Бибихин и Пенелопа
Есть такой анекдот. О Бибихине и Лебедеве (который Андрей Валентинович). Мол, послали их, в числе прочих сотрудников Института философии Академии наук СССР, на овощебазу сортировать дары полей. Стоят они у конвейера, перебирают картофель (а может, и еще что) и промеж себя разговоры разговаривают. Лингвистические особенности древнегреческого обозначения сущего (или бытия) обсуждают. Причем делают это с полной самоотдачей - до забвения окружающей обстановки. А тем временем близ их рабочего места кружит некая аутентичная совхозница в подпитии средней тяжести. Уже несколько раз обошла, прислушивается к разговору. Бибихин и Лебедев ничего не замечают, продолжают разбирать аспекты: "онта", "фюсис", ну и прочее сами знаете что. Над картофелем - древнегреческий говор стоит; барии, оксии и аористы дивные всякие так и спархивают с губ паром, так и играют себе в стылом воздухе осени - благодать!.. И вдруг... душа рабочая, душа женская горемычная... прорывается хриплым раскатом с подвзвизгиваньем на цезурах: ах, распрохуй вас еби в три жопы, ах, вы пидоры ученые, гондоны штопанные, да что б вас, мудаков говорливых, гром разъебал, на хуй вас через колено [...] ДА Я ЗАБЫЛА БОЛЬШЕ, ЧЕМ ВЫ ВОПЧЕ ЗНАЛИ, ебанаты очкастые [...]
Этот анекдот (рассказанный мне непосредственным очевидцем) я пересказал в апреле 2001 г. на защите своего диплома "Онтология сознания в свете различения философской классики/неклассики", опустив, конечно, всю обсценную лексику. Я сказал членам комиссии и присутствовавшим товарищам и гостям, что верю в то, что в словах сельчанки есть правда, и правда эта такова, что не отменить ее ничем - ни ссылками на вроде как пьяное непотребство распоясавшейся женщины, ни очевидной неравновесностью интеллектуальной оснастки сторон. И правда эта не ее, не затюканной этой совхозницы, а того самого бытия, по поводу которого оставили древние греки нам свой словарь, семантика которого так заботила Владимира Вениаминовича и тогдашнего его собеседника. Фактичность, обыденность, история повседневности - вот что задает пределы, из которых мы можем черпать энергию для философствования, - пределы, о которые мы с завидной регулярностью будем разбивать свои концептуальные лбы, если почему-то решим, что это по нам - жить с Калипсами, а не с Пенелопами.