"Провал во времени" ('Time Intervening'), 1947
Старик вышел во двор с фонариком в такую позднюю ночь, чтобы разузнать у мальчишек, по какому поводу они шумят и веселятся. Но они ничего не ответили ему, кувыркаясь в сухих листьях у дома.
Старик вернулся домой, присел, обеспокоенный. Было три часа ночи. Руки старика лежали на коленях. Он оглядел их - маленькие, бледные и дрожащие. Весь он был угловатым, как будто был сделан из одних лишь суставов, а его лицо отражалось в зеркале над камином, словно бледное облачко, как след от дыхания на запотевшем стекле.
Дети тихо смеялись во дворе, в ворохах опавшей листвы.
Старик выключил фонарик и продолжал сидеть в темноте. Он не понимал, с чего это его так беспокоят дети, играющие под окном. Хотя конечно три часа ночи - это было поздновато для игр на улице. Старика взял озноб.
Тут послышалось, как ключ поворачивается в замке, и старик встал, чтобы посмотреть, кто бы это мог прийти к нему в этот поздний час. Дверь в передней отворилась, и в дом вошла молодая пара. Они держались за руки и смотрели друг на друга ласково и нежно. Старик уставился на них и воскликнул: "Что вы делаете в моем доме?"
"А что ты делаешь в нашем доме? Ну-ка, старик, убирайся сейчас же!" - таким был ответ. И молодой человек, схватив старика за руку, бегло ощупал его карманы, чтобы узнать, не стащил ли он чего-нибудь. А потом он вытолкнул его за порог, захлопнул дверь и запер ее на замок.
"Это мой дом, вы не можете выставить меня на улицу!" - старик стучал в дверь. Потом он отступил в предрассветные сумерки и поднял взгляд на окна верхнего этажа. В их теплом свете двигались силуэты людей.
Старик побрел вниз по улице, потом вернулся обратно, а мальчишки, будто не замечая его, все еще кувыркались в опавшей листве, подернутой утренней изморозью.
Старик стоял перед домом и еле слышным шепотом считал: свет в окнах зажегся и погас несколько тысяч раз.
К дому подбежал парень лет четырнадцати с футбольным мячом в руках. Он вошел в незапертую дверь, и она закрылась за ним.
Через полчаса, когда уже поднялся утренний ветер, перед домом затормозила машина. Из нее вышла полная женщина с трехлетним малышом. Ступив на мокрый газон, она взглянула на старика и спросила: "Это вы, мистер Терл?"
"Да", - машинально ответил старик. Почему-то он не хотел пугать ее, и потому солгал. Конечно, он не был Терлом. Терл жил вниз по улице.
Свет в окнах дома зажегся и погас еще несколько тысяч раз.
Дети тихо возились в опавшей листве.
Вот семнадцатилетний юноша в один прыжок перескочил через улицу, принеся с собой слабый запах губной помады - её смазанный отпечаток был на его на щеке. Он чуть не сбил старика с ног, извинился и, взбежав по ступенькам крыльца, скрылся внутри.
Старик остался один на один со спящим городом. Город окружил его со всех сторон - темнотой окон, дыханием комнат. Звезды застыли среди мерзлых ветвей, и казалось, что это тысячи снежинок замерли на месте, искрясь в морозном воздухе.
"Это мой дом. Кто эти люди, что входят и выходят из него?" - прокричал старик, обращаясь к детям, игравшим в листве.
Облетевшие деревья задрожали на ветру.
Шел 1923-й год. Дом был погружен в темноту. У крыльца остановилась машина, из нее вышла мать с трехлетним сыном Вильямом. Малыш огляделся, посмотрел на дом, погруженный в утренние сумерки, а когда мать повела его к крыльцу, он услышал, как она спросила: "Это вы, мистер Терл?". "Да." - ответил старик. Чей силуэт виднелся в тени большого дуба. Ветер шумел в ветвях дерева. Дверь закрылась.
В одну летнюю ночь, в 1934-м, Вильям бежал вдоль тротуара, ощущая приятную тяжесть футбольного мяча в руках, а под его ногами проносилась ночная улица. Выпрыгнув из темноты, он пронесся мимо старика и скорее почувствовал, чем увидел его. Оба не обмолвились ни словом. И снова дверь закрылась.
В 1937-м молодой Вильям в несколько прыжков перебежал через улицу. На его щеке еще горел след от губной помады, след, оставленный той, что была юна и свежа. Ночь и любовь - вот все, о чем он думал в то мгновение, когда чуть не сбил с ног незнакомца, и, крикнув "Простите!" скрылся за дверью.
В 1947-м году перед домом остановилась машина. Вильям, одетый в изящный твидовый костюм, сидел внутри рядом с женой, вальяжно откинувшись на сиденье. Было поздно, он устал, от обоих слабо пахло спиртным, выпитым в тот вечер. В какое-то мгновение оба они услышали, как деревья вдруг зашумели от ветра. Выбравшись из машины и отперев дверь ключом, они вошли в дом. К ним навстречу из комнаты вышел старик, который воскликнул: "Что вы делаете в моем доме?"
"А что ты делаешь в нашем доме?" - воскликнул Вильям в ответ. "А ну-ка, старик, убирайся сейчас же!" - и, ощутив легкую тошноту от холода, который исходил от незваного гостя, Вильям обыскал его и вытолкнул за порог. Потом захлопнул дверь и запер ее на замок. Снаружи донесся крик: "Это мой дом! Вы не можете выставить меня за дверь!"
Они поднялись в спальню и погасили свет.
В 1928-м Вильям вместе с остальной детворой возился на газоне. Этим утром на их станцию должен был прибыть поезд с цирком, и они коротали время, ожидая его появления. Рельсы отливали голубоватым металлом бледных сумерках. Дети возились в листве, смеялись, толкали друг друга. Старик с фонариком в руках пересек газон и подошел к ним. "Почему вы играете на моем газоне в такой ранний час?" - спросил он.
"Кто вы?" - спросил Вильям в ответ, на мгновение оторвавшись от возни и посмотрев на старика.
Старик на мгновение замер перед резвящимися детьми. Потом фонарик выпал из его рук. "О, мой мальчик, да, я понял, теперь я понял!" Он протянул руку, чтобы дотронуться до Вильяма. "Я - это ты, а ты - это я. Я люблю тебя, мой милый мальчик, я люблю тебя всем сердцем! Хочешь, я расскажу тебе, каким ты будешь, когда пройдут годы? Если бы ты знал! Меня, как и тебя, зовут Вильямом. И все эти люди, входящие в дом - тоже Вильямы, все они - это ты, и все они - это я!" Старик взрогнул. "О, сколько времени, сколько долгих лет прошло!"
"Уходите", - сказал мальчик. - "Вы псих!"
"Но..." - начал было старик.
"Вы чокнутый! Я сейчас позову папу!"
Старик попятился и пошел прочь.
Огни в окнах дома вспыхивали и гасли. Дети тихо и неприметно кувыркались в шуршащей листве. Тень старика виднелась на темном газоне.
Наверху, в спальне, в 1947 году, не смыкая глаз, лежал Вильям Латтинг. Потом он сел на постели, зажег сигарету и посмотрел в окно. "Что случилось?" - спросила, проснувшись, его жена.
"Тот старик..." - сказал Вильям Латтинг, - "Думаю, он все еще здесь, стоит под дубом".
"Да нет, вряд ли", - ответила она.
Вильям молча затянулся сигаретой и кивнул. "А что это за дети?" - "Какие дети?" - "Там, на газоне. Чертовски поздно для уличных игр в опавших листьях". - "Может, это дети Морана?" - "Черт! В такое время? Нет, нет".
Он стоял перед окном с закрытыми глазами. "Ты слышишь?" - "Что?" - "Где-то плачет ребенок..." - "Ничего не слышу", - ответила она.
Она лежала и прислушивалась. Им обоим показалось, что кто-то пробежал по улице, а потом послышалось, как повернулась дверная в передней. Вильям вышел в коридор и посмотрел с лестницы вниз. Никого не было.
В 1937-м, войдя в дом, Вильям увидел на верхних ступеньках лестницы мужчину в халате, с сигаретой в руке. Тот смотрел вниз. "Это ты, пап?" - но мужчина ничего не ответил, вздохнул и исчез в темноте. Вильям пошел на кухню, чтобы наведаться к холодильнику.
Мальчишки кувыркались в мягкой, темной в утреннем сумраке листве.
"Послушай", - сказал Вильям Латтинг. Вместе с женой они прислушались.
"Тот старик". - сказал Вильям. - "Это он плачет" - "Отчего?" - "Отчего люди плачут? Может быть, у него несчастье" - "Если утром он все еще будет здесь", - донесся из темноты голос его жены, - "позвони в полицию".
Вильям отвернулся от окна, потушил сигарету и лег в постель. Он наблюдал, как на потолке двигаются тени, появляясь и исчезая тысячи раз. "Нет", - произнес он в конце концов. "Я не буду из-за него звонить в полицию" - "Почему?" - "Не стану я делать этого. Просто не смогу", - сказал он почти шепотом.
Они лежали рядом. Ветер принес слабый звук плача. Вильям знал, что стоит ему протянуть руку и отодвинуть занавеску, он увидит детей, кувыркающихся в мерзлой утренней листве. И они будут кувыркаться там, далеко внизу, пока рассвет не озарит небо на востоке.
Его сердце, душа и плоть соединились в желании выйти и лечь в эту листву, рядом с детворой, закопаться в листья, вдыхать их запах, с глазами, полными слез.
Но вместо этого он повернулся на бок, не в силах сомкнуть глаз, не в силах заснуть.
http://vk.com/note4433501_11675647
Старик вернулся домой, присел, обеспокоенный. Было три часа ночи. Руки старика лежали на коленях. Он оглядел их - маленькие, бледные и дрожащие. Весь он был угловатым, как будто был сделан из одних лишь суставов, а его лицо отражалось в зеркале над камином, словно бледное облачко, как след от дыхания на запотевшем стекле.
Дети тихо смеялись во дворе, в ворохах опавшей листвы.
Старик выключил фонарик и продолжал сидеть в темноте. Он не понимал, с чего это его так беспокоят дети, играющие под окном. Хотя конечно три часа ночи - это было поздновато для игр на улице. Старика взял озноб.
Тут послышалось, как ключ поворачивается в замке, и старик встал, чтобы посмотреть, кто бы это мог прийти к нему в этот поздний час. Дверь в передней отворилась, и в дом вошла молодая пара. Они держались за руки и смотрели друг на друга ласково и нежно. Старик уставился на них и воскликнул: "Что вы делаете в моем доме?"
"А что ты делаешь в нашем доме? Ну-ка, старик, убирайся сейчас же!" - таким был ответ. И молодой человек, схватив старика за руку, бегло ощупал его карманы, чтобы узнать, не стащил ли он чего-нибудь. А потом он вытолкнул его за порог, захлопнул дверь и запер ее на замок.
"Это мой дом, вы не можете выставить меня на улицу!" - старик стучал в дверь. Потом он отступил в предрассветные сумерки и поднял взгляд на окна верхнего этажа. В их теплом свете двигались силуэты людей.
Старик побрел вниз по улице, потом вернулся обратно, а мальчишки, будто не замечая его, все еще кувыркались в опавшей листве, подернутой утренней изморозью.
Старик стоял перед домом и еле слышным шепотом считал: свет в окнах зажегся и погас несколько тысяч раз.
К дому подбежал парень лет четырнадцати с футбольным мячом в руках. Он вошел в незапертую дверь, и она закрылась за ним.
Через полчаса, когда уже поднялся утренний ветер, перед домом затормозила машина. Из нее вышла полная женщина с трехлетним малышом. Ступив на мокрый газон, она взглянула на старика и спросила: "Это вы, мистер Терл?"
"Да", - машинально ответил старик. Почему-то он не хотел пугать ее, и потому солгал. Конечно, он не был Терлом. Терл жил вниз по улице.
Свет в окнах дома зажегся и погас еще несколько тысяч раз.
Дети тихо возились в опавшей листве.
Вот семнадцатилетний юноша в один прыжок перескочил через улицу, принеся с собой слабый запах губной помады - её смазанный отпечаток был на его на щеке. Он чуть не сбил старика с ног, извинился и, взбежав по ступенькам крыльца, скрылся внутри.
Старик остался один на один со спящим городом. Город окружил его со всех сторон - темнотой окон, дыханием комнат. Звезды застыли среди мерзлых ветвей, и казалось, что это тысячи снежинок замерли на месте, искрясь в морозном воздухе.
"Это мой дом. Кто эти люди, что входят и выходят из него?" - прокричал старик, обращаясь к детям, игравшим в листве.
Облетевшие деревья задрожали на ветру.
Шел 1923-й год. Дом был погружен в темноту. У крыльца остановилась машина, из нее вышла мать с трехлетним сыном Вильямом. Малыш огляделся, посмотрел на дом, погруженный в утренние сумерки, а когда мать повела его к крыльцу, он услышал, как она спросила: "Это вы, мистер Терл?". "Да." - ответил старик. Чей силуэт виднелся в тени большого дуба. Ветер шумел в ветвях дерева. Дверь закрылась.
В одну летнюю ночь, в 1934-м, Вильям бежал вдоль тротуара, ощущая приятную тяжесть футбольного мяча в руках, а под его ногами проносилась ночная улица. Выпрыгнув из темноты, он пронесся мимо старика и скорее почувствовал, чем увидел его. Оба не обмолвились ни словом. И снова дверь закрылась.
В 1937-м молодой Вильям в несколько прыжков перебежал через улицу. На его щеке еще горел след от губной помады, след, оставленный той, что была юна и свежа. Ночь и любовь - вот все, о чем он думал в то мгновение, когда чуть не сбил с ног незнакомца, и, крикнув "Простите!" скрылся за дверью.
В 1947-м году перед домом остановилась машина. Вильям, одетый в изящный твидовый костюм, сидел внутри рядом с женой, вальяжно откинувшись на сиденье. Было поздно, он устал, от обоих слабо пахло спиртным, выпитым в тот вечер. В какое-то мгновение оба они услышали, как деревья вдруг зашумели от ветра. Выбравшись из машины и отперев дверь ключом, они вошли в дом. К ним навстречу из комнаты вышел старик, который воскликнул: "Что вы делаете в моем доме?"
"А что ты делаешь в нашем доме?" - воскликнул Вильям в ответ. "А ну-ка, старик, убирайся сейчас же!" - и, ощутив легкую тошноту от холода, который исходил от незваного гостя, Вильям обыскал его и вытолкнул за порог. Потом захлопнул дверь и запер ее на замок. Снаружи донесся крик: "Это мой дом! Вы не можете выставить меня за дверь!"
Они поднялись в спальню и погасили свет.
В 1928-м Вильям вместе с остальной детворой возился на газоне. Этим утром на их станцию должен был прибыть поезд с цирком, и они коротали время, ожидая его появления. Рельсы отливали голубоватым металлом бледных сумерках. Дети возились в листве, смеялись, толкали друг друга. Старик с фонариком в руках пересек газон и подошел к ним. "Почему вы играете на моем газоне в такой ранний час?" - спросил он.
"Кто вы?" - спросил Вильям в ответ, на мгновение оторвавшись от возни и посмотрев на старика.
Старик на мгновение замер перед резвящимися детьми. Потом фонарик выпал из его рук. "О, мой мальчик, да, я понял, теперь я понял!" Он протянул руку, чтобы дотронуться до Вильяма. "Я - это ты, а ты - это я. Я люблю тебя, мой милый мальчик, я люблю тебя всем сердцем! Хочешь, я расскажу тебе, каким ты будешь, когда пройдут годы? Если бы ты знал! Меня, как и тебя, зовут Вильямом. И все эти люди, входящие в дом - тоже Вильямы, все они - это ты, и все они - это я!" Старик взрогнул. "О, сколько времени, сколько долгих лет прошло!"
"Уходите", - сказал мальчик. - "Вы псих!"
"Но..." - начал было старик.
"Вы чокнутый! Я сейчас позову папу!"
Старик попятился и пошел прочь.
Огни в окнах дома вспыхивали и гасли. Дети тихо и неприметно кувыркались в шуршащей листве. Тень старика виднелась на темном газоне.
Наверху, в спальне, в 1947 году, не смыкая глаз, лежал Вильям Латтинг. Потом он сел на постели, зажег сигарету и посмотрел в окно. "Что случилось?" - спросила, проснувшись, его жена.
"Тот старик..." - сказал Вильям Латтинг, - "Думаю, он все еще здесь, стоит под дубом".
"Да нет, вряд ли", - ответила она.
Вильям молча затянулся сигаретой и кивнул. "А что это за дети?" - "Какие дети?" - "Там, на газоне. Чертовски поздно для уличных игр в опавших листьях". - "Может, это дети Морана?" - "Черт! В такое время? Нет, нет".
Он стоял перед окном с закрытыми глазами. "Ты слышишь?" - "Что?" - "Где-то плачет ребенок..." - "Ничего не слышу", - ответила она.
Она лежала и прислушивалась. Им обоим показалось, что кто-то пробежал по улице, а потом послышалось, как повернулась дверная в передней. Вильям вышел в коридор и посмотрел с лестницы вниз. Никого не было.
В 1937-м, войдя в дом, Вильям увидел на верхних ступеньках лестницы мужчину в халате, с сигаретой в руке. Тот смотрел вниз. "Это ты, пап?" - но мужчина ничего не ответил, вздохнул и исчез в темноте. Вильям пошел на кухню, чтобы наведаться к холодильнику.
Мальчишки кувыркались в мягкой, темной в утреннем сумраке листве.
"Послушай", - сказал Вильям Латтинг. Вместе с женой они прислушались.
"Тот старик". - сказал Вильям. - "Это он плачет" - "Отчего?" - "Отчего люди плачут? Может быть, у него несчастье" - "Если утром он все еще будет здесь", - донесся из темноты голос его жены, - "позвони в полицию".
Вильям отвернулся от окна, потушил сигарету и лег в постель. Он наблюдал, как на потолке двигаются тени, появляясь и исчезая тысячи раз. "Нет", - произнес он в конце концов. "Я не буду из-за него звонить в полицию" - "Почему?" - "Не стану я делать этого. Просто не смогу", - сказал он почти шепотом.
Они лежали рядом. Ветер принес слабый звук плача. Вильям знал, что стоит ему протянуть руку и отодвинуть занавеску, он увидит детей, кувыркающихся в мерзлой утренней листве. И они будут кувыркаться там, далеко внизу, пока рассвет не озарит небо на востоке.
Его сердце, душа и плоть соединились в желании выйти и лечь в эту листву, рядом с детворой, закопаться в листья, вдыхать их запах, с глазами, полными слез.
Но вместо этого он повернулся на бок, не в силах сомкнуть глаз, не в силах заснуть.
http://vk.com/note4433501_11675647