Василий Шумов | Человек, который придумал будущее
Вопросы после лекции.
Василий Шумов об умной музыке, русских в Голливуде и подполье восьмидесятых.
Записал Ян Шенкман.
Шумов всю жизнь балансирует на грани попсы и авангарда, ускользая от четких определений. Недаром его называют главным концептуалистом русского рока. Начиная с восьмидесятых он и его группа «Центр» сменили добрый десяток стилей. Давайте считать: рок-н-ролл, регги, минимализм, романсы, новая волна, электронный авангард, индастриал, хип-хоп, техно, советская эстрадная песня. Ровно десять.
После двадцати лет в солнечной Калифорнии Василий неожиданно вернулся в Россию. И вдруг оказалось, что более радикальных песен в рок-музыке не пишет сейчас никто. Ну, может, только Михаил Борзыкин с его «газпромбайтером» и «православными чекистами».
Его главный проект сегодня - творческая акция «Содержание». Под этим брендом он пытается собрать музыкантов, которым есть, что сказать народу. В акции уже приняли участие Александр Ф. Скляр, Дмитрий Шагин, Олег Нестеров из «Мегаполиса», Найк Борзов, «Би-2» и целая когорта молодых групп: «США Зайцев», «Партизаны против PR», «Квартира 23», «Штабеля»… Всего альбомов задумано десять.
Иллюстратор Александр Котляров
Вопрос к вам как к человеку, обладающему явным даром предвидения. Какую музыку будут слушать через десять лет: рок, хип-хоп, попсу или что-то такое, чего пока и в природе нет?
- И то, и другое, и третье. Все будет существовать одновременно в огромном количестве вариаций. Главное, к чему я пришел за тридцать лет занятий музыкой, это то, что форма вообще особого значения не имеет. По крайней мере на нынешнем этапе развития человечества. С формой дальше работать уже бесполезно, если хочешь делать что-то реально новое. Все равно окажешься в каком-нибудь «изме». Культурное пространстве расчерчено. Куда ни ткни, там уже кто-то был. Музыканты, которые сегодня крутят ручки суперсинтезаторов, думают, что они какие-то особо передовые. Нет, они просто занимаются традиционной электронной музыкой. Новизны в этом никакой. Что же делать? Вспомнить о содержании! Если есть, что сказать, сгодится любая форма. И блюз, и панк, и лаунж, что угодно. Даже попса. Меня иногда спрашивают, являюсь ли я поп-музыкантом. Приходится отвечать «да». Да, я тоже выступаю в клубах, снимаю клипы, гастролирую. Формально площадка та же. Форма моего творчества пересекается со всей этой шушерой, а цели совершенно иные. Знаете, как определить ценность артиста? Некоторые в долларах определяют. Но я поддерживаю идею, что ценность не в количестве проданных альбомов или успешном чесе, а в том, сколько людей стали музыкантами под твоим влиянием. Идеальная группа с этой точки зрения - The Velvet Underground. Их первые концерты посещали единицы, залы были полупустые. Но почти каждый, кто был в зале, вдохновившись, создал потом свой ансамбль. После концертов ко мне иногда подходят люди и говорят: «Благодаря вам я стал заниматься искусством. Если б не вы, я был бы сейчас директором овощной базы». Вот это по-настоящему приятно. Результат выражается не в долларах и почетных званиях, а в таких людях.
Это ведь и есть генерация музыкантов, которых вы собрали на альбоме «Содержание-2». Сейчас им где-то по тридцать, а лет в пятнадцать все они наверняка слушали песни «Центра».
- Но я вовсе не стремился собрать тех, кто вырос на моих песнях. Главное, чтобы музыканты разделяли идею проекта, то есть в первую очередь были людьми с позицией. Я же не говорю: думай так-то и так-то. Я ищу тех, кто в принципе способен что-то делать всерьез, идейно. Реальным фильтром было то, что проект у нас некоммерческий. Потому что многие сегодня и пальцем не пошевелят, если в спонсорах нет нефтяной компании. И молодые в первую очередь. Они уже развращены слухами, что кто-то играет на корпоративах за двадцать тысяч евро. Хорошо помню, как после предварительного прослушивания вдруг выяснилось, что у одной группы есть еще программа и на английском. С ней они планируют ездить по Европе и под видом безликого евророка зарабатывать деньги в клубах. Но это не все. Говорим дальше. И выясняется, что есть третья программа, для корпоративов, где они играют каверы, от попсы до советской эстрады. Вот это называется отсутствием содержания.
Можно ли судить их? Все же музыкант - это профессия, он должен что-то получать за свой труд. А люди, которые занимаются искусством для искусства, годами играют при пустых залах и сидят без денег. Причем не факт, что это плохая музыка. Просто нет раскрутки, нет социализации.
- Если карьера не сложилась, не надо паниковать, все нормально. Советую поинтересоваться историей искусств после 1945 года, тем, что называется contemporary art. Посмотрите, как сложились судьбы тех, кто считается иконами современного искусства. За редким исключением это сплошные неудачники, алкоголики, шизофреники. Потому что искусство отдельно, а успех отдельно. Они могут пересечься, но это совершенно не обязательно. А проблему денег можно решить другим способом. В Америке есть такое понятие - survival job. То есть творческие люди трудятся еще где-то, просто чтобы заработать на пропитание. Далеко ходить не надо: Чарльз Буковски, современный классик, проработал всю жизнь на почте, где сортировал письма. Причем боялся, что его уволят. Буковски! Бунтарь! А волновался, что уволят... Там вообще у интеллектуалов несколько иной статус, чем здесь. В Америке нет памятников писателям, представьте! В лучшем случае будет где-нибудь маленький бюстик Эдгара По, который считается асоциальным типом. Аллена Гинзберга и Уильяма Берроуза при всей их известности можно было встретить в соседнем кофе-хаузе. Мне довелось в Калифорнии беседовать с Марком Стрэндом. Это известная личность, поэт-лауреат, переводчик Бродского. Так, глядя на него, никогда не подумаешь, что перед тобой знаменитый поэт огромной страны. Никакого «Майбаха», никаких ассистентов. Просто пожилой человек, который приехал на арендованном «Форде». Он говорит: «Когда я сказал родителям, что хочу быть поэтом, это вызвало полную катастрофу. Хуже не может быть».
Так и у нас то же самое. Есть хорошая история о том, как отец Мережковского показывал стихи сына Федору Михалычу Достоевскому. Достоевский прочитал и стал орать: «Плохо! Очень плохо! Чтобы хорошо писать, надо страдать!» На что папа Мережковского сказал: «Пусть не пишет, только бы не страдал».
- Ну он же добра желал сыну, правда? Между прочим, мои родители тоже были не в восторге от рока. Отец однажды разбил гитару. Просто реально разбил о пол, а это ведь дорогая вещь. Потом через много лет я спросил мать: «Ну вот вы мне мешали, и что? Все равно я стал тем, кем стал». Ответ был такой: «Сынок, а кто знал...» И я их понимаю. У кучи людей ничего не вышло. Началось же все как? Мальчик увлекся музыкой, слушал пластинки, играл во дворовом ансамбле. Кто знал...
Как это мило звучит по теперешним временам: дворовый ансамбль!
- Они и сейчас существуют. Это то, что в рэпе называется «ребята на районе». Я же тоже из ребят на районе. Я родился в Марьиной Роще, потом мой отец, офицер ВВС, от Министерства обороны получил квартиру на шестнадцатой Парковой, и мы переехали. Я до сих пор любому бомбиле могу объяснить, как куда ехать. До сих пор могу отличить московскую речь от немосковской. Кстати, все меньше и меньше людей, говорящих без акцента по-русски. Нормально, ничего страшного. В Америке вообще все говорят с акцентом. В Лос-Анджелесе из ста моих знакомых, наверно, только человек пять из Лос-Анджелеса.
Когда я на таможне в Чикаго стал объяснять, дескать, извините, плохо говорю по-английски, мне сказали: «Ничего страшного, здесь полстраны плохо говорит по-английски!»
- Вот-вот. Чем хороши американцы - они в этом отношении очень доброжелательны. Особенно в Калифорнии. Там вообще полная расслабленность, никто никого не прессует. Учась в Арт-институте города Лос-Анджелеса, - казалось бы, интеллектуальная среда, да? - я обнаружил, что студенты могут спокойно не знать, где находится Болгария, например. И нормально, никто их за это не клеймит. Когда я рос, такое было невозможно. Над тобой бы измывались и учителя, и ребята. Это не к тому, что у нас лучше образование. Это к тому, что люди в России злее. Из-за этой злости многие и не могут прижиться там. Русские в Америке делятся на две категории. Одни празднуют все американские народные праздники и стараются забыть о России. Бывает, встретишь знакомого музыканта, а он с тобой по-английски... Таких примерно половина. Второй тип - своего рода изгои. Они не хотят или не могут ассимилироваться. Эти люди создают анклавы. В Америке есть так называемое русское золотое кольцо. С Востока на Запад это Атланта, Вашингтон, Филадельфия, Нью-Йорк с пригородами, Сиэтл, Сан-Франциско, Лос-Анджелес... Все наши музыканты, которые приезжают в Америку на гастроли, по этому кольцу и ездят. Я тоже выступал в этих анклавах, в этих russian community. Входишь в клуб и видишь - одни русские. А их там немало. Район, где селятся русские, называется в Лос-Анджелесе West Hollywood. Так сложилось, что там живут геи, ортодоксальные евреи и мигранты из бывшего СССР. По улицам ходят сотрудники синагог в пальто и шляпах, гейские парочки в обнимку и русские бабушки в косыночках и с авоськами. Русские там - это все, кто является носителем русской культуры, все, кто знает, кто такая Алла Пугачева. Хороший критерий, да? Это застывшее время, frozen time, как говорят американцы. Я знал одного армянина, который родился уже в Америке, а его родители из бывшего СССР. И вот он целыми днями сидел в интернете, разыскивая информацию о «Волге» ГАЗ-24. Потому что отец ему рассказал, что, когда они жили в Ереване, у него была мечта купить эту «Волгу». Парень запомнил, какая это замечательная машина, и стал искать ее на всяких сетевых аукционах. Может, даже нашел, не знаю.
А ведь для вас время тоже в каком-то смысле остановилось. Вы отсутствовали двадцать лет. За эти годы многие русские рокеры оказались на вершине шоу-бизнеса, стали реальными звездами, а вы сидели в солнечной Калифорнии и делали инсталляции.
- Все как раз наоборот, это для них время остановилось. Музыканты, о которых вы говорите, еще в восьмидесятые нашли свою фишку и с тех пор ее успешно эксплуатируют. С открывшимися новыми возможностями выяснилось, что большинство музыкантов - хозяйственники. Они бились над тем, чтобы им на даче дорогу заасфальтировали. А я изучал видеоарт и новые медиа. Совсем другая судьба, интересы совсем другие. Я всю жизнь старался быть актуальным автором, есть такое понятие в современном искусстве. А актуальный автор - человек без прошлого. У меня тоже нет прошлого, каждый новый альбом как бы обнуляет все предыдущие достижения. Ты хорош ровно настолько, насколько хорош твой новый проект.
Кто из современников на вас кто-то повлиял в смысле образа жизни и подхода к искусству?
- Если с кем-то общаешься, уже взаимовлияние происходит. А я общался со всеми интересными личностями так называемого золотого подполья восьмидесятых. И даже с вполне официальными людьми вроде Шнитке. Так получилось, что сын Шнитке, Андрюша, играл у нас на гитаре в группе. И через Андрея к Альфреду Гарриевичу попала катушка, где я и наш клавишник импровизировали. Просто свободное музицирование, даже не песни. Мы записали это на катушку и дали Андрею. Дома Шнитке ее услышал. А с ними еще бабушка жила, и вот позвонила мне она со словами, что Альфреду Гарриевичу понравилась запись и он хотел бы поговорить. А катушка была записана вообще просто так!
Вы осознавали тогда, кто он, что это за личность?
- Не до конца. Я знал, что это официальный советский композитор, который пишет киномузыку. Видел фамилию Шнитке в титрах фильмов по телевизору. А я тогда уже интересовался академическим авангардом, композиторами типа Штокгаузена и Булеза. Плюс ко всему у меня был приятель, Евгений Головин, это очень серьезный философ, в то время никому не известный. С Головиным мы обсуждали не рок даже, а искусство вообще. И французскую поэзию, и в Шёнберге Головин разбирался. То есть когда я познакомился со Шнитке, я был уже в курсе серьезной музыки. Но я ничего не знал ни о Софье Губайдуллиной, ни о том, что пишет сам Шнитке. И вот мы встретились. Дело происходило на улице Ульянова, угол Вавилова, это я хорошо помню. У Шнитке в кабинете было много пластинок. Пластинки композиторов, с которыми он знаком лично! А я был жаден до информации и за разговорами попросил у него кое-что переписать. Он был очень хорошим человеком, Альфред Гарриевич... У них стоял черный рояль, такой большой, композиторский. Реальный черный рояль. И когда мы сидели у Андрея в комнате, он иногда приглашал нас и играл какие-то темы немецкой поп-группы «Трио». И при этом сиял. Это никак не вписывается в образ официозного композитора, профессора консерватории, между прочим. Потом я узнал, что он, как и мы, тоже был где-то там, в черных списках. Подвергся критике за формализм. Партком Союза композиторов был не в восторге от творчества Шнитке.
У вас действительно был странный круг общения для рокера. Шнитке, Головин. В самиздате восьмидесятых писали: Шумов был замечен на квартирах московских концептуалистов. Значит, и с Приговым вы были, вероятно, знакомы?
- Не столько с ним, сколько с его сыном. У меня было много видеокассет, но не было видеомагнитофона. А у них был. И я приезжал к ним в Беляево с бутылочкой вина, мы смотрели какой-нибудь концерт «Крафтверка», а Пригов сидел за столом и шариковой ручкой что-то рисовал на бумаге. Ничего не говорил, но посматривал с интересом. Ничего удивительного, в подполье все знали всех. Но активнее всего было мое общение с Головиным, с которым меня познакомил Саша Скляр еще где-то в 1978-м. Не было еще никаких разговоров, что Головин - главный русский мистик и эзотерик, каким он сейчас признан, а просто сидели на кухне с портвейном и он мне рассказывал про Мамлеева, про Артюра Рембо, про кого угодно. Потом я узнал, что он сочиняет песни, но не пытается их куда-то продвинуть. Эти песни он просто пел под гитарку своим знакомым. Кое-что я переработал, а пару песен мы сделали вместе с «Центром». Головин умер прошлой осенью, совсем недавно. Если я кого-то могу назвать своим учителем, то его. Я общался с ним больше всех. Он неоднократно был первым слушателем и первым критиком моих песен.
Один из самых громких ваших андерграундных подвигов - продюсирование первого альбома мамоновских «Звуков Му». Цитирую интервью Мамонова 1985 года: «Вася Шумов замечательные вещи делает. Вася великолепно чувствует слово. Мы с Васей прекрасно понимаем друг друга».
- С Мамоновым мы дружили. Когда я взялся продюсировать «Звуки», ситуация была тяжелая. Они отрепетировали материал, но никак не могли записать, потому что каждый тянул в свою сторону. А песни уникальные, золотой фонд русской музыки. И было понятно, что, если вот прямо сейчас не сесть и не сделать альбом, группа просто лопнет от напряжения, ее разорвет изнутри. Я взялся помочь. Сейчас некоторые говорят, что Шумов спродюсировал все не так и Мамонов звучит, как «Центр». Так или иначе, а материал записан. Просто нужен был продюсер, нужно было, чтобы кто-то сказал: «Пишем так», иначе никогда ничего не вышло бы. Уже в девяностые Мамонов приезжал ко мне в Калифорнию, и мы записали альбом «Русские поют» - кавер-версии мировых хитов в странных аранжировках. Однажды в Лос-Анджелесе мне попался на глаза диск Pink Floyd «Wish You Were Here». Я припомнил, что эту пластинку мы с Петром слушали в Москве у него дома, и Петру этот альбом нравился. А некоторые песни Маккартни, Рода Стюарта и Элтона Джона, которые нравились мне в юности, нравятся мне до сих пор. Идея в том, чтобы песни были узнаваемыми, но имели другое измерение. Запись проходила у меня, я оборудовал там небольшую студию, набравшись необходимого опыта: первое время после приезда я работал помощником звукоинженера в лос-анджелесской студии. Тогда только появились компьютеры «Макинтош», которые стали управлять студийными процессами. А производились они в Калифорнии. Это еще не пошло по всему миру, все началось с Лос-Анджелеса.
Выходит, вы попали на самое начало компьютерного бума.
- Так я чего там остался! Именно из-за этого. Я ведь не экономический эмигрант, если можно меня вообще считать эмигрантом. Я занимался самосовершенствованием.
Двадцать лет?!
- Иногда это занимает много времени. Я закончил Калифорнийский арт-институт, работал преподавателем. И за все эти годы не написал ни одной песни по-английски, хотя свободно говорю и пишу. А русские альбомы продолжали выходить все время, без перерыва. Я всегда был русским автором независимо от того, где живу. У меня никогда не было цели пробиться на американский музыкальный рынок, американцам я больше известен как человек, который занимается компьютерными инсталляциями и видеоартом.
То есть все складывалось хорошо. Насыщенная, интересная жизнь. И, насколько я понимаю, небедная. А вы все-таки вернулись...
- Это вышло почти случайно. С начала нулевых я все чаще приезжал на гастроли. И в какой-то момент, сидя в Калифорнии, понял, что живу там, а большая часть проектов у меня в Москве. А Калифорния - это тринадцать часов лету без посадки! В общем, надо было что-то решать. И вот в конце 2008-го я прилетел на презентацию очередного альбома «Центра». В первый раз за двадцать лет я встречал Новый год со своей мамой. Сидели и смотрели новогоднее шоу по телевизору. А я много лет жил в Америке и не знаю, кто эти люди на экране. Понятно, что, если их показывают по главным каналам, значит, звезды. Значит, они чем-то замечательны, но вот чем? И тут я уловил, что у них общее: отсутствие содержания. Красиво одеты, причесаны, машут бенгальскими огоньками, кидают конфетти, лобзаются друг с другом, чокаются шампанским... А внутри пустота, никакого содержания. И я понял, что нужно делать. Когда страна вышла из новогоднего запоя, я объявил о том, что начинаю акцию «Содержание».
Дело хорошее, но вряд ли под влиянием вашей акции все вдруг резко начнут слушать умняк вместо муси-пуси. Смотрите, какое противоречие. Вот вы актуальный автор, держите руку на пульсе времени. Но тогда надо признать, что большинство наших современников совершенно несовременны. Потому что в музыкальных кругах Шумов котируется очень высоко, а массовой популярности как не было, так и нет.
- Желание массово прославиться - удел слабоумных. Какая там популярность, что вы. Я как-то был в редакции «Комсомолки». У них на подъезде до сих пор висят ленинские ордена и вывеска «Комсомольская правда». Все, как раньше, хотя комсомола вроде нет и вообще времена другие. Оказывается, в свое время был проведен опрос среди читателей на тему «Стоит ли менять название?». Два процента высказались за то, чтобы поменять, потому что оно ассоциируется с ужасами советской эпохи. Еще два процента сказали: «Не надо. Это ведь наша история, мы привыкли». А девяноста шести процентам вообще было по барабану! Главное, чтоб в их частную жизнь не лезли. Там проблемы и ценности совсем другие: модную тачку купить или дочку в престижную школу устроить. Пока в супермаркете есть колбаса, никаких телодвижений с их стороны не будет. Спрашивается: как можно ориентироваться на таких людей, на эти девяносто шесть процентов потребительского балласта? И зачем? Генри Форд говорил: «Если б я спрашивал людей, что они хотят, они бы сказали, что хотят более быструю лошадь». Не автомобиль, а лошадь, только более быструю! А автомобиль был им на фиг не нужен, они просто не понимали, что это. Для того и существуют творческие люди, чтобы показать народу: смотрите, есть что-то иное, чем ваша лошадь. Надо оно вам или нет - решайте сами. Но имейте в виду: альтернатива есть, другая жизнь существует.
Хорошо, народ побоку. А на что тогда ориентироваться, по-вашему? На тусовку?
- На себя, на то, что говорит твое сердце. Оно может говорить что угодно, у каждого что-то свое, но когда молчит - это смерть. А вот о том, на что не надо, у меня недавно был смешной разговор. Один парень подошел после концерта и говорит: «Я играю в группе уже два года. И как-то у нас не то, что я ожидал. Ни корпоративов, ни телевидения, ни фотосессий». Я спрашиваю: «И что?» - «Да вот, думаю, еще пару лет, и, если ничего не изменится, открою шиномонтаж». Я посоветовал бы еще и вип-сауну! Мне нравится эта московская мода, проходишь: с одной стороны - шиномонтаж, с другой - вип-сауна. Красота! Только зачем ждать два года? Как только такая идея появилась - сразу в шиномонтаж.
Интересно, а тридцать лет назад такие разговоры велись?
- Велись, но под другим соусом. Практически все музыканты рок-подполья были студентами. И многие из нас учились, просто чтоб не идти в армию. Потому что если два года выкинуть из жизни, то можно было обнулиться в музыкальном плане и пришлось бы начинать все сначала. Но если в институте не было военной кафедры, тебе все равно светила служба. Единственный выход - лечь в психушку и закосить. Помню, как знакомый музыкант говорил мне: «Если я сейчас отлежу в психушке и получу статью, меня потом не возьмут на работу журналистом и не пошлют в дальние страны». По сути - то же самое. Или продолжать, или шиномонтаж. Та же карьерно-приспособленческая схема. Природа человеческая не меняется, меняются только формы... Я вот смотрю на молодые группы и думаю: хорошие ребята, но, может быть, пройдет десять лет, и они станут менеджерами среднего звена в какой-нибудь корпорации. Тут невозможно предугадать. А если и не завяжут, если будут продолжать, произойти может что угодно, гарантий никто не даст. Как поет Чак Берри, «you never can tell». Никогда не скажешь наверняка...
Василий Шумов об умной музыке, русских в Голливуде и подполье восьмидесятых.
Записал Ян Шенкман.
Шумов всю жизнь балансирует на грани попсы и авангарда, ускользая от четких определений. Недаром его называют главным концептуалистом русского рока. Начиная с восьмидесятых он и его группа «Центр» сменили добрый десяток стилей. Давайте считать: рок-н-ролл, регги, минимализм, романсы, новая волна, электронный авангард, индастриал, хип-хоп, техно, советская эстрадная песня. Ровно десять.
После двадцати лет в солнечной Калифорнии Василий неожиданно вернулся в Россию. И вдруг оказалось, что более радикальных песен в рок-музыке не пишет сейчас никто. Ну, может, только Михаил Борзыкин с его «газпромбайтером» и «православными чекистами».
Его главный проект сегодня - творческая акция «Содержание». Под этим брендом он пытается собрать музыкантов, которым есть, что сказать народу. В акции уже приняли участие Александр Ф. Скляр, Дмитрий Шагин, Олег Нестеров из «Мегаполиса», Найк Борзов, «Би-2» и целая когорта молодых групп: «США Зайцев», «Партизаны против PR», «Квартира 23», «Штабеля»… Всего альбомов задумано десять.
Иллюстратор Александр Котляров
Вопрос к вам как к человеку, обладающему явным даром предвидения. Какую музыку будут слушать через десять лет: рок, хип-хоп, попсу или что-то такое, чего пока и в природе нет?
- И то, и другое, и третье. Все будет существовать одновременно в огромном количестве вариаций. Главное, к чему я пришел за тридцать лет занятий музыкой, это то, что форма вообще особого значения не имеет. По крайней мере на нынешнем этапе развития человечества. С формой дальше работать уже бесполезно, если хочешь делать что-то реально новое. Все равно окажешься в каком-нибудь «изме». Культурное пространстве расчерчено. Куда ни ткни, там уже кто-то был. Музыканты, которые сегодня крутят ручки суперсинтезаторов, думают, что они какие-то особо передовые. Нет, они просто занимаются традиционной электронной музыкой. Новизны в этом никакой. Что же делать? Вспомнить о содержании! Если есть, что сказать, сгодится любая форма. И блюз, и панк, и лаунж, что угодно. Даже попса. Меня иногда спрашивают, являюсь ли я поп-музыкантом. Приходится отвечать «да». Да, я тоже выступаю в клубах, снимаю клипы, гастролирую. Формально площадка та же. Форма моего творчества пересекается со всей этой шушерой, а цели совершенно иные. Знаете, как определить ценность артиста? Некоторые в долларах определяют. Но я поддерживаю идею, что ценность не в количестве проданных альбомов или успешном чесе, а в том, сколько людей стали музыкантами под твоим влиянием. Идеальная группа с этой точки зрения - The Velvet Underground. Их первые концерты посещали единицы, залы были полупустые. Но почти каждый, кто был в зале, вдохновившись, создал потом свой ансамбль. После концертов ко мне иногда подходят люди и говорят: «Благодаря вам я стал заниматься искусством. Если б не вы, я был бы сейчас директором овощной базы». Вот это по-настоящему приятно. Результат выражается не в долларах и почетных званиях, а в таких людях.
Это ведь и есть генерация музыкантов, которых вы собрали на альбоме «Содержание-2». Сейчас им где-то по тридцать, а лет в пятнадцать все они наверняка слушали песни «Центра».
- Но я вовсе не стремился собрать тех, кто вырос на моих песнях. Главное, чтобы музыканты разделяли идею проекта, то есть в первую очередь были людьми с позицией. Я же не говорю: думай так-то и так-то. Я ищу тех, кто в принципе способен что-то делать всерьез, идейно. Реальным фильтром было то, что проект у нас некоммерческий. Потому что многие сегодня и пальцем не пошевелят, если в спонсорах нет нефтяной компании. И молодые в первую очередь. Они уже развращены слухами, что кто-то играет на корпоративах за двадцать тысяч евро. Хорошо помню, как после предварительного прослушивания вдруг выяснилось, что у одной группы есть еще программа и на английском. С ней они планируют ездить по Европе и под видом безликого евророка зарабатывать деньги в клубах. Но это не все. Говорим дальше. И выясняется, что есть третья программа, для корпоративов, где они играют каверы, от попсы до советской эстрады. Вот это называется отсутствием содержания.
Можно ли судить их? Все же музыкант - это профессия, он должен что-то получать за свой труд. А люди, которые занимаются искусством для искусства, годами играют при пустых залах и сидят без денег. Причем не факт, что это плохая музыка. Просто нет раскрутки, нет социализации.
- Если карьера не сложилась, не надо паниковать, все нормально. Советую поинтересоваться историей искусств после 1945 года, тем, что называется contemporary art. Посмотрите, как сложились судьбы тех, кто считается иконами современного искусства. За редким исключением это сплошные неудачники, алкоголики, шизофреники. Потому что искусство отдельно, а успех отдельно. Они могут пересечься, но это совершенно не обязательно. А проблему денег можно решить другим способом. В Америке есть такое понятие - survival job. То есть творческие люди трудятся еще где-то, просто чтобы заработать на пропитание. Далеко ходить не надо: Чарльз Буковски, современный классик, проработал всю жизнь на почте, где сортировал письма. Причем боялся, что его уволят. Буковски! Бунтарь! А волновался, что уволят... Там вообще у интеллектуалов несколько иной статус, чем здесь. В Америке нет памятников писателям, представьте! В лучшем случае будет где-нибудь маленький бюстик Эдгара По, который считается асоциальным типом. Аллена Гинзберга и Уильяма Берроуза при всей их известности можно было встретить в соседнем кофе-хаузе. Мне довелось в Калифорнии беседовать с Марком Стрэндом. Это известная личность, поэт-лауреат, переводчик Бродского. Так, глядя на него, никогда не подумаешь, что перед тобой знаменитый поэт огромной страны. Никакого «Майбаха», никаких ассистентов. Просто пожилой человек, который приехал на арендованном «Форде». Он говорит: «Когда я сказал родителям, что хочу быть поэтом, это вызвало полную катастрофу. Хуже не может быть».
Так и у нас то же самое. Есть хорошая история о том, как отец Мережковского показывал стихи сына Федору Михалычу Достоевскому. Достоевский прочитал и стал орать: «Плохо! Очень плохо! Чтобы хорошо писать, надо страдать!» На что папа Мережковского сказал: «Пусть не пишет, только бы не страдал».
- Ну он же добра желал сыну, правда? Между прочим, мои родители тоже были не в восторге от рока. Отец однажды разбил гитару. Просто реально разбил о пол, а это ведь дорогая вещь. Потом через много лет я спросил мать: «Ну вот вы мне мешали, и что? Все равно я стал тем, кем стал». Ответ был такой: «Сынок, а кто знал...» И я их понимаю. У кучи людей ничего не вышло. Началось же все как? Мальчик увлекся музыкой, слушал пластинки, играл во дворовом ансамбле. Кто знал...
Как это мило звучит по теперешним временам: дворовый ансамбль!
- Они и сейчас существуют. Это то, что в рэпе называется «ребята на районе». Я же тоже из ребят на районе. Я родился в Марьиной Роще, потом мой отец, офицер ВВС, от Министерства обороны получил квартиру на шестнадцатой Парковой, и мы переехали. Я до сих пор любому бомбиле могу объяснить, как куда ехать. До сих пор могу отличить московскую речь от немосковской. Кстати, все меньше и меньше людей, говорящих без акцента по-русски. Нормально, ничего страшного. В Америке вообще все говорят с акцентом. В Лос-Анджелесе из ста моих знакомых, наверно, только человек пять из Лос-Анджелеса.
Когда я на таможне в Чикаго стал объяснять, дескать, извините, плохо говорю по-английски, мне сказали: «Ничего страшного, здесь полстраны плохо говорит по-английски!»
- Вот-вот. Чем хороши американцы - они в этом отношении очень доброжелательны. Особенно в Калифорнии. Там вообще полная расслабленность, никто никого не прессует. Учась в Арт-институте города Лос-Анджелеса, - казалось бы, интеллектуальная среда, да? - я обнаружил, что студенты могут спокойно не знать, где находится Болгария, например. И нормально, никто их за это не клеймит. Когда я рос, такое было невозможно. Над тобой бы измывались и учителя, и ребята. Это не к тому, что у нас лучше образование. Это к тому, что люди в России злее. Из-за этой злости многие и не могут прижиться там. Русские в Америке делятся на две категории. Одни празднуют все американские народные праздники и стараются забыть о России. Бывает, встретишь знакомого музыканта, а он с тобой по-английски... Таких примерно половина. Второй тип - своего рода изгои. Они не хотят или не могут ассимилироваться. Эти люди создают анклавы. В Америке есть так называемое русское золотое кольцо. С Востока на Запад это Атланта, Вашингтон, Филадельфия, Нью-Йорк с пригородами, Сиэтл, Сан-Франциско, Лос-Анджелес... Все наши музыканты, которые приезжают в Америку на гастроли, по этому кольцу и ездят. Я тоже выступал в этих анклавах, в этих russian community. Входишь в клуб и видишь - одни русские. А их там немало. Район, где селятся русские, называется в Лос-Анджелесе West Hollywood. Так сложилось, что там живут геи, ортодоксальные евреи и мигранты из бывшего СССР. По улицам ходят сотрудники синагог в пальто и шляпах, гейские парочки в обнимку и русские бабушки в косыночках и с авоськами. Русские там - это все, кто является носителем русской культуры, все, кто знает, кто такая Алла Пугачева. Хороший критерий, да? Это застывшее время, frozen time, как говорят американцы. Я знал одного армянина, который родился уже в Америке, а его родители из бывшего СССР. И вот он целыми днями сидел в интернете, разыскивая информацию о «Волге» ГАЗ-24. Потому что отец ему рассказал, что, когда они жили в Ереване, у него была мечта купить эту «Волгу». Парень запомнил, какая это замечательная машина, и стал искать ее на всяких сетевых аукционах. Может, даже нашел, не знаю.
А ведь для вас время тоже в каком-то смысле остановилось. Вы отсутствовали двадцать лет. За эти годы многие русские рокеры оказались на вершине шоу-бизнеса, стали реальными звездами, а вы сидели в солнечной Калифорнии и делали инсталляции.
- Все как раз наоборот, это для них время остановилось. Музыканты, о которых вы говорите, еще в восьмидесятые нашли свою фишку и с тех пор ее успешно эксплуатируют. С открывшимися новыми возможностями выяснилось, что большинство музыкантов - хозяйственники. Они бились над тем, чтобы им на даче дорогу заасфальтировали. А я изучал видеоарт и новые медиа. Совсем другая судьба, интересы совсем другие. Я всю жизнь старался быть актуальным автором, есть такое понятие в современном искусстве. А актуальный автор - человек без прошлого. У меня тоже нет прошлого, каждый новый альбом как бы обнуляет все предыдущие достижения. Ты хорош ровно настолько, насколько хорош твой новый проект.
Кто из современников на вас кто-то повлиял в смысле образа жизни и подхода к искусству?
- Если с кем-то общаешься, уже взаимовлияние происходит. А я общался со всеми интересными личностями так называемого золотого подполья восьмидесятых. И даже с вполне официальными людьми вроде Шнитке. Так получилось, что сын Шнитке, Андрюша, играл у нас на гитаре в группе. И через Андрея к Альфреду Гарриевичу попала катушка, где я и наш клавишник импровизировали. Просто свободное музицирование, даже не песни. Мы записали это на катушку и дали Андрею. Дома Шнитке ее услышал. А с ними еще бабушка жила, и вот позвонила мне она со словами, что Альфреду Гарриевичу понравилась запись и он хотел бы поговорить. А катушка была записана вообще просто так!
Вы осознавали тогда, кто он, что это за личность?
- Не до конца. Я знал, что это официальный советский композитор, который пишет киномузыку. Видел фамилию Шнитке в титрах фильмов по телевизору. А я тогда уже интересовался академическим авангардом, композиторами типа Штокгаузена и Булеза. Плюс ко всему у меня был приятель, Евгений Головин, это очень серьезный философ, в то время никому не известный. С Головиным мы обсуждали не рок даже, а искусство вообще. И французскую поэзию, и в Шёнберге Головин разбирался. То есть когда я познакомился со Шнитке, я был уже в курсе серьезной музыки. Но я ничего не знал ни о Софье Губайдуллиной, ни о том, что пишет сам Шнитке. И вот мы встретились. Дело происходило на улице Ульянова, угол Вавилова, это я хорошо помню. У Шнитке в кабинете было много пластинок. Пластинки композиторов, с которыми он знаком лично! А я был жаден до информации и за разговорами попросил у него кое-что переписать. Он был очень хорошим человеком, Альфред Гарриевич... У них стоял черный рояль, такой большой, композиторский. Реальный черный рояль. И когда мы сидели у Андрея в комнате, он иногда приглашал нас и играл какие-то темы немецкой поп-группы «Трио». И при этом сиял. Это никак не вписывается в образ официозного композитора, профессора консерватории, между прочим. Потом я узнал, что он, как и мы, тоже был где-то там, в черных списках. Подвергся критике за формализм. Партком Союза композиторов был не в восторге от творчества Шнитке.
У вас действительно был странный круг общения для рокера. Шнитке, Головин. В самиздате восьмидесятых писали: Шумов был замечен на квартирах московских концептуалистов. Значит, и с Приговым вы были, вероятно, знакомы?
- Не столько с ним, сколько с его сыном. У меня было много видеокассет, но не было видеомагнитофона. А у них был. И я приезжал к ним в Беляево с бутылочкой вина, мы смотрели какой-нибудь концерт «Крафтверка», а Пригов сидел за столом и шариковой ручкой что-то рисовал на бумаге. Ничего не говорил, но посматривал с интересом. Ничего удивительного, в подполье все знали всех. Но активнее всего было мое общение с Головиным, с которым меня познакомил Саша Скляр еще где-то в 1978-м. Не было еще никаких разговоров, что Головин - главный русский мистик и эзотерик, каким он сейчас признан, а просто сидели на кухне с портвейном и он мне рассказывал про Мамлеева, про Артюра Рембо, про кого угодно. Потом я узнал, что он сочиняет песни, но не пытается их куда-то продвинуть. Эти песни он просто пел под гитарку своим знакомым. Кое-что я переработал, а пару песен мы сделали вместе с «Центром». Головин умер прошлой осенью, совсем недавно. Если я кого-то могу назвать своим учителем, то его. Я общался с ним больше всех. Он неоднократно был первым слушателем и первым критиком моих песен.
Один из самых громких ваших андерграундных подвигов - продюсирование первого альбома мамоновских «Звуков Му». Цитирую интервью Мамонова 1985 года: «Вася Шумов замечательные вещи делает. Вася великолепно чувствует слово. Мы с Васей прекрасно понимаем друг друга».
- С Мамоновым мы дружили. Когда я взялся продюсировать «Звуки», ситуация была тяжелая. Они отрепетировали материал, но никак не могли записать, потому что каждый тянул в свою сторону. А песни уникальные, золотой фонд русской музыки. И было понятно, что, если вот прямо сейчас не сесть и не сделать альбом, группа просто лопнет от напряжения, ее разорвет изнутри. Я взялся помочь. Сейчас некоторые говорят, что Шумов спродюсировал все не так и Мамонов звучит, как «Центр». Так или иначе, а материал записан. Просто нужен был продюсер, нужно было, чтобы кто-то сказал: «Пишем так», иначе никогда ничего не вышло бы. Уже в девяностые Мамонов приезжал ко мне в Калифорнию, и мы записали альбом «Русские поют» - кавер-версии мировых хитов в странных аранжировках. Однажды в Лос-Анджелесе мне попался на глаза диск Pink Floyd «Wish You Were Here». Я припомнил, что эту пластинку мы с Петром слушали в Москве у него дома, и Петру этот альбом нравился. А некоторые песни Маккартни, Рода Стюарта и Элтона Джона, которые нравились мне в юности, нравятся мне до сих пор. Идея в том, чтобы песни были узнаваемыми, но имели другое измерение. Запись проходила у меня, я оборудовал там небольшую студию, набравшись необходимого опыта: первое время после приезда я работал помощником звукоинженера в лос-анджелесской студии. Тогда только появились компьютеры «Макинтош», которые стали управлять студийными процессами. А производились они в Калифорнии. Это еще не пошло по всему миру, все началось с Лос-Анджелеса.
Выходит, вы попали на самое начало компьютерного бума.
- Так я чего там остался! Именно из-за этого. Я ведь не экономический эмигрант, если можно меня вообще считать эмигрантом. Я занимался самосовершенствованием.
Двадцать лет?!
- Иногда это занимает много времени. Я закончил Калифорнийский арт-институт, работал преподавателем. И за все эти годы не написал ни одной песни по-английски, хотя свободно говорю и пишу. А русские альбомы продолжали выходить все время, без перерыва. Я всегда был русским автором независимо от того, где живу. У меня никогда не было цели пробиться на американский музыкальный рынок, американцам я больше известен как человек, который занимается компьютерными инсталляциями и видеоартом.
То есть все складывалось хорошо. Насыщенная, интересная жизнь. И, насколько я понимаю, небедная. А вы все-таки вернулись...
- Это вышло почти случайно. С начала нулевых я все чаще приезжал на гастроли. И в какой-то момент, сидя в Калифорнии, понял, что живу там, а большая часть проектов у меня в Москве. А Калифорния - это тринадцать часов лету без посадки! В общем, надо было что-то решать. И вот в конце 2008-го я прилетел на презентацию очередного альбома «Центра». В первый раз за двадцать лет я встречал Новый год со своей мамой. Сидели и смотрели новогоднее шоу по телевизору. А я много лет жил в Америке и не знаю, кто эти люди на экране. Понятно, что, если их показывают по главным каналам, значит, звезды. Значит, они чем-то замечательны, но вот чем? И тут я уловил, что у них общее: отсутствие содержания. Красиво одеты, причесаны, машут бенгальскими огоньками, кидают конфетти, лобзаются друг с другом, чокаются шампанским... А внутри пустота, никакого содержания. И я понял, что нужно делать. Когда страна вышла из новогоднего запоя, я объявил о том, что начинаю акцию «Содержание».
Дело хорошее, но вряд ли под влиянием вашей акции все вдруг резко начнут слушать умняк вместо муси-пуси. Смотрите, какое противоречие. Вот вы актуальный автор, держите руку на пульсе времени. Но тогда надо признать, что большинство наших современников совершенно несовременны. Потому что в музыкальных кругах Шумов котируется очень высоко, а массовой популярности как не было, так и нет.
- Желание массово прославиться - удел слабоумных. Какая там популярность, что вы. Я как-то был в редакции «Комсомолки». У них на подъезде до сих пор висят ленинские ордена и вывеска «Комсомольская правда». Все, как раньше, хотя комсомола вроде нет и вообще времена другие. Оказывается, в свое время был проведен опрос среди читателей на тему «Стоит ли менять название?». Два процента высказались за то, чтобы поменять, потому что оно ассоциируется с ужасами советской эпохи. Еще два процента сказали: «Не надо. Это ведь наша история, мы привыкли». А девяноста шести процентам вообще было по барабану! Главное, чтоб в их частную жизнь не лезли. Там проблемы и ценности совсем другие: модную тачку купить или дочку в престижную школу устроить. Пока в супермаркете есть колбаса, никаких телодвижений с их стороны не будет. Спрашивается: как можно ориентироваться на таких людей, на эти девяносто шесть процентов потребительского балласта? И зачем? Генри Форд говорил: «Если б я спрашивал людей, что они хотят, они бы сказали, что хотят более быструю лошадь». Не автомобиль, а лошадь, только более быструю! А автомобиль был им на фиг не нужен, они просто не понимали, что это. Для того и существуют творческие люди, чтобы показать народу: смотрите, есть что-то иное, чем ваша лошадь. Надо оно вам или нет - решайте сами. Но имейте в виду: альтернатива есть, другая жизнь существует.
Хорошо, народ побоку. А на что тогда ориентироваться, по-вашему? На тусовку?
- На себя, на то, что говорит твое сердце. Оно может говорить что угодно, у каждого что-то свое, но когда молчит - это смерть. А вот о том, на что не надо, у меня недавно был смешной разговор. Один парень подошел после концерта и говорит: «Я играю в группе уже два года. И как-то у нас не то, что я ожидал. Ни корпоративов, ни телевидения, ни фотосессий». Я спрашиваю: «И что?» - «Да вот, думаю, еще пару лет, и, если ничего не изменится, открою шиномонтаж». Я посоветовал бы еще и вип-сауну! Мне нравится эта московская мода, проходишь: с одной стороны - шиномонтаж, с другой - вип-сауна. Красота! Только зачем ждать два года? Как только такая идея появилась - сразу в шиномонтаж.
Интересно, а тридцать лет назад такие разговоры велись?
- Велись, но под другим соусом. Практически все музыканты рок-подполья были студентами. И многие из нас учились, просто чтоб не идти в армию. Потому что если два года выкинуть из жизни, то можно было обнулиться в музыкальном плане и пришлось бы начинать все сначала. Но если в институте не было военной кафедры, тебе все равно светила служба. Единственный выход - лечь в психушку и закосить. Помню, как знакомый музыкант говорил мне: «Если я сейчас отлежу в психушке и получу статью, меня потом не возьмут на работу журналистом и не пошлют в дальние страны». По сути - то же самое. Или продолжать, или шиномонтаж. Та же карьерно-приспособленческая схема. Природа человеческая не меняется, меняются только формы... Я вот смотрю на молодые группы и думаю: хорошие ребята, но, может быть, пройдет десять лет, и они станут менеджерами среднего звена в какой-нибудь корпорации. Тут невозможно предугадать. А если и не завяжут, если будут продолжать, произойти может что угодно, гарантий никто не даст. Как поет Чак Берри, «you never can tell». Никогда не скажешь наверняка...