Уход от молчания
Что для нас ценнее - говорить ли самим (в попытках нащупать себя в хитросплетениях сего мира) или дать в нас место слову Христову? Это вопрос, по сути, всей жизни.
Человеческое, только человеческое, слово сопряжено со скорбью недоговоренности и невыговоренности в слове. Человеческое слово столько же откровенно, сколько, а то и больше, сокровенно. Слово наше не вмещает полноты тех вещей, до которых мы желаем дотянуться в слове (Платон, Витгенштейн). Поэтому нам присуще стремление договаривать недоговоренное и невыговоренное, и так все время. Мы не можем замолчать - и это потому, что наше слово уже умалчивает о чем-то. О чем-то важном. Витгенштейн пытался замолчать через высказываемое им - так, чтобы остановиться на высказанном (не договаривать), которое должно было намекнуть на невысказанное и тем - «обозначить», наметить его. Это «Трактат» (высказанное должно было быть таким, чтобы заметна стала существенность невысказанного).
Что значит - в противоположность этому - дать в себе место слову Христа? Это значит - смолчать по заповеди Христовой, когда это требуется исполнением заповеди. Это молчание Христово будет лучшей опорой для нас, для нашей бытийственности, нежели попытки восстановить себя (в каком-то существенном качестве личного бытия) через держание речи. Тут важно - молчание Христово невозможно описать, его можно только исполнить на деле; оно - немо. Т.е. выстраивание себя через говорение, через держание речи (может быть, даже не важно о чем), когда мы ищем в конце концов себя, остается жизненным занятием наедине с его безнадежностью (в экзистенциальном, то есть обязательно переживаемом нами, смысле). Молчание Христово даст нам бытие, даст нам нас (обретение себя через отказ от себя и надежду на Христа).
Ни речь, ни молчание человеческие бытия нам не дадут, мы потонем в них безнадежно.