Вторая Родина | Что у вас в карманах?
Лена nada_cotidiana Родина сегодня выворачивает карманы брюк, пишет об Эванстоне, в котором живет и о «Голых ногах», которые пьет... Голые ноги, которые пьет, - повторяю я задумчиво. Да, а картинки - это виды (приближенные и удаленные) Эванстона.
НА РАЙОНЕ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В подростковом возрасте я увлекалась британской музыкой и читала журнал Select, воспевавший бритпоп. С большим трудом продираясь через английский молодежно-музыкальный слэнг, я неизменно зачитывала и засматривала до дыр каждый выпуск журнала. В интервью с одним из бритпоповских мальчиков-музыкантов первый вопрос был таким: «Скажите, что у вас сейчас в карманах?» Музыкант принялся карманы выворачивать, искренне перечисляя завалявшееся там добро - какая-то ниточка, жвачка, зажигалка... С тех пор всегда, когда я читаю интервью с кем-то, я хочу знать: а что у него в карманах? И потом - а что он видит вокруг? Как выглядит комната этого человека? Его улица или район? Куда он каждый день ходит в магазин, где покупает свою булку хлеба и молоко?
Поскольку карманов у меня сейчас нет, и интервью со мной пока не берут, я могу рассказать сама - о своем районе.
Квартира, которую я снимаю, находится не в самом Чикаго, а в пригороде - Эванстоне. В конце 19 века Эванстон прославился тем, что был впереди планеты всей по части сухого закона - только в середине 70х здесь снова разрешили продавать алкоголь. До сих пор в Эванстоне сохранились странные правила, отличающиеся от чикагских: например, в магазинах не продают пиво отдельными бутылками или банками - нужно покупать сразу всю громадную упаковку-«сикспэк». Еще в Эванстоне находится большой престижный университет - Норсвестерн и внушительная городская библиотека, на крыше которой есть настоящее соколиное гнездо, где каждый год рождаются и взрослеют птенцы сокола. За взрослением птенцов можно наблюдать через специальную камеру, установленную библиотекарями у гнезда. Я видела, как птенцы только появились на свет и беспомощно барахтались в ожидании корма, как стремительно они оперились, окрепли, и стали бродить на крупных лапах в окрестностях гнезда, а недавно гнездо опустело - птенцы научились летать. Теперь я вижу в камеру только пустоту и соколиные какашки.
Улица, по которой я шагаю каждый день, зовется торжественно: Чикагское авеню. Для меня авеню начинается с моей станции метро «Л» и заканчивается кампусом Норсвестерна. Примерно на полпути находится супермаркет, где я покупаю еду - Whole Foods. Этот супермаркет - часть сети магазинов, и когда они только появились в Америке, их считали снобистскими и слишком дорогими. Да и сейчас многие так и продолжают считать, называя «whole paycheck» - «целая зарплата», как бы намекая на то, что денег на еду из холфудза уходит неправдоподобно много. Моя жизнь далека от буржуазной, я скорее пролетарий, но Whole Foods пробуждает во мне мелкого буржуя, и мне сложно отказаться от этого сладостного ощущения. Внутреннее пространство супермаркета настолько гладкое, душистое, органическое и свежее, а продукты настолько румяные, хрустящие и сочные, что кажется, что с их покупкой ты становишься лучше и добрее. Мои ежедневные покупки - черный хлеб, молоко, фрукты (манго, яблоки или апельсины), овощи (огурцы, помидоры, сельдерей), мясо - рыба или курица, сладкое - черный шоколад с миндалем. Реже я покупаю сыр, вино (самая моя любимая марка - она же и самая дешевая называется «Голые ноги»), оливки, и какие-нибудь особенные буржуйские продукты, в обычные дни стоящие небольшое состояние, но иногда продающиеся со скидкой - вроде миндальной пасты, сырного суфле или чипсов из свеклы и сладкого картофеля.
В отрезке от супермаркета до станции помещается церковь, банк, несколько магазинов по продаже автомобилей, книжная лавка, три секонд-хенда, пара закусочных. Но доминантный тон этой улице задают магазины ковров: их тут шесть. Странное явление эти ковровые лавки. Каждый раз, когда я прохожу мимо полутемных окон, завешанных коврами, заваленных рулонами разноцветных полотен, вручную сотканных где-то в Индии или Иране, я недоумеваю: кто это все покупает? Как находят деньги на существовании эти вежливые смуглые иранцы, с усами и приглаженными прическами, ковроторговцы в несметном поколении, прячущиеся в глубинах ковровых лавок, за цветочными горшками с пальмами, за толщей переплетенных в узорах ковров? Еще, глядя на магазины ковров, я думаю о своем друге Имане.
С иранцем Иманом я познакомилась, когда жила в Малаге; отец Имана, по его собственным словам, был богатым торговцем персидскими коврами и жил в США. Сам Иман был ужасно молодой, очень большеглазый, с пышной гривой волос на голове, невысокий и худющий. Кожаная куртка, джинсы, массивное золотое кольцо - несмотря на гопнические атрибуты, Иман умудрялся выглядить очень стильно. Он смотрел на все с выражением легкого удивления и свободно объяснялся на пяти языках. Иман поступил на курсы в ту же испанскую школу, что и я, но, побывав на паре занятий и организовав масштабную вечеринку, пропал. С момента пропажи время от времени до нас доходили слухи об Имане, который от одной вечеринки плавно передвигался к другой. Как-то я встретила его на улице и была приглашена в гости. Дом у Имана был забит людьми, алкоголем и едой, было весело, мы пили и готовили паэлью, а Иман курил траву, гадал на картах таро и говорил, что у меня «хорошее сердце». После этого с Иманом больше не встречалась - он умел пропадать неожиданно. Пару раз я видела его на улицах Малаги - он шел в компании людей со страшными лицами, и я боялась его окликнуть, эти люди внушали мощный ужас. До меня доходили слухи, что Иман потерял управление и несется на большой скорости неизвестно куда. Слишком много вечеринок. Слишком много кокаина. Говорили, что Иман начал торговать наркотиками. Все это были слухи, во все это было странно верить. Как-то, гуляя по пляжу, я встретила его соседа по комнате. Сосед рассказал, что на днях, зайдя в комнату Имана, увидел, как тот вводит в вену героин. Сосед плакал, рассказывая, что больше так не может, что это страшно, видеть, как человек умирает на глазах.
Теперь всегда, проходя мимо ковровых лавок, я думаю об Имане, о том, жив ли он, и если да, то где и как жив, и что, может быть, за одной из стопок ковров ручной работы стоит его отец, богатый перс, и хвалится покупателям сыном-умницей, говорящим на пяти языках и живущим в теплой Малаге, на другом конце света.
НА РАЙОНЕ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В подростковом возрасте я увлекалась британской музыкой и читала журнал Select, воспевавший бритпоп. С большим трудом продираясь через английский молодежно-музыкальный слэнг, я неизменно зачитывала и засматривала до дыр каждый выпуск журнала. В интервью с одним из бритпоповских мальчиков-музыкантов первый вопрос был таким: «Скажите, что у вас сейчас в карманах?» Музыкант принялся карманы выворачивать, искренне перечисляя завалявшееся там добро - какая-то ниточка, жвачка, зажигалка... С тех пор всегда, когда я читаю интервью с кем-то, я хочу знать: а что у него в карманах? И потом - а что он видит вокруг? Как выглядит комната этого человека? Его улица или район? Куда он каждый день ходит в магазин, где покупает свою булку хлеба и молоко?
Поскольку карманов у меня сейчас нет, и интервью со мной пока не берут, я могу рассказать сама - о своем районе.
Квартира, которую я снимаю, находится не в самом Чикаго, а в пригороде - Эванстоне. В конце 19 века Эванстон прославился тем, что был впереди планеты всей по части сухого закона - только в середине 70х здесь снова разрешили продавать алкоголь. До сих пор в Эванстоне сохранились странные правила, отличающиеся от чикагских: например, в магазинах не продают пиво отдельными бутылками или банками - нужно покупать сразу всю громадную упаковку-«сикспэк». Еще в Эванстоне находится большой престижный университет - Норсвестерн и внушительная городская библиотека, на крыше которой есть настоящее соколиное гнездо, где каждый год рождаются и взрослеют птенцы сокола. За взрослением птенцов можно наблюдать через специальную камеру, установленную библиотекарями у гнезда. Я видела, как птенцы только появились на свет и беспомощно барахтались в ожидании корма, как стремительно они оперились, окрепли, и стали бродить на крупных лапах в окрестностях гнезда, а недавно гнездо опустело - птенцы научились летать. Теперь я вижу в камеру только пустоту и соколиные какашки.
Улица, по которой я шагаю каждый день, зовется торжественно: Чикагское авеню. Для меня авеню начинается с моей станции метро «Л» и заканчивается кампусом Норсвестерна. Примерно на полпути находится супермаркет, где я покупаю еду - Whole Foods. Этот супермаркет - часть сети магазинов, и когда они только появились в Америке, их считали снобистскими и слишком дорогими. Да и сейчас многие так и продолжают считать, называя «whole paycheck» - «целая зарплата», как бы намекая на то, что денег на еду из холфудза уходит неправдоподобно много. Моя жизнь далека от буржуазной, я скорее пролетарий, но Whole Foods пробуждает во мне мелкого буржуя, и мне сложно отказаться от этого сладостного ощущения. Внутреннее пространство супермаркета настолько гладкое, душистое, органическое и свежее, а продукты настолько румяные, хрустящие и сочные, что кажется, что с их покупкой ты становишься лучше и добрее. Мои ежедневные покупки - черный хлеб, молоко, фрукты (манго, яблоки или апельсины), овощи (огурцы, помидоры, сельдерей), мясо - рыба или курица, сладкое - черный шоколад с миндалем. Реже я покупаю сыр, вино (самая моя любимая марка - она же и самая дешевая называется «Голые ноги»), оливки, и какие-нибудь особенные буржуйские продукты, в обычные дни стоящие небольшое состояние, но иногда продающиеся со скидкой - вроде миндальной пасты, сырного суфле или чипсов из свеклы и сладкого картофеля.
В отрезке от супермаркета до станции помещается церковь, банк, несколько магазинов по продаже автомобилей, книжная лавка, три секонд-хенда, пара закусочных. Но доминантный тон этой улице задают магазины ковров: их тут шесть. Странное явление эти ковровые лавки. Каждый раз, когда я прохожу мимо полутемных окон, завешанных коврами, заваленных рулонами разноцветных полотен, вручную сотканных где-то в Индии или Иране, я недоумеваю: кто это все покупает? Как находят деньги на существовании эти вежливые смуглые иранцы, с усами и приглаженными прическами, ковроторговцы в несметном поколении, прячущиеся в глубинах ковровых лавок, за цветочными горшками с пальмами, за толщей переплетенных в узорах ковров? Еще, глядя на магазины ковров, я думаю о своем друге Имане.
С иранцем Иманом я познакомилась, когда жила в Малаге; отец Имана, по его собственным словам, был богатым торговцем персидскими коврами и жил в США. Сам Иман был ужасно молодой, очень большеглазый, с пышной гривой волос на голове, невысокий и худющий. Кожаная куртка, джинсы, массивное золотое кольцо - несмотря на гопнические атрибуты, Иман умудрялся выглядить очень стильно. Он смотрел на все с выражением легкого удивления и свободно объяснялся на пяти языках. Иман поступил на курсы в ту же испанскую школу, что и я, но, побывав на паре занятий и организовав масштабную вечеринку, пропал. С момента пропажи время от времени до нас доходили слухи об Имане, который от одной вечеринки плавно передвигался к другой. Как-то я встретила его на улице и была приглашена в гости. Дом у Имана был забит людьми, алкоголем и едой, было весело, мы пили и готовили паэлью, а Иман курил траву, гадал на картах таро и говорил, что у меня «хорошее сердце». После этого с Иманом больше не встречалась - он умел пропадать неожиданно. Пару раз я видела его на улицах Малаги - он шел в компании людей со страшными лицами, и я боялась его окликнуть, эти люди внушали мощный ужас. До меня доходили слухи, что Иман потерял управление и несется на большой скорости неизвестно куда. Слишком много вечеринок. Слишком много кокаина. Говорили, что Иман начал торговать наркотиками. Все это были слухи, во все это было странно верить. Как-то, гуляя по пляжу, я встретила его соседа по комнате. Сосед рассказал, что на днях, зайдя в комнату Имана, увидел, как тот вводит в вену героин. Сосед плакал, рассказывая, что больше так не может, что это страшно, видеть, как человек умирает на глазах.
Теперь всегда, проходя мимо ковровых лавок, я думаю об Имане, о том, жив ли он, и если да, то где и как жив, и что, может быть, за одной из стопок ковров ручной работы стоит его отец, богатый перс, и хвалится покупателям сыном-умницей, говорящим на пяти языках и живущим в теплой Малаге, на другом конце света.