достала-таки
догадываюсь теперь, как должен чувствовать себя чемодан без ручки. в конце февраля случаются такие вот озарения. ничего особо драматичного. даже вообще не драматично. упрямо вкладываешь себя утром в слои одежды. прилежен, не забываешь надеть шапку и обмотаться шарфом. следишь за тем, что ты ешь, что ты пьешь и что говоришь. упрямо берешь себя в охапку (ручки-то нет) и переставляешь с места на место. переставляешь-переставляешь-переставляешь. в соответствии с заранее составленным расписанием.
иронично журишь себя за приступы эскапизма. потому что очень хочется быть сейчас в другом месте, вдыхать другой воздух, ходить по другим маршрутам. там совсем иначе организовано пространство. там совсем другие улицы накрывает совсем другое небо. у него есть свой собственный аромат. нагретые солнцем белые стены ночью возвращают тепло, оно смешивается с запахом лавра и мандаринов и шумом фонтанов. я его обо-жа-ю. до последнего камешка, до последнего толстенного кота на площади аргентины, до последней смешной пиньи.
февраль - отвратительный месяц. самый противный месяц в году. месяц, когда нервы сдают ровно за полшага до... до я не знаю чего, до всего. до капели, до растегнутого ворота и теплого ветра. и всегда стыдно за это перед мифической идеальной собой, что не можешь, кажется, одолеть такой безделицы.
и это ведь не депрессия. вся эта чемоданья жизнь где-то легким фоном.
иронично журишь себя за приступы эскапизма. потому что очень хочется быть сейчас в другом месте, вдыхать другой воздух, ходить по другим маршрутам. там совсем иначе организовано пространство. там совсем другие улицы накрывает совсем другое небо. у него есть свой собственный аромат. нагретые солнцем белые стены ночью возвращают тепло, оно смешивается с запахом лавра и мандаринов и шумом фонтанов. я его обо-жа-ю. до последнего камешка, до последнего толстенного кота на площади аргентины, до последней смешной пиньи.
февраль - отвратительный месяц. самый противный месяц в году. месяц, когда нервы сдают ровно за полшага до... до я не знаю чего, до всего. до капели, до растегнутого ворота и теплого ветра. и всегда стыдно за это перед мифической идеальной собой, что не можешь, кажется, одолеть такой безделицы.
и это ведь не депрессия. вся эта чемоданья жизнь где-то легким фоном.