Невский туман
Вчера в двенадцатом часу я шёл с Васильевского острова к себе на Знаменскую («Восстания») и думал, что, может быть, я последний человек, спокойно гуляющий по Питеру без намордника. Да, изподтишка можно будет гулять и дальше, бегая от федералов, но я-то мог не бояться их - 12 мая ещё не наступило. Наслаждаясь дыханием Петербурга, я вспомнил то мнение, что воспринимать искусство можно лишь до тех пор, пока тебе не грозит физическое воздействие от воспринимаемого - стрела со сцены, и deus ex machina… (Я не принимал это мнение поначалу, но после лекций Машевского отношусь к нему серьёзнее - он говорит, что искусство обращается к нашему духовному, минуя физическое, и тем даёт воспринимать себя как существу духовному, безсмертному даже; скажем, лицезрея «Последний день Помпеи» мы испытываем и близко не то, что испытывали бы, присутствуя тогда и там. Или испытывали бы в Помпее наоборот, если бы поняли, что смерть неотвратимо. Сие уже мой пример, ну да ладно, я отвлекся).
Итак, я шёл, периодически сверяясь со временем, вдоль набережной, чей гранитный парапет заносился налетевшим снегом, попивая припасённую… да, воду.
Подумалось, как иначе выглядела Нева и все реки, когда в них не отражались электрические огни, но факелы и газовые лампы являли смесь стихии водной с огнём, небывалую настолько, что звали ослабших в свои объятия.
Перейдя Дворцовый мост, свернул вправо, ко льву, ощерившемуся на реку в начале Английской набережной. Мне раньше казалось, что этот лев до исступления зол на быдло, лезущее на него фотографироваться, но сейчас людей вокруг не было, а лев был зол всё так же, и я заинтересовался причиной. Не было сомнения, что он изваян ощерившимся и злым, ещё тогда, в Русской Империи. Кикимор ли он невских стерёг? Или сюда, на Английскую набережную, приходили с Балтики посланцы иноземные, швартовали суда свои, и близ дворца и домов высших сановников столицы сходили на сушу, встречаемые на северном берегу неодолимым и грозным Львом - двумя Львами, ощерившемися яростью, словно мощь Державы нашей? Я спустился к воде и проделал по лестнице тот же путь, что выходившие из судов - я понял, как прохожу между львами, гипнотически вперившимися в воду, прохожу, не остановленный, обойдя и со спины, словно шпион со спрятанным под плащом ядом, львы же пропустили меня и не обернулись за мной.
Только в отличие от иноземных посланцев, я поднимался на свою временно оккупированную землю.
Я пересёк Дворцовый сад с фонтаном, в котором не было ни души, и подумал, что если сейчас подойти к двери Зимнего, она распахнётся, и вся эта земля станет нашей. Той ли веры, что двигает горы, мне не хватило.
А ещё одинокий бомж у Вечного Костра марсухи, бубнивший что-то о Сталине и стратегических ракетах. Бомж обращался к какому-то своему товарищу, и я даже слышал голос этого товарища у себя за спиной, но когда оборачивался, никого не видел. Возможно, мне мешал еле согрававший меня капюшон, но так повторялось несколько раз, пока я не понял, что бомж говорит с теми мёртвыми, что лежали под гранитными тумбами, и те отвечают ему.
Перевалило за полночь, но это вдруг стало мне всё равно. Я был без маски, я был на Марсухе, где периодически появляются федералы, но мне не стало до этого дела, я был свободен, и город запахом севера, снега и огня дышал в лицо мне.
Итак, я шёл, периодически сверяясь со временем, вдоль набережной, чей гранитный парапет заносился налетевшим снегом, попивая припасённую… да, воду.
Подумалось, как иначе выглядела Нева и все реки, когда в них не отражались электрические огни, но факелы и газовые лампы являли смесь стихии водной с огнём, небывалую настолько, что звали ослабших в свои объятия.
Перейдя Дворцовый мост, свернул вправо, ко льву, ощерившемуся на реку в начале Английской набережной. Мне раньше казалось, что этот лев до исступления зол на быдло, лезущее на него фотографироваться, но сейчас людей вокруг не было, а лев был зол всё так же, и я заинтересовался причиной. Не было сомнения, что он изваян ощерившимся и злым, ещё тогда, в Русской Империи. Кикимор ли он невских стерёг? Или сюда, на Английскую набережную, приходили с Балтики посланцы иноземные, швартовали суда свои, и близ дворца и домов высших сановников столицы сходили на сушу, встречаемые на северном берегу неодолимым и грозным Львом - двумя Львами, ощерившемися яростью, словно мощь Державы нашей? Я спустился к воде и проделал по лестнице тот же путь, что выходившие из судов - я понял, как прохожу между львами, гипнотически вперившимися в воду, прохожу, не остановленный, обойдя и со спины, словно шпион со спрятанным под плащом ядом, львы же пропустили меня и не обернулись за мной.
Только в отличие от иноземных посланцев, я поднимался на свою временно оккупированную землю.
Я пересёк Дворцовый сад с фонтаном, в котором не было ни души, и подумал, что если сейчас подойти к двери Зимнего, она распахнётся, и вся эта земля станет нашей. Той ли веры, что двигает горы, мне не хватило.
А ещё одинокий бомж у Вечного Костра марсухи, бубнивший что-то о Сталине и стратегических ракетах. Бомж обращался к какому-то своему товарищу, и я даже слышал голос этого товарища у себя за спиной, но когда оборачивался, никого не видел. Возможно, мне мешал еле согрававший меня капюшон, но так повторялось несколько раз, пока я не понял, что бомж говорит с теми мёртвыми, что лежали под гранитными тумбами, и те отвечают ему.
Перевалило за полночь, но это вдруг стало мне всё равно. Я был без маски, я был на Марсухе, где периодически появляются федералы, но мне не стало до этого дела, я был свободен, и город запахом севера, снега и огня дышал в лицо мне.