей сложное, неприветливое устройство реальности, которое вызывает в ней чувство протеста и горячее желание эту реальность преобразовать.
Разница в том, что разумная, справедливая Саша Яновская ничем не напоминает бойкую, упрямую, временами несносную Динку, с позиции дня сегодняшнего несомненно имевшую бы популярный диагноз СДВГ. Осеева, шестнадцать лет проработавшая в коммунах для беспризорников и малолетних правонарушителей, хорошо знала детский характер и не боялась показывать в своих книгах трудных детей. Собственно, все три девочки - сестры Арсеньевы (чьими прототипами стали сестры Осеевы, писательница сохранила даже некоторые имена), в отличие от положительных и благонравных героинь Бруштейн, обладают некоторыми акцентированными болезненными чертами характера.
Старшая, гордая и ответственная Алина, страдает истерическими припадками. Средняя, Мышка, кротка и послушна, но при этом слаба, боязлива почти до невроза. Понятно, что обе они, как и enfant terrible Динка, таким образом отыгрывают собственную зашкаливающую тревогу - и за родителей, и за общий их хрупкий семейный уклад. Попробуй тут быть спокойной и жизнерадостной девочкой, когда отец-революционер то в ссылке, то скрывается от полиции, а мать тоже вынуждена скрываться и полностью отдаваться партийной работе! Читатель-подросток, возможно, прочтет между строк эту горькую правду. Читатель помладше же будет всецело поглощен приключениями Динки и ее друга - сироты Леньки Славянова, которого революционеры Арсеньевы примут в семью.
В дилогии Осеевой, как и в книгах Бруштейн, есть место и теме приемных детей, и различным - умелым и ненавязчивым - педагогическим практикам. Но там, где последнюю интересует предреволюционная, предвоенная социальная атмосфера, воспринятая обостренным сознанием подростка, Осеева сосредотачивается на многообразии детских характеров и сюжете взросления каждой из трех сестер. Юным читательницам будет легче взрослеть в компании Мышки, Алины и Динки Арсеньевых, а юным читателям-мальчикам - в обществе Леньки, из названого брата Динки ставшего ближе к финалу ее женихом.
Майя Фролова
«Современная девочка», «Люба», «Весенний коридор»
Итак, Бруштейн больше всего интересует социум, Георгиевскую - личность, Ильину - идеалы, Осееву - семья. А украинскую писательницу Майю Фролову, постоянного автора советского журнала «Семья и школа», - особенности подросткового группового взаимодействия. По каким законам функционирует группа подростков, как зарождается эта тяга к «своему кругу», как стать в молодежной, тинейджерской группе своим и чем придется за это платить. Это тема «Любы», «Современной девочки» и других повестей и романов Фроловой.
Любопытно, что даже в том случае, когда сюжет романа полностью выдержан в духе советского социалистического реализма, Фролова все равно сосредотачивается не на социально-политической интриге, а на групповых отношениях. Например, в «Современной девочке», посвященной борьбе с бандеровцами на территории Западной Украины в 1950-е годы, в центре внимания оказывается не собственно борьба, а столкновение «золотого» послевоенного поколения с простыми ребятами-одноклассниками. В «Весеннем коридоре» - истории девочки Юльки, приехавшей в санаторий на долгое, изнурительное для подростка лечение, - не достижения советской медицины, а выбор между двумя мальчиками. Словом, книги Фроловой - всегда о некоем драматическом выборе, о том, как легко в таком выборе ошибиться и как необходим этот опыт ошибки подростку. Потому что только опытным путем можно разобраться в границах добра и зла.
Пожалуй, фроловские повести напоминают об этом не столько детям, сколько родителям. Да и вообще, все вышеперечисленные книги могут послужить отличным поводом для семейного чтения и разговора - как о советских и современных реалиях, так и о том, что оказывается важным для всех поколений во все времена.
ВАМ МОГУТ ПОНРАВИТЬСЯ ЭТИ ТЕКСТЫ:
4 совета занятым отцам, как не стать чужим своим детям
Правда ли, что наши дети меньше читают (и виноват ли в этом интернет)
7 жизненных советов ученикам от Джоан Роулинг
Шумная, вихрастая Динка, бесстрашная Гуля, болезненно справедливая Саша Яновская. Подростки из книг советских писательниц совсем не похожи на штампованных положительных героинь. Они растут в мире, который стремительно меняется, и протестуют против всего вокруг. Возможно поэтому их так полюбили советские подростки, которые взрослели на фоне оттепели. Да и современные школьники легко узнают себя в этих книгах.
Читайте оригинальный текст на сайте mel.fm
Александра Бруштейн
«Дорога уходит вдаль», «В рассветный час», «Весна»
Автобиографическая трилогия Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль», издававшаяся в самые поворотные годы «оттепели» - с 1956-го по 1961 год, - на десятилетия стала настольной для нескольких поколений советских читательниц. В полном соответствии оттепельному духу романы о Сашеньке Яновской, ее отце-докторе, школьных друзьях и подругах соединили в себе безупречную веру в революционные идеалы и «новую искренность», исповедальность рассказа о детстве.
Послевоенное время вообще оказалось эпохой героя-подростка. Разрушенный мир воссоздавался заново, и воссоздавали его молодые.
Трилогия Бруштейн, действие которой отсылало к началу XX века, предлагала недвусмысленную параллель с событиями 1940-х. И убеждала, что вслед разрушению старого мира обязательно будет отстроено новое, светлое будущее.
Но главное даже не это. Главное - тысячи девочек, решающих трудные юношеские задачи самоидентификации, опознавали себя в правдивой и бесстрашной Саше Яновской, кроткой и мужественной Мане Фейгель, гордой и красивой Лиде Карцевой, простосердечной и доброй Варваре Забелиной. Тысячи девочек примеряли описанное в трилогии на свою жизнь, где было место и противостоянию цинизму богатых, и спасению слабых - калеки Юльки, осиротевшей Катюши…
Что же до актуальности этого чтения, то некоторые дореволюционные сцены, подчеркивающие «классовость» общества и абсурд его кодекса поведения, определенного социальными стратами, выглядят и сегодня весьма злободневно. Вспомним хотя бы «репетиторство» Сашеньки в доме психопатки мадам Бурдес или картинки из гимназической жизни подруг, вполне коррелирующие с некоторыми эпизодами скандального телесериала «Школа» (2010). Тут и равнодушие, если не откровенная профнепригодность, учителей, и первые детские драмы, и опыт вхождения во взрослый мир, где могут помочь только взаимовыручка и внимание к друг другу.
Сусанна Георгиевская
«Отрочество», «Лгунья»
Признанный классик советской детской литературы, мастер сравнительно нового для отечественной словесности жанра школьной повести. Сусанна Георгиевская не боялась экспериментировать и расшатывать заданные советским каноном условные рамки. Современные критики порицали ее за чрезмерную сентиментальность, стремление вызвать в читателе сильные чувства - волнения, жалости, горечи, сострадания. Эта повышенная чувствительность могла раздражать тех, кто, следуя заветам советского «исторического оптимизма», вслед за знаменским критиком Макаровой считал, будто «незаживающих ран у духовно здорового, деятельного человека не бывает».
Романы и повести Георгиевской - именно о незаживающих ранах. О той червоточинке в детской душе, которую оставляет там время, история или семейный уклад.
Плакатного положительного героя в ее книгах нет. Есть ищущий, ошибающийся подросток, с особым интересом подходящий к пробе нравственных границ: а так с ними можно? А так? И вот мальчик Даня, ребенок войны, герой «Отрочества», яростно ссорится со своим другом Сашей. А девушка Кира из повести «Лгунья» в ответ на робкое увещевание подруги: «Хорошо, Кирок. Ну вот, например, мы пошли на какую-нибудь вечеринку… Нас - двое. А мальчиков - десять. Все за тобой увиваются, приглашают, то-се… А меня какой-нибудь один - завалящий. Ты б рассердилась, да!», отвечает, взмахивая ресницами: «Он сразу станет мне нужен, Зойка. Именно этот мальчик». Демонстративно, по-подростковому глупо? Но тем не менее именно Кира, самозабвенно врущая в лицо своему образцово-показательному бойфренду Костырику, сбивает с него эту подчеркнутую положительность и заставляет обнаруживать подлинный и довольно тяжелый характер. Именно Кира идет на дефектологический факультет, чтобы вылечить младшего брата, оглохшего после болезни. И именно она тяжелее всех в семье переживает его раннюю смерть.
Любимые герои Георгиевской несовершенны и неоднозначны. Как, собственно, и ее книги, повествование в которых рождается прямо на наших глазах. Возможно, именно такой «эффект присутствия» и важен читающему подростку. Даже если реалии этих текстов 1940-1960-х годов от него далеки.
Елена Ильина
«Это моя школа», «Четвертая высота»
А здесь мы, напротив, имеем дело с чистым каноном, беспримесным жанром соцреалистического жития. Тем самым, в котором написаны документально-агиографические воспитательные тексты, в том числе и знаменитая «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Советская власть, создав свое религиозное пространство с фигурами Бога-Отца - вождя народов - и Родины-Матери, породила и целую галерею советских святых. Борющихся с капиталистической гидрой революционеров, стойких молодогвардейцев, легендарных пионеров-героев… Среди них была и Гуля Королева из повести Ильиной «Четвертая высота» (1945). Ее путь, классически повторяя основу житийного жанра, писательница восстанавливает от младенчества до героической гибели под Сталинградом.
Если «школьная» проза сестры Маршака («Это моя школа», 1955) сегодня может вызвать читательское раздражение чрезмерной идеологичностью, то биография актрисы-санинструктора Марионеллы Королевой по-прежнему действует магнетически - как книга силы. Вот пятилетняя Гуля бесстрашно достает мячик из-под слоновьего брюха. Вот Гуля-подросток в Артеке задумала испытать храбрость и предпринимает поход в ночной лес. Вот Гуля на соревнованиях по прыжкам в воду. Вот, смертельно раненная, она успевает прошептать фронтовому товарищу: «Чья высота? Наша?».
Вместе с Гулей читатель последовательно проходит практически все основные этапы взросления: первые огорчения, дружбы, болезни, школа и подготовка к экзаменам, смена в летнем лагере, выбор профессии и так далее. Но проходит на фоне отдаленной угрозы великой войны, подготовкой к которой, как оказалось, была вся Гулина короткая, напряженная, светлая жизнь.
Подкованному же в истории XX века читателю будет весьма любопытно следить, как под прозрачной событийной фактурой вдруг проступает второй слой советской реальности. Тут и образ Мамлякат Наханговой, знаменитой «девочки на руках Сталина», вместе с Гулей отдыхавшей в Артеке в смене пионеров-орденоносцев. И судьба Гули-актрисы, снимавшейся в первых кинокартинах из жизни советской деревни. И вполне себе взрослый семейный сюжет - развод родителей, собственный ранний брак, гибель мужа на фронте. Словом, каждый, кто сегодня решится взять в руки «Четвертую высоту», увидит свою грань этого советского агиографического сюжета. Один - историю бескомпромиссного подвига, столь притягательного в наше время морального релятивизма. Другой - сложную политическую закулису под слоем идеологически выдержанной простоты.
Валентина Осеева
«Динка», «Динка прощается с детством»
Дилогия Осеевой - еще одно культовое детское чтение оттепельного времени. Осеевская история отчасти напоминает бруштейновскую. И там, и там перед нами - фактически автобиография. И там, и там действие сосредоточено вокруг сочувствующих революции интеллигентских семей. И там, и там в центре писательского внимания - взросление девочки, окруженной любящими домочадцами и постигающей сложное, неприветливое устройство реальности, которое вызывает в ней чувство протеста и горячее желание эту реальность преобразовать.
Разница в том, что разумная, справедливая Саша Яновская ничем не напоминает бойкую, упрямую, временами несносную Динку, с позиции дня сегодняшнего несомненно имевшую бы популярный диагноз СДВГ. Осеева, шестнадцать лет проработавшая в коммунах для беспризорников и малолетних правонарушителей, хорошо знала детский характер и не боялась показывать в своих книгах трудных детей. Собственно, все три девочки - сестры Арсеньевы (чьими прототипами стали сестры Осеевы, писательница сохранила даже некоторые имена), в отличие от положительных и благонравных героинь Бруштейн, обладают некоторыми акцентированными болезненными чертами характера.
Старшая, гордая и ответственная Алина, страдает истерическими припадками. Средняя, Мышка, кротка и послушна, но при этом слаба, боязлива почти до невроза. Понятно, что обе они, как и enfant terrible Динка, таким образом отыгрывают собственную зашкаливающую тревогу - и за родителей, и за общий их хрупкий семейный уклад. Попробуй тут быть спокойной и жизнерадостной девочкой, когда отец-революционер то в ссылке, то скрывается от полиции, а мать тоже вынуждена скрываться и полностью отдаваться партийной работе! Читатель-подросток, возможно, прочтет между строк эту горькую правду. Читатель помладше же будет всецело поглощен приключениями Динки и ее друга - сироты Леньки Славянова, которого революционеры Арсеньевы примут в семью.
В дилогии Осеевой, как и в книгах Бруштейн, есть место и теме приемных детей, и различным - умелым и ненавязчивым - педагогическим практикам. Но там, где последнюю интересует предреволюционная, предвоенная социальная атмосфера, воспринятая обостренным сознанием подростка, Осеева сосредотачивается на многообразии детских характеров и сюжете взросления каждой из трех сестер. Юным читательницам будет легче взрослеть в компании Мышки, Алины и Динки Арсеньевых, а юным читателям-мальчикам - в обществе Леньки, из названого брата Динки ставшего ближе к финалу ее женихом.
Майя Фролова
«Современная девочка», «Люба», «Весенний коридор»
Итак, Бруштейн больше всего интересует социум, Георгиевскую - личность, Ильину - идеалы, Осееву - семья. А украинскую писательницу Майю Фролову, постоянного автора советского журнала «Семья и школа», - особенности подросткового группового взаимодействия. По каким законам функционирует группа подростков, как зарождается эта тяга к «своему кругу», как стать в молодежной, тинейджерской группе своим и чем придется за это платить. Это тема «Любы», «Современной девочки» и других повестей и романов Фроловой.
Любопытно, что даже в том случае, когда сюжет романа полностью выдержан в духе советского социалистического реализма, Фролова все равно сосредотачивается не на социально-политической интриге, а на групповых отношениях. Например, в «Современной девочке», посвященной борьбе с бандеровцами на территории Западной Украины в 1950-е годы, в центре внимания оказывается не собственно борьба, а столкновение «золотого» послевоенного поколения с простыми ребятами-одноклассниками. В «Весеннем коридоре» - истории девочки Юльки, приехавшей в санаторий на долгое, изнурительное для подростка лечение, - не достижения советской медицины, а выбор между двумя мальчиками. Словом, книги Фроловой - всегда о некоем драматическом выборе, о том, как легко в таком выборе ошибиться и как необходим этот опыт ошибки подростку. Потому что только опытным путем можно разобраться в границах добра и зла.
Пожалуй, фроловские повести напоминают об этом не столько детям, сколько родителям. Да и вообще, все вышеперечисленные книги могут послужить отличным поводом для семейного чтения и разговора - как о советских и современных реалиях, так и о том, что оказывается важным для всех поколений во все времена.
ВАМ МОГУТ ПОНРАВИТЬСЯ ЭТИ ТЕКСТЫ:
4 совета занятым отцам, как не стать чужим своим детям
Правда ли, что наши дети меньше читают (и виноват ли в этом интернет)
7 жизненных советов ученикам от Джоан Роулинг