Про оловянные погремушки
Намедни вспоминала детство. Как его не вспомнить, когда вокруг, сплошь и рядом, одни ясли и неразделенная песочница. Звучит практически так же трагично, как и неразделенная любовь. Но любовь - это вам хиханьки да хаханьки, товарищи, а песочница… Так куличом прилетит, лопаткой не отмахаешься.
Так вот, значит, вспоминала я трудное детство свое: как я маму мучила, детей в садике избивала, кошку закручивала в распашонки…Золотое было время: как вспомню, так вздрогну.
Читать я научилась года в три, сидя на горшке в ванной комнате. Феномен сий по нынешнюю пору до конца не изучен, и, если бы у людей был понос, то они перечитали бы всю мировую литературу.
Я научилась читать в три года, но с неким садистским удовольствием я каждый вечер проводила страшный ритуал. Когда меня пригоняли из детского сада, кормили полезными для детского организма продуктами и загоняли в кровать, я делала страдальческое лицо. Безумно страдальческое. Дикое. И просила сказку на ночь. Пол-сказки. Маменька, изнахраченная тяжелыми трудовыми часами, не могла отказать единственной доне, поэтому обреченно просила принести книжку. Жадное дитя хватало столько, сколько могло унести в своих загребущих ручонках, и с радостным писком взбиралось на постель. Поначалу матерь честно рассказывала душещипательную историю о Красной Шапочке и пирожках, которые она ответственно волокла старой бабуле, живущей в самой-самой чащобе леса. Но постепенно объятия Морфея казались ей более привлекательными, чем собственная дочь, и, прикрываясь книжицей, мама сочиняла на ходу. Вариации были самыми невероятными, и, если бы она была режиссером, то в постановках римейков ей не было бы равных - вот где креативность и безграничная фантазия! Я безжалостно прерывала эти потрясные сочинения ревом, типа, не гоните мама, было все не так, и начинала пересказывать повествование. Мама гневно восклицала на предмет: фигли ты тогда клянчишь, чучело, но обезоруживающим был взор деЦких бездонных очей: «Но ведь интересно же, чем все закончится…».
Но вот еще больше я любила ходить в садик. Я обожала ходить в садик. Я укладывалась спать с мыслью о садике. Я вставала и предвкушала, каким насыщенным будет день в саду. Там были дети. Детей было много. Однажды мне засадили в глаз. Глаз стал фиолетовым. Мама ужаснулась моему глазу и криминальной обстановке в таком безобидном месте. Она привела меня, рыдающую, домой и провела санитарную обработку морды моего лица. На мое будущее счастье и на будущее несчастье других в гостях у нас сидел величайший друг семьи и просто Клёвый парень. Клёвый парень поржал над моим фингалом и провел краткий курс юного бойца. На следующий день маман уводила меня из сада сияющую, зато в садике оставалась зареванная воспитательница и отбуцканные дети. Клёвый парень просто забыл объяснить, что курс бойца нужно применять исключительно в пределах самообороны.
А вот еще я рано проявила пристрастие к кулинарии. Особенно во всей красе я проявила мастерство поварского таланта, когда в продаже появилась доселе невиданная вещь: чайники, включающиеся в розетку. Электрочайники. Первые самые. Почти допотопные. Никелированные. Наивная мамуля поставила этот чайник в детскую комнатку мою, чтобы в ближайшее удобное время опробовать вскипятить в нем воду. На мои деЦкие завидущие глаза поставила чайник-то, и ушла готовить кашки-малашки. Слышу, напевает себе там что-то, песни хитовые. Думаю, ну, мамуля, не век тебе меня кормить, щас я тебе забацаю супик-то. Нежно поглаживая никелированные бока электрочайника, складываю туда цветные свои мелки, резиновых уточек и хрюшков, пластмассовую мамину расческу и целлулоидного пупса. Чудесную вилочку втыкаю в розеточку и начинаю плотно созерцать. Созерцаю вплоть до появления сизого дымка, который начинает клубиться все сильнее и сильнее. Решаю поделиться своей девичьей радостью с мамулей. На все мои позывы пойти и посмотреть, какой чудесный сюрприз я приготовила, маман отвечает хамским заявлением, что она готовит ужин, а сюрприз посмотрит позже. Практически на коленях умоляю отведать моего чудесного супа. Мама благоволит, но вместо корабля и бала видит лишь жалкое и расплавленное нечто в синем тумане. Подобные супы меня попросили больше не варить.
Так вот, значит, вспоминала я трудное детство свое: как я маму мучила, детей в садике избивала, кошку закручивала в распашонки…Золотое было время: как вспомню, так вздрогну.
Читать я научилась года в три, сидя на горшке в ванной комнате. Феномен сий по нынешнюю пору до конца не изучен, и, если бы у людей был понос, то они перечитали бы всю мировую литературу.
Я научилась читать в три года, но с неким садистским удовольствием я каждый вечер проводила страшный ритуал. Когда меня пригоняли из детского сада, кормили полезными для детского организма продуктами и загоняли в кровать, я делала страдальческое лицо. Безумно страдальческое. Дикое. И просила сказку на ночь. Пол-сказки. Маменька, изнахраченная тяжелыми трудовыми часами, не могла отказать единственной доне, поэтому обреченно просила принести книжку. Жадное дитя хватало столько, сколько могло унести в своих загребущих ручонках, и с радостным писком взбиралось на постель. Поначалу матерь честно рассказывала душещипательную историю о Красной Шапочке и пирожках, которые она ответственно волокла старой бабуле, живущей в самой-самой чащобе леса. Но постепенно объятия Морфея казались ей более привлекательными, чем собственная дочь, и, прикрываясь книжицей, мама сочиняла на ходу. Вариации были самыми невероятными, и, если бы она была режиссером, то в постановках римейков ей не было бы равных - вот где креативность и безграничная фантазия! Я безжалостно прерывала эти потрясные сочинения ревом, типа, не гоните мама, было все не так, и начинала пересказывать повествование. Мама гневно восклицала на предмет: фигли ты тогда клянчишь, чучело, но обезоруживающим был взор деЦких бездонных очей: «Но ведь интересно же, чем все закончится…».
Но вот еще больше я любила ходить в садик. Я обожала ходить в садик. Я укладывалась спать с мыслью о садике. Я вставала и предвкушала, каким насыщенным будет день в саду. Там были дети. Детей было много. Однажды мне засадили в глаз. Глаз стал фиолетовым. Мама ужаснулась моему глазу и криминальной обстановке в таком безобидном месте. Она привела меня, рыдающую, домой и провела санитарную обработку морды моего лица. На мое будущее счастье и на будущее несчастье других в гостях у нас сидел величайший друг семьи и просто Клёвый парень. Клёвый парень поржал над моим фингалом и провел краткий курс юного бойца. На следующий день маман уводила меня из сада сияющую, зато в садике оставалась зареванная воспитательница и отбуцканные дети. Клёвый парень просто забыл объяснить, что курс бойца нужно применять исключительно в пределах самообороны.
А вот еще я рано проявила пристрастие к кулинарии. Особенно во всей красе я проявила мастерство поварского таланта, когда в продаже появилась доселе невиданная вещь: чайники, включающиеся в розетку. Электрочайники. Первые самые. Почти допотопные. Никелированные. Наивная мамуля поставила этот чайник в детскую комнатку мою, чтобы в ближайшее удобное время опробовать вскипятить в нем воду. На мои деЦкие завидущие глаза поставила чайник-то, и ушла готовить кашки-малашки. Слышу, напевает себе там что-то, песни хитовые. Думаю, ну, мамуля, не век тебе меня кормить, щас я тебе забацаю супик-то. Нежно поглаживая никелированные бока электрочайника, складываю туда цветные свои мелки, резиновых уточек и хрюшков, пластмассовую мамину расческу и целлулоидного пупса. Чудесную вилочку втыкаю в розеточку и начинаю плотно созерцать. Созерцаю вплоть до появления сизого дымка, который начинает клубиться все сильнее и сильнее. Решаю поделиться своей девичьей радостью с мамулей. На все мои позывы пойти и посмотреть, какой чудесный сюрприз я приготовила, маман отвечает хамским заявлением, что она готовит ужин, а сюрприз посмотрит позже. Практически на коленях умоляю отведать моего чудесного супа. Мама благоволит, но вместо корабля и бала видит лишь жалкое и расплавленное нечто в синем тумане. Подобные супы меня попросили больше не варить.