Катаризм и семья 2
АНН БРЕНОН
Таким образом, в большом количестве семей верующих, в самой их сердцевине, в их лоне, было как минимум один или больше членов катарского клира, с которыми они встречались, постоянно контактировали и пользовались их помощью и советами. В отличие от тех семей, чьи родственники стали католическими монахами и монахинями, катарские монахи и монахини никогда не уходили из мира. Более того, они продолжали играть очень активную роль в семейных делах. Кроме того, семейные связи оставались для них очень сильными и значительными даже тогда, когда они жили в монашеских общинах. Фактически можно говорить о семейных связях с катарской Церковью и внутри этой Церкви, и эти связи были очень тесными, даже во времена репрессий. Сама структура катарской Церкви и ее деятельности ясно демонстрировала поощрение таких духовных связей и близости, и очевидно базировалась на этих сильных семейных связях, характерных для окситанского общества. Если кто-то решался избрать катарский вариант христианской веры, то это вовсе не приводило к разрыву социальных и эмоциональных связей с их семьями. Как целые семьи присоединялись к катарской Церкви, так и Церковь входила в семью.
Катарские дома или катарские семьи?
Итак, с cамого начала катарская Церковь не стремилась к разрыву и ломанию семейных уз. Родственники одного пола, особенно женщины, часто продолжали жить вместе в одной общине; мужчинам-родственникам нередко доверяли разнообразные функции в катарской иерархии, но в таком случае, они могли разделиться. Гвиберт и Изарн де Кастр, братья, стали один коадьютором епископа Тулузы в Фанжу, а второй - диаконом Лаурагэ в Ле Ма Сент Пуэлль перед крестовым походом, а три их сестры жили вместе, как Добрые Женщины в общине в Фанжу. Подобно этому, Бернард и Жирод де Ламот, братья, были соответственно, коадьютором Тулузской Церкви в Ланта и диаконом в Лабеседе во время Реконкисты в 1220 годах, а их родственницы, мать и дочери де Ламот, сформировали монашескую общину. Подобных примеров немало. Матери и дочери, тети и племянницы, или сестры, редко разлучались, становясь Добрыми Женщинами. Мы уже дали здесь достаточно примеров, полагаю, нет нужды приводить их дальше. Тем более, что известно огромное количество трагических случаев, когда матери, дочери и сестры вместе умирали на костре.
Существовали также катарские братства или мужские «семьи». Пьер и Бернат Бофиль были братьями и Добрыми Людьми; они жили вместе под одной крышей в Ле Кассе до 1205 года, а с ними еще оставались два мальчика, сыновья Берната. Один из них, Пьер, оставался катарским верующим, и его допрашивала Инквизиция в 1245 году. Второй сын стал катарским диаконом в Сан-Фелис и Монтомар между 1215 и 1235 годом. Одна из их сестер, Пагана Бофиль, дочь Доброго Человека Берната, тоже была служительницей катарской Церкви перед крестовыми походами: она была Доброй Женщиной в Сен-Поль-Кап-де Жу. Ее брат Пьер не указывает, как отец и дядя растили ее в своей религиозной общине, и мы предполагаем, что ее, очевидно, воспитывала мать в женской общине.
Хочу еще коснуться проблемы относительно катарских общин, так называемых катарских «домов», которая до сих пор остается неразрешенной в исторической науке.(12). Как мы уже видели, стать служителем катарской Церкви означало принять для себя существование, полностью посвященное Богу, монашеские обеты целомудрия, бедности, послушания, работы и молитв (монастырские Часы, отмечаемые многократным повторением Pater и Adoremus), соблюдение ритуальных церемоний (исповедь монахов или aparelhament) и жизнь в общине, в соответствии с правилами Евангелий под руководством Старшего или Старшей. Женатые или замужние неофиты освобождались супругами от брачных уз, подобно католическим неофитам. Теоретически, катарские дома были обычными религиозными общинами, подобными католическим монастырям, за тем исключением, что располагались они прямо в центре бургад, а их обитатели и посетители могли в любое время свободно входить и выходить оттуда, и они не были связаны никакими правилами затворничества. Длинные показания Арноды де Ламот дают нам точное и подробное описание таких общинных домов, и особенно дома, которым руководила в Виллемуре Добрая Женщина Понсия. Именно там Арнода и ее сестра Пейрония проходили свое первое неофитское обучение в 1208 году. На основании многих других показаний легко представить себе, как жена и муж взаимно освобождают друг друга от брачных уз и расходятся в мужскую и женскую монашескую общины, и при этом сыновья следуют за отцом, а дочери - за матерью.
Однако другие показания дают более обрывочную информацию. Удивляет, к примеру, очень большое количество катарских общинных домов, процветавших в различных местах страны до прихода крестоносцев: пятьдесят в Мирпуа, семьдесят в Виллемур…Естественно, что эти дома не могли быть такими большими как монастыри, и там не жило очень много людей. Разница между частными домами и катарскими религиозными домами в таком случае выглядит очень размытой, и как мы видим, некоторые катарские религиозные дома начинались с частных домов богатых приверженцев катаризма, как Бернард Бофиль, Бланш де Лаурак или Гарсенда дю Ма, которые, приняв монашеские обеты, создавали у себя дома мужскую или женскую общины. Таким образом, по крайней мере некоторые из этих домов, могли сохранять частный или семейный характер, в отличие от больших монастырских общин. В соответствии в Евангелием, «Ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мт. 18, 20), мать и дочь, принявшие катарские монашеские обеты, могли основать собственную общину, особенно, если к ним присоединялось еще несколько других женщин. Можно также представить себе, что сестры, племянницы и другие родственницы приходили жить вместе с ними как будущие неофиты или временно. И как мы уже видим, нередко в катарских религиозных общинах воспитывались и дети…
Посмотрим на случай Финас де Тауриак. Рожденная в аристократической семье в Рабастен, она воспитывалась братом, Пельфором де Рабастен в начале тринадцатого столетия: ее мать Брайда и сестра Эксклармонда, согласно ее показаниям перед инквизитором, были Добрыми Женщинами и жили в их доме, и Финас вместе с братом постоянно с ними виделась. (13). Нам известны и другие подобные случаи, подрывающие стереотипный образ катарских обетов целомудрия. Например, в 1225 году целая семья жила в одном доме в Лабеседе, Лаурагэ: отец, Госберт Перрьер, двое его сыновей, Гийом и Пьер, его жена Бруниссенда и Номэй, ее ритуальная компаньонка, потому что Бруниссенда была Доброй Женщиной. Возможно, обе монашки решили отдаться на милость бывшего мужа одной из них во времена репрессий? Однако, в середине 1220-х годов над катарским клиром еще не нависла серьезная опасность.
Еще более интересным является случай Бернарда Пьера из Сен-Мартин Лаланд. Он сообщил инквизитору Бренарду Ко, что с 1205 года он рос в катарской семье: его отец Бернард, его мать Флориана и его братья Раймонд и Пьер были Добрыми Мужчинами и Добрыми Женщинами. «Я ел, пил и спал вместе с ними последние восемнадцать лет. Многие люди, имен которых я не назову, приходили к нам в дом, чтобы поклониться им.» (14) Этот свидетель не упоминает о том, имела ли его мать socia, ритуальную компаньонку, и как она соблюдала свои монашеские обеты в общине, где она жила под одной крышей со своим мужем или экс-мужем.
Подобный случай мы можем найти тоже в Сен-Мартин Лаланд, на этот раз в аристократических кругах. По меньшей мере три года, между 1225 и 1228 годами, то есть в те времена, когда Добрые Мужчины и Женщины не должны были прятаться в подполье, дама Дульсия де Гузен руководила катарской общиной в своем собственном доме, вместе со своим мужем Понсом де Гузен, и в этой монашеской общине, среди других людей мы находим их племянницу Бернарду и племянника Гийома, который воспитывался там и позже давал показания перед Инквизицией. (15). После того, как Понс умер (около 1228 года), Добрые Женщины жили с Пьером, старшим сыном Дульсии.
Тогда же, в 1220-х годах, Раймонд Арруфат, рыцарь из Кастельнодари, посетил своего родственника Пьера Бодрига в Ласбурд в Лаурагэ. Там он встречался с матерью и сестрой Пьера, которые жили с ним, несмотря на то, что они были уже крещены. У Раймонда также была кузина в Ласбурд, Азалаис, и у нее был муж, Пьер Ругьер, а в их доме он видел по крайней мере трех сестер-монахинь, уже упоминаемых Ругьеров, которые были Добрыми Женщинами и все равно жили в своем доме вместе с семьей (16); это было еще до того, как их брат Пьер сам принял монашеские обеты и стал Добрым Человеком. Или Понс Вигьер, крестьянин из Сен-Полет, допрошенный Инквизицией в 1245 году, признался, что в молодости, где-то около 1215 года, когда он, однажды вернувшись домой с виноградника, узнал, что его мать Одиарт, вдова, жившая вместе с ним, недавно получила крещение/посвящение катаров в соседнем доме. Несмотря на это, она по крайней мере месяц продолжала жить в его доме, он прятал ее и частично помогал ей материально, но, как объяснял он «я был беден, и не мог дать ей много, но если бы я имел больше, я бы с радостью дал ей больше, хотя я знал, что она еретичка…» (17) Это произошло в разгар крестовых походов, когда катарский клир из-за преследований вынужден был прятаться в подполье - тем не менее интересно, что только-только крещенная Добрая Женщина по крайней мере несколько недель провела в доме своего сына без ритуальной компаньонки.
Как мы можем видеть, недостатка в таких примерах нет. И в частных домах, и в более специализированных религиозных общинах, существующих в довольно различных вариантах, жили и верующие и члены клира, и, как это ни парадоксально, даже супруги, принявшие обет целомудрия, оставались иногда вместе и дальше жили под одной крышей. Таким образом, катарская Церковь обрела свое присутствие в наиболее внутренней и интимной сфере, святая святых семейных отношений, которые в принципе являются основой любой социальной организации. Им удалось сделать это благодаря своей очень гибкой, открытой структуре, отбросившей монашеское затворничество и действующей по правилам, когда религиозной, монашеской общиной считался даже союз двух лиц одного пола, двух socis или socias. Когда репрессии загнали катарскую Церковь в подполье, это взаимодействие и взаимопроникновение религиозных чувств и семейной поддержки, без сомнения, усилили возможность сопротивления подпольной Церкви, несмотря на методы Инквизиции, удачно позволяющие последней проникать в мысли допрашиваемых и подрывать солидарность преследуемых.
Катаризм в подполье
Хочу также добавить, что единственным путем искоренить катаризм, так сильно проникший вширь и вглубь окситанского общества, что он стал неотъемлемым элементом семейной жизни, было разрушить социальную и семейную солидарность. Инквизиция была создана именно для этой цели, и очень эффективно с ней справилась. Вызовы на допросы, страх быть приговоренным к бесчестию путем ношения крестов, конфискации имущества, пожизненному заключению и, наконец, сожжению на костре - судьба, которая ожидала подпольных членов катарского клира, а вскоре это наказание распространилось и на верующих, пойманных во второй раз - все это постепенно разрушало сложившиеся в обществе социальные связи и разрывало семейные узы. Но даже в этом случае сопротивление продолжалось еще очень и очень долго.
1245-1250 годы были наиболее страшными для катаризма. Граф Тулузский, умерший в 1249 году, простился даже с мыслями о восстании. «Господство клириков и французов» по выражению Понса де Гомервилля, одного из ведущих граждан Тулузы и катарского верующего (18), стало неизбежным. Иерархия катарской Церкви была уничтожена (все ее члены погибли на костре в Монсегюре или бежали в Ломбардию). Вслед за политическим и военным поражением Окситании, кампании Инквизиции в Лаурагэ и Тулузэ полностью разрушили сеньоральные связи в деревне, особенно там, где ересь гнездилась наиболее всего. Совладельцы Сен-Мартин-Лаланд были уничтожены приговорами Инквизиции, и только несколько представителей этого рода смогли переселиться в Лаурак (19). Окситанское рыцарство должно было либо приспосабливаться к новым обстоятельствам, как это сделал Оливер де Термез, либо умирать с голоду. Добрые Мужчины, гонимые повсюду - после 1250 года фактически уже не упоминаются Добрые Женщины (20) - могли рассчитывать только на то, что в состоянии были им предложить небольшая семья и солидарность маленьких городков и деревень, существовавшая даже тогда, несмотря на Инквизицию.
Cемьи, как правило, пытались защищать своих родственников, на которых шла охота, так долго, как это было возможно. В начале тринадцатого столетия, когда разразились и стали усиливаться репрессии, они прятали их, эскортировали и кормили - как это делал крестьянин Понс Вигьер во время крестовых походов. Верные катарам рыцари, «фаидиты», также безоговорочно защищали своих родственников. Пока Граф Тулузский окончательно не сдался, почти у каждого вооруженного сторонника катаризма была мать, сестра или брат, за которых он хотел отомстить. Хорошим примером этого являются защитники Монсегюра: Гийом де Лахилль, рыцарь из Лаурак, был сыном Доброй Женщины Франчезы и братом Доброй Женщины Бруны, и умер вместе с ними во время массовой казни в Монсегюре; Жордан дю Ма был внуком Гарсенды и племянником Гайлларды, а обе они были сожжены перед 1240 годом.
Раймонд де Рокевилль, сеньор Ле Кассе, как об этом сообщают информаторы Инквизиции, был, около 1240 года, «мужем еретички Раймонды». Он сам или вместе со своими братьями, совладельцами Монгискара и других земель, сопровождал с вооруженным эскортом свою жену Раймонду и ее компаньонку Маркизу, двух женщин, за которыми охотилась Инквизиция. Он защищал их, заботился о их безопасности, приносил им еду, просил их благословения и навещал их, когда они прятались в лесных укрытиях. (21).
Когда в 1245 году Понс Вигьер, наш бедный крестьянин из Сент-Пулет, предстал перед Инквизицией, он признался, что его сын Пьер оставил его несколько лет назад, чтобы стать Добрым Человеком и жить в подполье, и что его жена недавно сделала то же самое. Он пытался уверить инквизитора Бернарда де Ко, что он порвал все связи с ними. Однако есть очень много трогательных примеров лояльности родственников к подпольным преследуемым монахам и монахиням. Священник из Ауриака, который был шпионом Инквизиции, выдал Раймонда Разейре, который защищал, прятал и кормил свою мать, Добрую Женщину, в хижине в лесу возле Камбиака. Когда ее ритуальная компаньонка умерла, он привел ей свою сестру, чтобы она могла крестить ее и сделать своей socia в преследуемой вере - а ведь ей совсем немного оставалось до костра (22).
Среди разрозненных представителей этого поставленного вне закона общества, прятавшегося по лесам и искавшего приют, где придётся, среди этих скрывавшихся монахов и монахинь, узы семейных привязанностей оставались довольно сильными. В 1245 году Маркиза, socia Раймонды де Рокевилль, всё ещё скрывалась в Лаурагэ. Она и ее новая компаньонка, делившая с ней тяготы подпольной жизни, были выданы Инквизиции Арнодом де Клеренс, из Ле Кассе. Маркиза была матерью двух Добрых Людей, Понса и Арнота Айнартов, которые регулярно общались с ней и ухаживали за ней, несмотря на грозящую им самим опасность. Когда однажды ночью они прибыли в дом Арнода де Клеренс, чтобы повидать свою мать, было уже слишком поздно: обеих женщин уже арестовали. Предатель пытался наврать им о своей роли в этом деле. Он даже дал им кусок хлеба, который, как он сказал, принадлежал их матери и который она, наверное, благословила. Им ничего не оставалось, как снова уйти в ночь, унося с собой этот кусок хлеба… (23).
Бывало и такое (фактически, это было одним из факторов искоренения катаризма), что семья могла отвергнуть создававшего проблемы родственника-диссидента, который мог привести семью к разрушению ее благосостояния путём конфискации имущества или заключения в тюрьму остальных членов семьи. Искушение выдать родственника или друга, чтобы спасти собственную шкуру, стало раковой опухолью некоторых семейств, разрушая родственные связи. Мы оставили Дульсию де Гузен, когда она мирно жила в монашеском союзе со своей племянницей Бернардой, в доме своего сына, Пьера де Гузен в Сен-Мартин Лаланд. Так продолжалось пять лет. Пока однажды в 1233 году, после установлений Инквизиции и подписания Парижского мирного договора, Пьер не решил, что Дульсия и Бернарда угрожают его спокойствию, и просто вышвырнул их из своего дома. Естественно, что их тут же арестовали. Скорее всего, их сожгли (24).
Однако примеров подобного поведения относительно немного. Примечательно то, что решимость помогать и давать приют катарским проповедникам постепенно окутывалась всё большей и большей тайной. И прежде всего это касалось женщин, которые и дальше помогали преследуемым, давали им одежду и еду, а их мужья ничего об этом не знали. Женщины - матери, дочери, внучки - составляли теперь своего рода тайный заговор, оставляя своих мужей и отцов в неведении, участвуя в церемонии consolament, или помогали Добрым Людям, оказавшимся вне закона. Но количество живших в укрытии людей катастрофически сокращалось, и прежде всего, вследствие постоянных арестов и казней.
Тем не менее, даже в последние годы, предшествовавшие окончательной смерти катаризма, и которые известны нам преимущественно из записей приговоров Бернарда Ги (1307 - 1321), из того, что осталось от реестров и протоколов Жоффре д’Абли (1308 - 1309) и из толстого тома реестров показаний, собранных Жаком Фурнье (1318 - 1325), Церковь катаров, насчитывающая в это время лишь около дюжины отчаянных проповедников, всё еще могла опираться на преданность большого количества как отдельных верующих, так и целых семейств. Около 1300 года хороший верующий знал, что Изауры из Ларната «стоят на дороге добра» (26), а Изауры из Ларката - нет. Браки очень осторожно заключались между семьями верующих, чтобы не допустить волка (то есть потенциального информатора) в овчарню. Методы, которыми Инквизиция покончила со всем этим в начале четырнадцатого столетия, были ужасающими: настоящие полицейские допросы и расследования с требованиями дать список сообщников, использование шпионской сети, «зачистки» целых деревень с арестом всех жителей для дальнейших допросов, и т.д. Бернард Ги практиковал коллективные приговоры целым семьям.
Вот хотя бы один пример, среди многих, о котором я часто упоминаю: коллективный приговор семье Ма де Руги из Монклер де Кверси. Он был зачитан Бернардом Ги на публичной проповеди на ступенях Тулузского кафедрального собора 23 апреля 1312 года. Целая семья, живые и мертвые, люди и здания, были приговорены к смерти и разрушению. Те, кто уже умер - Раймонд и Бернарда де Лантар, их сыновья Бернард, Арнод и Пьер и их внук Гийом младший - получив consolament из рук Пьера Отье, были приговорены к эксгумации и сожжению останков. Их дочь и невестка, Гайларда и Раймонда де Лантар, были приговорены к пожизненному заключению; трое других - две дочери и невестка, Жоанна, Финас и Раймонда - были переданы светской власти для сожжения на костре за вторичное впадение в ересь. Что касается их дома, то Бернард Ги приказал его разрушить и сжечь, а само место было объявлено проклятым и предназначенным стать пустырём и свалкой (27).
Однако первая четверть четырнадцатого века стала удивительным возрождением катаризма после столетия систематических преследований. Между 1300 и 1308 годами новая группа очень решительных Добрых Людей, маленькая Церковь братьев Отье, развернула кампанию тайного проповедования и возродила старые связи солидарности и диссидентского братства на огромной территории между Пиренеями и нижним Кверси. Это монашеское сообщество, которое отчаянно старалась умножить своё число, привлекая новых неофитов, соглашавшихся на крещение в зубах смерти, является ярким примером солидарности семей. Три центральные фигуры этой Церкви принадлежали к одной и той же семье: двое братьев-нотариусов из Акса, Пьер и Гийом Отье, и сын Пьера Жак. Ближний круг поддержки этих подпольных проповедников состоял из их самых близких родственников: бывшая жена Гийома Гайларда Бенет и бывшая возлюбленная Пьера Монетта; брачные и внебрачные дети Пьера - Бон Гийом и как минимум две дочери Пьера; зять Пьера Арнот Тиссейр, врач и нотариус из Лордата; их братья и сёстры, кузены и кузины (Раймонд Отье и его жена Эксклармонда, Раймонда де Роде, ее муж и дети, и т.д.). Далее следовали более широкие круги поддержки, состоящие из родственников и друзей, многие из которых были богатыми и влиятельными людьми, и наконец, была восстановлена вся подпольная сеть, скрепляющая семьи всех верующих.
На первый взгляд, такое сплочение семей против преследований кажется нормальным и естественным, но при более глубоком размышлении можно увидеть, насколько серьезной опасности подвергалась каждая семья, ее имущество и сама ее жизнь. Конечно, когда мы говорим о религиозных преследованиях, то в этом плане люди очень заинтересованы спасением души, что выходит за рамки рациональных размышлений и меркантильных интересов. Но может ли одно это объяснить то тайное единство, ту заговорщическую солидарность, которую выявляла каждая семья, несмотря на опасности и наличие информаторов в своей среде? Подобное поведение отличается от условий военного или политического подполья, характерного, например, для французского Сопротивления во время Второй мировой войны, когда подпольщики, как правило, держали своих родственников в неведении относительно своей деятельности.
Я хотела бы привести хотя бы несколько примеров таких семей, объединенных своими усилиями поддержать катарскую Церковь в ее последнем порыве: скромная семья Маури из Монтайю, из которых родители, пятеро братьев (Пьер и Жан, пастухи, Гийом, Бернат и Арнот) и по крайней мере одна сестра, Гильельма, умерли в тюрьмах Инквизиции; Белибасты из Кубьер, очень влиятельная семья, из которых трое сыновей главы рода, Гийома старшего, были очень активно вовлечены в деятельность подпольной Церкви. Гийом младший, последний окситанский Добрый Человек, был сожжен в Виллеруж-Термене в 1321 году; Бернат, которого некоторые свидетели называют hereticus, был чрезвычайно активным помощником диссидентской Церкви; а Арнот - младший из братьев - был приговорен к смерти заочно…(29)
Я не буду здесь говорить много об обитателях деревни Монтайю (30), а хочу вспомнить также о верующих, эмигрировавших из Сабарте в Арк, сохранивших лояльность к вере катаров и помогавших проповедникам-диссидентам: о них свидетельствуют в начале четырнадцатого столетия реестры Жака Фурнье. (31)
Случай семьи Сикре-Бэйль, также из Сабарте, более сложный. Родители, Арнот Сикре и Сибилла Бэйль, стали жить отдельно. Очевидно, яблоком раздора в этой семье стала религия. Арнот Сикре, католик, бывший одно время кастеляном Тараскона для графа де Фуа, известен тем, что возглавил карательную экспедицию Инквизиции в деревню Монтайю в 1307 или 1308 году. Сибилла Бэйль, преданная катарам верующая, сделала из своего дома в Аксе подпольную ячейку и была одной из наиболее активных помощников Церкви братьев Отье; в 1308 году ее сожгли живьем за отказ отречься. Двое ее сыновей остались с отцом и носили его фамилию, Пьер и Арнот Сикре младший. Двое других сыновей, Бернард и Понс Бэйль, также как и дочь остались с матерью, взяв ее фамилию. Дети Сибиллы были верующими катаров: Понса крестил Пьер Отье и он присоединился к маленькой группе Добрых Людей, составляющих костяк Церкви катаров в ее последний период. Сыновья кастеляна Сикре присоединились к католическому лагерю отца. Арнот Сикре младший стал информатором и шпионом Инквизиции и, используя репутацию своей сожженной матери, внедрился в подпольную сеть для того, чтобы выдать Инквизиции Гийома Белибаста в 1321 году и получить в награду дом Сибиллы Бэйль в Аксе, конфискованный, когда она была приговорена к сожжению.
Заключение
Так умер окситанский катаризм в первой половине четырнадцатого столетия. Методы, изобретенные специально для подавления этого религиозного движения, дали возможность Инквизиции эффективно подорвать связи семейной солидарности, защищавшие преследуемых, тем более, что социальный контекст был уже и так подорван военным поражением и политической аннексией. Уничтожение одного за другим подпольщиков и тех верующих, кто пытался их защищать, стало очень важным делом для Инквизиции.
В свете потрясающих протоколов Инквизиции становится ясным, что созданное катаризмом общество, в конечном итоге, было абсолютно нормальным обществом, где люди женились и рожали детей в тех же пропорциях, что и везде. Предполагаемая вредоносность веры катаров, этого спиритуалистического христианского взгляда на мир, на самом деле была чистой выдумкой - эта вера служила скорее скрепляющим средством, а не смертоносным фактором вымирания для семьи. Такой взгляд появился, возможно, потому, что слишком много копий было сломано вокруг догматики катаризма, который был всего лишь одним из вариантов христианской религиозности, сконцентрированным на утешении с небес. Слишком мало обращалось внимания на их организационную и религиозную практику, которая принесла им намного больше «популярности среди народа», чем разговоры о падении ангелов или рассуждения о диалектике двух начал.
Церковь катаров была предшественницей таких явлений в христианском мире, как организация монастырей в городе или деревне, из которых возникли проповеднические ордена, ей принадлежит идея спасения на дому. Какой бы спиритуалистической и бестелесной не выглядела бы катарская вера, их религиозная практика была более прагматической и «близкой к проблемам людей», как сейчас принято говорить. В отличие от Римской Церкви, она переносила в отдаление и не отрезала религиозную элиту (как это делали клюнийцы или цистерианцы), для которой спасение было обеспечено, от масс народа, пребывавшего в юдоли скорби, мире, князем которого есть Сатана - а ведь все в этом пункте были согласны. Практика катарской Церкви была практикой церкви с очень гибкой структурой, позволившей ей войти в самое нутро семейной жизни.
Катары учредили не просто монастыри в городе или деревне, а монашеские общины дома и обеспечивали спасение в собственной семье. Их монахи и монахини не были отрезаны ни от профанного мира, в котором они жили раньше, ни от своей социальной среды, ни даже от своих семей. Поэтому социальная и семейная среда очень естественно стали орбитой притяжения Церкви катаров, где Спасение было обещано всем, и дорога к Спасению была открыта для всех, раньше или позже. Принимая во внимание то, что эта Церковь была намного больше приспособлена к социальным и экономическим условиям своего времени и региона, что ее клир работал не покладая рук и не требовал уплаты десятины, что эта Церковь занималась социальным обеспечением дочерей-бесприданниц, женщин, бежавших от домашнего насилия и вдов без средств к существованию, можно намного лучше понять, каким образом сложился такой симбиоз между окситанским обществом и катарской религиозностью, и почему он был таким успешным.
Семейные привязанности и пример, подаваемый близкими и любимыми людьми, были эмоциональными факторами привязанности христианских жителей Окситании к Церкви катаров, и могут объяснить ту непоколебимую и часто высказываемую даже перед инквизиторами веру, что «эти люди были добрыми христианами и могли спасти наши души». Самый искренний окситанский христианин был уверен, что найдет в диссидентской Церкви ту близкую, родную, братскую Церковь, где можно обрести спасение в обществе людей, которых он любит. Без сомнения, именно поэтому эта Церковь смогла так долго сопротивляться Инквизиции.
1. Читатель может найти общее вступление к социологии окситанского катаризма в моей книге Les Femmes cathares, Paris, Perrin, 1992, в которой я тоже ссылаюсь на используемые здесь примеры. Я также отсылаю читателя к своей статье “The Voice of the Good Women. An Essay on the Pastoral and Sacerdotal Role of Women in the Cathar Church” в книге Women Preachers and Prophets through Two Millenia of Christianity, University of California Press, 1997. См. также очень добротное исследование Richard Abel, Ellen Harrison. The participation of Women in Languedocian Catharism Mediaeval Studies, Toronto, XLI, 1979, p.215-251.
2. Очень ценное исследование по этому поводу было сделано в фундаментальной работе Жана Дювернуа Jean Duvernoy, Le Catharisme, 2 volumes (La Religion, L’Historie), Toulouse, Privat, 1979, 2-е издание 1996.
3. Здесь я ссылаюсь на Georges Duby, La chevalier, la femme et le pretre, Paris, Hachette, 1981.
4. Есть часто цитируемый, но один-единственный, изолированный случай Эрмессенды Вигьер, из Камбиак, которая сказала инквизитору, что отвернулась от катаризма, когда она была молодой беременной женщиной, а кто-то из Добрых Женщин сказал ей, что у нее демон во чреве (MS Toulouse, BM 609, f 239b). См. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 107.
5. См. к примеру Michel Roquebert, “Le catharisme comme tradition dans la “familia” languedocienne” в выпуске Effacement de catharisme (13-14 s.) журнала Cahier De Fanjeaux № 20б 1995б р. 221-242.
6. Показания Арноды де Ламот, обращенной, из Монтобана, MS Paris, B.N., Doat 23 f2b sqq. О судьбе Арноды де Ламот см. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 13-58 и также 228-230.
7. Я использую здесь исследование Patrice Cabirou “La societe a Saint-Martin-Lalande au temps du catharisme” (докторская диссертация), Университет Монпелье, 1996 г. См. также Michel Roquebert Un exemple de catharisme ordinaire: Fanjeaux” в книге Les pays cathares, которая содержит материалы Конференции 1992 года Центра катарских исследований в Каркассоне, опубликованной также в журнале Heresis, 1995, p.169-211.
8. Детали можно найти в книге Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 185.
9. Показания Дульсии Фауре из Вилленев ле Комталь, MS Toulouse, B.M. 609, f184b. См. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р.131-132.
10. Показания Гийома Отье из Виллепинте, там же f185a.
11. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 178-179.
12. См. Anne Brenon, “La maison cathare: un praqtique de vie religiouse et communautaire etre la regle et le siecle” в Les pays cathares…, р. 213-232.
13. Показания Финас де Тауриак, Paris, B.N. Doat 22, f65 sqq. См. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 169-172.
14. Показания Бернарда Пьера из Сан-Мартин-Лаланд, MS Toulouse, B.M. 609 f34a sqq. См. также Patrice Cabirou , La societe…, р. 97-98
15. Показания Гийома де Гузен, там же f30b-31a. См. также Patrice Cabirou , La societe…, р. 97-98.
16. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 175.
17. Показания Понса Вигьера из Сен-Пулет, MS Toulouse, B.M. 609 f227b sqq. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 176-177.
18. Показания Фаурессы, жены Пьера Видаля, MS Paris, B.N., Doat 25, f43b-52a. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 291.
19. См. Patrice Cabirou “La societe a Saint-Martin-Lalande…, р.143-149.
20. Это явление хорошо рассмотрено в Richard Abel, Ellen Harrison. The participation of Women…
21. Показания Раймонда де Рокевилль, MS Toulouse, B.M. 609 f216ab. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 189, 201, 268.
22. Показания Мартина де Каселль, бывшего священника из Ауриака, MS Toulouse, B.M. 609, f237b-238a.
23. Показания Арнота де Клеренс, там же f.222a-223b. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 268-269.
24. Показания Амады, жены Пьера де Гузен, там же, f38a.
25. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 278-292.
26. Специальная фраза, употреблявшаяся для обозначения преданных верующих во времена подполья.
27. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 347-353.
28. Там же, р. 302-318.
29. Gauthier Langlois, “Note sur quelques documents inedits concernant le parfait Guilhem Belibaste et sa familie”, Heresis, 25, 1996, р. 130-134.
30. Я отсылаю читателя к известной книге Emmanuel Le Roy Ladurie, Montaillou, village occitan,Paris, Gallimard, 1976.
31. См. Veronique Crapella, Familles cathares (докторская диссертация), Университет Монпелье, 1996 г.
Таким образом, в большом количестве семей верующих, в самой их сердцевине, в их лоне, было как минимум один или больше членов катарского клира, с которыми они встречались, постоянно контактировали и пользовались их помощью и советами. В отличие от тех семей, чьи родственники стали католическими монахами и монахинями, катарские монахи и монахини никогда не уходили из мира. Более того, они продолжали играть очень активную роль в семейных делах. Кроме того, семейные связи оставались для них очень сильными и значительными даже тогда, когда они жили в монашеских общинах. Фактически можно говорить о семейных связях с катарской Церковью и внутри этой Церкви, и эти связи были очень тесными, даже во времена репрессий. Сама структура катарской Церкви и ее деятельности ясно демонстрировала поощрение таких духовных связей и близости, и очевидно базировалась на этих сильных семейных связях, характерных для окситанского общества. Если кто-то решался избрать катарский вариант христианской веры, то это вовсе не приводило к разрыву социальных и эмоциональных связей с их семьями. Как целые семьи присоединялись к катарской Церкви, так и Церковь входила в семью.
Катарские дома или катарские семьи?
Итак, с cамого начала катарская Церковь не стремилась к разрыву и ломанию семейных уз. Родственники одного пола, особенно женщины, часто продолжали жить вместе в одной общине; мужчинам-родственникам нередко доверяли разнообразные функции в катарской иерархии, но в таком случае, они могли разделиться. Гвиберт и Изарн де Кастр, братья, стали один коадьютором епископа Тулузы в Фанжу, а второй - диаконом Лаурагэ в Ле Ма Сент Пуэлль перед крестовым походом, а три их сестры жили вместе, как Добрые Женщины в общине в Фанжу. Подобно этому, Бернард и Жирод де Ламот, братья, были соответственно, коадьютором Тулузской Церкви в Ланта и диаконом в Лабеседе во время Реконкисты в 1220 годах, а их родственницы, мать и дочери де Ламот, сформировали монашескую общину. Подобных примеров немало. Матери и дочери, тети и племянницы, или сестры, редко разлучались, становясь Добрыми Женщинами. Мы уже дали здесь достаточно примеров, полагаю, нет нужды приводить их дальше. Тем более, что известно огромное количество трагических случаев, когда матери, дочери и сестры вместе умирали на костре.
Существовали также катарские братства или мужские «семьи». Пьер и Бернат Бофиль были братьями и Добрыми Людьми; они жили вместе под одной крышей в Ле Кассе до 1205 года, а с ними еще оставались два мальчика, сыновья Берната. Один из них, Пьер, оставался катарским верующим, и его допрашивала Инквизиция в 1245 году. Второй сын стал катарским диаконом в Сан-Фелис и Монтомар между 1215 и 1235 годом. Одна из их сестер, Пагана Бофиль, дочь Доброго Человека Берната, тоже была служительницей катарской Церкви перед крестовыми походами: она была Доброй Женщиной в Сен-Поль-Кап-де Жу. Ее брат Пьер не указывает, как отец и дядя растили ее в своей религиозной общине, и мы предполагаем, что ее, очевидно, воспитывала мать в женской общине.
Хочу еще коснуться проблемы относительно катарских общин, так называемых катарских «домов», которая до сих пор остается неразрешенной в исторической науке.(12). Как мы уже видели, стать служителем катарской Церкви означало принять для себя существование, полностью посвященное Богу, монашеские обеты целомудрия, бедности, послушания, работы и молитв (монастырские Часы, отмечаемые многократным повторением Pater и Adoremus), соблюдение ритуальных церемоний (исповедь монахов или aparelhament) и жизнь в общине, в соответствии с правилами Евангелий под руководством Старшего или Старшей. Женатые или замужние неофиты освобождались супругами от брачных уз, подобно католическим неофитам. Теоретически, катарские дома были обычными религиозными общинами, подобными католическим монастырям, за тем исключением, что располагались они прямо в центре бургад, а их обитатели и посетители могли в любое время свободно входить и выходить оттуда, и они не были связаны никакими правилами затворничества. Длинные показания Арноды де Ламот дают нам точное и подробное описание таких общинных домов, и особенно дома, которым руководила в Виллемуре Добрая Женщина Понсия. Именно там Арнода и ее сестра Пейрония проходили свое первое неофитское обучение в 1208 году. На основании многих других показаний легко представить себе, как жена и муж взаимно освобождают друг друга от брачных уз и расходятся в мужскую и женскую монашескую общины, и при этом сыновья следуют за отцом, а дочери - за матерью.
Однако другие показания дают более обрывочную информацию. Удивляет, к примеру, очень большое количество катарских общинных домов, процветавших в различных местах страны до прихода крестоносцев: пятьдесят в Мирпуа, семьдесят в Виллемур…Естественно, что эти дома не могли быть такими большими как монастыри, и там не жило очень много людей. Разница между частными домами и катарскими религиозными домами в таком случае выглядит очень размытой, и как мы видим, некоторые катарские религиозные дома начинались с частных домов богатых приверженцев катаризма, как Бернард Бофиль, Бланш де Лаурак или Гарсенда дю Ма, которые, приняв монашеские обеты, создавали у себя дома мужскую или женскую общины. Таким образом, по крайней мере некоторые из этих домов, могли сохранять частный или семейный характер, в отличие от больших монастырских общин. В соответствии в Евангелием, «Ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мт. 18, 20), мать и дочь, принявшие катарские монашеские обеты, могли основать собственную общину, особенно, если к ним присоединялось еще несколько других женщин. Можно также представить себе, что сестры, племянницы и другие родственницы приходили жить вместе с ними как будущие неофиты или временно. И как мы уже видим, нередко в катарских религиозных общинах воспитывались и дети…
Посмотрим на случай Финас де Тауриак. Рожденная в аристократической семье в Рабастен, она воспитывалась братом, Пельфором де Рабастен в начале тринадцатого столетия: ее мать Брайда и сестра Эксклармонда, согласно ее показаниям перед инквизитором, были Добрыми Женщинами и жили в их доме, и Финас вместе с братом постоянно с ними виделась. (13). Нам известны и другие подобные случаи, подрывающие стереотипный образ катарских обетов целомудрия. Например, в 1225 году целая семья жила в одном доме в Лабеседе, Лаурагэ: отец, Госберт Перрьер, двое его сыновей, Гийом и Пьер, его жена Бруниссенда и Номэй, ее ритуальная компаньонка, потому что Бруниссенда была Доброй Женщиной. Возможно, обе монашки решили отдаться на милость бывшего мужа одной из них во времена репрессий? Однако, в середине 1220-х годов над катарским клиром еще не нависла серьезная опасность.
Еще более интересным является случай Бернарда Пьера из Сен-Мартин Лаланд. Он сообщил инквизитору Бренарду Ко, что с 1205 года он рос в катарской семье: его отец Бернард, его мать Флориана и его братья Раймонд и Пьер были Добрыми Мужчинами и Добрыми Женщинами. «Я ел, пил и спал вместе с ними последние восемнадцать лет. Многие люди, имен которых я не назову, приходили к нам в дом, чтобы поклониться им.» (14) Этот свидетель не упоминает о том, имела ли его мать socia, ритуальную компаньонку, и как она соблюдала свои монашеские обеты в общине, где она жила под одной крышей со своим мужем или экс-мужем.
Подобный случай мы можем найти тоже в Сен-Мартин Лаланд, на этот раз в аристократических кругах. По меньшей мере три года, между 1225 и 1228 годами, то есть в те времена, когда Добрые Мужчины и Женщины не должны были прятаться в подполье, дама Дульсия де Гузен руководила катарской общиной в своем собственном доме, вместе со своим мужем Понсом де Гузен, и в этой монашеской общине, среди других людей мы находим их племянницу Бернарду и племянника Гийома, который воспитывался там и позже давал показания перед Инквизицией. (15). После того, как Понс умер (около 1228 года), Добрые Женщины жили с Пьером, старшим сыном Дульсии.
Тогда же, в 1220-х годах, Раймонд Арруфат, рыцарь из Кастельнодари, посетил своего родственника Пьера Бодрига в Ласбурд в Лаурагэ. Там он встречался с матерью и сестрой Пьера, которые жили с ним, несмотря на то, что они были уже крещены. У Раймонда также была кузина в Ласбурд, Азалаис, и у нее был муж, Пьер Ругьер, а в их доме он видел по крайней мере трех сестер-монахинь, уже упоминаемых Ругьеров, которые были Добрыми Женщинами и все равно жили в своем доме вместе с семьей (16); это было еще до того, как их брат Пьер сам принял монашеские обеты и стал Добрым Человеком. Или Понс Вигьер, крестьянин из Сен-Полет, допрошенный Инквизицией в 1245 году, признался, что в молодости, где-то около 1215 года, когда он, однажды вернувшись домой с виноградника, узнал, что его мать Одиарт, вдова, жившая вместе с ним, недавно получила крещение/посвящение катаров в соседнем доме. Несмотря на это, она по крайней мере месяц продолжала жить в его доме, он прятал ее и частично помогал ей материально, но, как объяснял он «я был беден, и не мог дать ей много, но если бы я имел больше, я бы с радостью дал ей больше, хотя я знал, что она еретичка…» (17) Это произошло в разгар крестовых походов, когда катарский клир из-за преследований вынужден был прятаться в подполье - тем не менее интересно, что только-только крещенная Добрая Женщина по крайней мере несколько недель провела в доме своего сына без ритуальной компаньонки.
Как мы можем видеть, недостатка в таких примерах нет. И в частных домах, и в более специализированных религиозных общинах, существующих в довольно различных вариантах, жили и верующие и члены клира, и, как это ни парадоксально, даже супруги, принявшие обет целомудрия, оставались иногда вместе и дальше жили под одной крышей. Таким образом, катарская Церковь обрела свое присутствие в наиболее внутренней и интимной сфере, святая святых семейных отношений, которые в принципе являются основой любой социальной организации. Им удалось сделать это благодаря своей очень гибкой, открытой структуре, отбросившей монашеское затворничество и действующей по правилам, когда религиозной, монашеской общиной считался даже союз двух лиц одного пола, двух socis или socias. Когда репрессии загнали катарскую Церковь в подполье, это взаимодействие и взаимопроникновение религиозных чувств и семейной поддержки, без сомнения, усилили возможность сопротивления подпольной Церкви, несмотря на методы Инквизиции, удачно позволяющие последней проникать в мысли допрашиваемых и подрывать солидарность преследуемых.
Катаризм в подполье
Хочу также добавить, что единственным путем искоренить катаризм, так сильно проникший вширь и вглубь окситанского общества, что он стал неотъемлемым элементом семейной жизни, было разрушить социальную и семейную солидарность. Инквизиция была создана именно для этой цели, и очень эффективно с ней справилась. Вызовы на допросы, страх быть приговоренным к бесчестию путем ношения крестов, конфискации имущества, пожизненному заключению и, наконец, сожжению на костре - судьба, которая ожидала подпольных членов катарского клира, а вскоре это наказание распространилось и на верующих, пойманных во второй раз - все это постепенно разрушало сложившиеся в обществе социальные связи и разрывало семейные узы. Но даже в этом случае сопротивление продолжалось еще очень и очень долго.
1245-1250 годы были наиболее страшными для катаризма. Граф Тулузский, умерший в 1249 году, простился даже с мыслями о восстании. «Господство клириков и французов» по выражению Понса де Гомервилля, одного из ведущих граждан Тулузы и катарского верующего (18), стало неизбежным. Иерархия катарской Церкви была уничтожена (все ее члены погибли на костре в Монсегюре или бежали в Ломбардию). Вслед за политическим и военным поражением Окситании, кампании Инквизиции в Лаурагэ и Тулузэ полностью разрушили сеньоральные связи в деревне, особенно там, где ересь гнездилась наиболее всего. Совладельцы Сен-Мартин-Лаланд были уничтожены приговорами Инквизиции, и только несколько представителей этого рода смогли переселиться в Лаурак (19). Окситанское рыцарство должно было либо приспосабливаться к новым обстоятельствам, как это сделал Оливер де Термез, либо умирать с голоду. Добрые Мужчины, гонимые повсюду - после 1250 года фактически уже не упоминаются Добрые Женщины (20) - могли рассчитывать только на то, что в состоянии были им предложить небольшая семья и солидарность маленьких городков и деревень, существовавшая даже тогда, несмотря на Инквизицию.
Cемьи, как правило, пытались защищать своих родственников, на которых шла охота, так долго, как это было возможно. В начале тринадцатого столетия, когда разразились и стали усиливаться репрессии, они прятали их, эскортировали и кормили - как это делал крестьянин Понс Вигьер во время крестовых походов. Верные катарам рыцари, «фаидиты», также безоговорочно защищали своих родственников. Пока Граф Тулузский окончательно не сдался, почти у каждого вооруженного сторонника катаризма была мать, сестра или брат, за которых он хотел отомстить. Хорошим примером этого являются защитники Монсегюра: Гийом де Лахилль, рыцарь из Лаурак, был сыном Доброй Женщины Франчезы и братом Доброй Женщины Бруны, и умер вместе с ними во время массовой казни в Монсегюре; Жордан дю Ма был внуком Гарсенды и племянником Гайлларды, а обе они были сожжены перед 1240 годом.
Раймонд де Рокевилль, сеньор Ле Кассе, как об этом сообщают информаторы Инквизиции, был, около 1240 года, «мужем еретички Раймонды». Он сам или вместе со своими братьями, совладельцами Монгискара и других земель, сопровождал с вооруженным эскортом свою жену Раймонду и ее компаньонку Маркизу, двух женщин, за которыми охотилась Инквизиция. Он защищал их, заботился о их безопасности, приносил им еду, просил их благословения и навещал их, когда они прятались в лесных укрытиях. (21).
Когда в 1245 году Понс Вигьер, наш бедный крестьянин из Сент-Пулет, предстал перед Инквизицией, он признался, что его сын Пьер оставил его несколько лет назад, чтобы стать Добрым Человеком и жить в подполье, и что его жена недавно сделала то же самое. Он пытался уверить инквизитора Бернарда де Ко, что он порвал все связи с ними. Однако есть очень много трогательных примеров лояльности родственников к подпольным преследуемым монахам и монахиням. Священник из Ауриака, который был шпионом Инквизиции, выдал Раймонда Разейре, который защищал, прятал и кормил свою мать, Добрую Женщину, в хижине в лесу возле Камбиака. Когда ее ритуальная компаньонка умерла, он привел ей свою сестру, чтобы она могла крестить ее и сделать своей socia в преследуемой вере - а ведь ей совсем немного оставалось до костра (22).
Среди разрозненных представителей этого поставленного вне закона общества, прятавшегося по лесам и искавшего приют, где придётся, среди этих скрывавшихся монахов и монахинь, узы семейных привязанностей оставались довольно сильными. В 1245 году Маркиза, socia Раймонды де Рокевилль, всё ещё скрывалась в Лаурагэ. Она и ее новая компаньонка, делившая с ней тяготы подпольной жизни, были выданы Инквизиции Арнодом де Клеренс, из Ле Кассе. Маркиза была матерью двух Добрых Людей, Понса и Арнота Айнартов, которые регулярно общались с ней и ухаживали за ней, несмотря на грозящую им самим опасность. Когда однажды ночью они прибыли в дом Арнода де Клеренс, чтобы повидать свою мать, было уже слишком поздно: обеих женщин уже арестовали. Предатель пытался наврать им о своей роли в этом деле. Он даже дал им кусок хлеба, который, как он сказал, принадлежал их матери и который она, наверное, благословила. Им ничего не оставалось, как снова уйти в ночь, унося с собой этот кусок хлеба… (23).
Бывало и такое (фактически, это было одним из факторов искоренения катаризма), что семья могла отвергнуть создававшего проблемы родственника-диссидента, который мог привести семью к разрушению ее благосостояния путём конфискации имущества или заключения в тюрьму остальных членов семьи. Искушение выдать родственника или друга, чтобы спасти собственную шкуру, стало раковой опухолью некоторых семейств, разрушая родственные связи. Мы оставили Дульсию де Гузен, когда она мирно жила в монашеском союзе со своей племянницей Бернардой, в доме своего сына, Пьера де Гузен в Сен-Мартин Лаланд. Так продолжалось пять лет. Пока однажды в 1233 году, после установлений Инквизиции и подписания Парижского мирного договора, Пьер не решил, что Дульсия и Бернарда угрожают его спокойствию, и просто вышвырнул их из своего дома. Естественно, что их тут же арестовали. Скорее всего, их сожгли (24).
Однако примеров подобного поведения относительно немного. Примечательно то, что решимость помогать и давать приют катарским проповедникам постепенно окутывалась всё большей и большей тайной. И прежде всего это касалось женщин, которые и дальше помогали преследуемым, давали им одежду и еду, а их мужья ничего об этом не знали. Женщины - матери, дочери, внучки - составляли теперь своего рода тайный заговор, оставляя своих мужей и отцов в неведении, участвуя в церемонии consolament, или помогали Добрым Людям, оказавшимся вне закона. Но количество живших в укрытии людей катастрофически сокращалось, и прежде всего, вследствие постоянных арестов и казней.
Тем не менее, даже в последние годы, предшествовавшие окончательной смерти катаризма, и которые известны нам преимущественно из записей приговоров Бернарда Ги (1307 - 1321), из того, что осталось от реестров и протоколов Жоффре д’Абли (1308 - 1309) и из толстого тома реестров показаний, собранных Жаком Фурнье (1318 - 1325), Церковь катаров, насчитывающая в это время лишь около дюжины отчаянных проповедников, всё еще могла опираться на преданность большого количества как отдельных верующих, так и целых семейств. Около 1300 года хороший верующий знал, что Изауры из Ларната «стоят на дороге добра» (26), а Изауры из Ларката - нет. Браки очень осторожно заключались между семьями верующих, чтобы не допустить волка (то есть потенциального информатора) в овчарню. Методы, которыми Инквизиция покончила со всем этим в начале четырнадцатого столетия, были ужасающими: настоящие полицейские допросы и расследования с требованиями дать список сообщников, использование шпионской сети, «зачистки» целых деревень с арестом всех жителей для дальнейших допросов, и т.д. Бернард Ги практиковал коллективные приговоры целым семьям.
Вот хотя бы один пример, среди многих, о котором я часто упоминаю: коллективный приговор семье Ма де Руги из Монклер де Кверси. Он был зачитан Бернардом Ги на публичной проповеди на ступенях Тулузского кафедрального собора 23 апреля 1312 года. Целая семья, живые и мертвые, люди и здания, были приговорены к смерти и разрушению. Те, кто уже умер - Раймонд и Бернарда де Лантар, их сыновья Бернард, Арнод и Пьер и их внук Гийом младший - получив consolament из рук Пьера Отье, были приговорены к эксгумации и сожжению останков. Их дочь и невестка, Гайларда и Раймонда де Лантар, были приговорены к пожизненному заключению; трое других - две дочери и невестка, Жоанна, Финас и Раймонда - были переданы светской власти для сожжения на костре за вторичное впадение в ересь. Что касается их дома, то Бернард Ги приказал его разрушить и сжечь, а само место было объявлено проклятым и предназначенным стать пустырём и свалкой (27).
Однако первая четверть четырнадцатого века стала удивительным возрождением катаризма после столетия систематических преследований. Между 1300 и 1308 годами новая группа очень решительных Добрых Людей, маленькая Церковь братьев Отье, развернула кампанию тайного проповедования и возродила старые связи солидарности и диссидентского братства на огромной территории между Пиренеями и нижним Кверси. Это монашеское сообщество, которое отчаянно старалась умножить своё число, привлекая новых неофитов, соглашавшихся на крещение в зубах смерти, является ярким примером солидарности семей. Три центральные фигуры этой Церкви принадлежали к одной и той же семье: двое братьев-нотариусов из Акса, Пьер и Гийом Отье, и сын Пьера Жак. Ближний круг поддержки этих подпольных проповедников состоял из их самых близких родственников: бывшая жена Гийома Гайларда Бенет и бывшая возлюбленная Пьера Монетта; брачные и внебрачные дети Пьера - Бон Гийом и как минимум две дочери Пьера; зять Пьера Арнот Тиссейр, врач и нотариус из Лордата; их братья и сёстры, кузены и кузины (Раймонд Отье и его жена Эксклармонда, Раймонда де Роде, ее муж и дети, и т.д.). Далее следовали более широкие круги поддержки, состоящие из родственников и друзей, многие из которых были богатыми и влиятельными людьми, и наконец, была восстановлена вся подпольная сеть, скрепляющая семьи всех верующих.
На первый взгляд, такое сплочение семей против преследований кажется нормальным и естественным, но при более глубоком размышлении можно увидеть, насколько серьезной опасности подвергалась каждая семья, ее имущество и сама ее жизнь. Конечно, когда мы говорим о религиозных преследованиях, то в этом плане люди очень заинтересованы спасением души, что выходит за рамки рациональных размышлений и меркантильных интересов. Но может ли одно это объяснить то тайное единство, ту заговорщическую солидарность, которую выявляла каждая семья, несмотря на опасности и наличие информаторов в своей среде? Подобное поведение отличается от условий военного или политического подполья, характерного, например, для французского Сопротивления во время Второй мировой войны, когда подпольщики, как правило, держали своих родственников в неведении относительно своей деятельности.
Я хотела бы привести хотя бы несколько примеров таких семей, объединенных своими усилиями поддержать катарскую Церковь в ее последнем порыве: скромная семья Маури из Монтайю, из которых родители, пятеро братьев (Пьер и Жан, пастухи, Гийом, Бернат и Арнот) и по крайней мере одна сестра, Гильельма, умерли в тюрьмах Инквизиции; Белибасты из Кубьер, очень влиятельная семья, из которых трое сыновей главы рода, Гийома старшего, были очень активно вовлечены в деятельность подпольной Церкви. Гийом младший, последний окситанский Добрый Человек, был сожжен в Виллеруж-Термене в 1321 году; Бернат, которого некоторые свидетели называют hereticus, был чрезвычайно активным помощником диссидентской Церкви; а Арнот - младший из братьев - был приговорен к смерти заочно…(29)
Я не буду здесь говорить много об обитателях деревни Монтайю (30), а хочу вспомнить также о верующих, эмигрировавших из Сабарте в Арк, сохранивших лояльность к вере катаров и помогавших проповедникам-диссидентам: о них свидетельствуют в начале четырнадцатого столетия реестры Жака Фурнье. (31)
Случай семьи Сикре-Бэйль, также из Сабарте, более сложный. Родители, Арнот Сикре и Сибилла Бэйль, стали жить отдельно. Очевидно, яблоком раздора в этой семье стала религия. Арнот Сикре, католик, бывший одно время кастеляном Тараскона для графа де Фуа, известен тем, что возглавил карательную экспедицию Инквизиции в деревню Монтайю в 1307 или 1308 году. Сибилла Бэйль, преданная катарам верующая, сделала из своего дома в Аксе подпольную ячейку и была одной из наиболее активных помощников Церкви братьев Отье; в 1308 году ее сожгли живьем за отказ отречься. Двое ее сыновей остались с отцом и носили его фамилию, Пьер и Арнот Сикре младший. Двое других сыновей, Бернард и Понс Бэйль, также как и дочь остались с матерью, взяв ее фамилию. Дети Сибиллы были верующими катаров: Понса крестил Пьер Отье и он присоединился к маленькой группе Добрых Людей, составляющих костяк Церкви катаров в ее последний период. Сыновья кастеляна Сикре присоединились к католическому лагерю отца. Арнот Сикре младший стал информатором и шпионом Инквизиции и, используя репутацию своей сожженной матери, внедрился в подпольную сеть для того, чтобы выдать Инквизиции Гийома Белибаста в 1321 году и получить в награду дом Сибиллы Бэйль в Аксе, конфискованный, когда она была приговорена к сожжению.
Заключение
Так умер окситанский катаризм в первой половине четырнадцатого столетия. Методы, изобретенные специально для подавления этого религиозного движения, дали возможность Инквизиции эффективно подорвать связи семейной солидарности, защищавшие преследуемых, тем более, что социальный контекст был уже и так подорван военным поражением и политической аннексией. Уничтожение одного за другим подпольщиков и тех верующих, кто пытался их защищать, стало очень важным делом для Инквизиции.
В свете потрясающих протоколов Инквизиции становится ясным, что созданное катаризмом общество, в конечном итоге, было абсолютно нормальным обществом, где люди женились и рожали детей в тех же пропорциях, что и везде. Предполагаемая вредоносность веры катаров, этого спиритуалистического христианского взгляда на мир, на самом деле была чистой выдумкой - эта вера служила скорее скрепляющим средством, а не смертоносным фактором вымирания для семьи. Такой взгляд появился, возможно, потому, что слишком много копий было сломано вокруг догматики катаризма, который был всего лишь одним из вариантов христианской религиозности, сконцентрированным на утешении с небес. Слишком мало обращалось внимания на их организационную и религиозную практику, которая принесла им намного больше «популярности среди народа», чем разговоры о падении ангелов или рассуждения о диалектике двух начал.
Церковь катаров была предшественницей таких явлений в христианском мире, как организация монастырей в городе или деревне, из которых возникли проповеднические ордена, ей принадлежит идея спасения на дому. Какой бы спиритуалистической и бестелесной не выглядела бы катарская вера, их религиозная практика была более прагматической и «близкой к проблемам людей», как сейчас принято говорить. В отличие от Римской Церкви, она переносила в отдаление и не отрезала религиозную элиту (как это делали клюнийцы или цистерианцы), для которой спасение было обеспечено, от масс народа, пребывавшего в юдоли скорби, мире, князем которого есть Сатана - а ведь все в этом пункте были согласны. Практика катарской Церкви была практикой церкви с очень гибкой структурой, позволившей ей войти в самое нутро семейной жизни.
Катары учредили не просто монастыри в городе или деревне, а монашеские общины дома и обеспечивали спасение в собственной семье. Их монахи и монахини не были отрезаны ни от профанного мира, в котором они жили раньше, ни от своей социальной среды, ни даже от своих семей. Поэтому социальная и семейная среда очень естественно стали орбитой притяжения Церкви катаров, где Спасение было обещано всем, и дорога к Спасению была открыта для всех, раньше или позже. Принимая во внимание то, что эта Церковь была намного больше приспособлена к социальным и экономическим условиям своего времени и региона, что ее клир работал не покладая рук и не требовал уплаты десятины, что эта Церковь занималась социальным обеспечением дочерей-бесприданниц, женщин, бежавших от домашнего насилия и вдов без средств к существованию, можно намного лучше понять, каким образом сложился такой симбиоз между окситанским обществом и катарской религиозностью, и почему он был таким успешным.
Семейные привязанности и пример, подаваемый близкими и любимыми людьми, были эмоциональными факторами привязанности христианских жителей Окситании к Церкви катаров, и могут объяснить ту непоколебимую и часто высказываемую даже перед инквизиторами веру, что «эти люди были добрыми христианами и могли спасти наши души». Самый искренний окситанский христианин был уверен, что найдет в диссидентской Церкви ту близкую, родную, братскую Церковь, где можно обрести спасение в обществе людей, которых он любит. Без сомнения, именно поэтому эта Церковь смогла так долго сопротивляться Инквизиции.
1. Читатель может найти общее вступление к социологии окситанского катаризма в моей книге Les Femmes cathares, Paris, Perrin, 1992, в которой я тоже ссылаюсь на используемые здесь примеры. Я также отсылаю читателя к своей статье “The Voice of the Good Women. An Essay on the Pastoral and Sacerdotal Role of Women in the Cathar Church” в книге Women Preachers and Prophets through Two Millenia of Christianity, University of California Press, 1997. См. также очень добротное исследование Richard Abel, Ellen Harrison. The participation of Women in Languedocian Catharism Mediaeval Studies, Toronto, XLI, 1979, p.215-251.
2. Очень ценное исследование по этому поводу было сделано в фундаментальной работе Жана Дювернуа Jean Duvernoy, Le Catharisme, 2 volumes (La Religion, L’Historie), Toulouse, Privat, 1979, 2-е издание 1996.
3. Здесь я ссылаюсь на Georges Duby, La chevalier, la femme et le pretre, Paris, Hachette, 1981.
4. Есть часто цитируемый, но один-единственный, изолированный случай Эрмессенды Вигьер, из Камбиак, которая сказала инквизитору, что отвернулась от катаризма, когда она была молодой беременной женщиной, а кто-то из Добрых Женщин сказал ей, что у нее демон во чреве (MS Toulouse, BM 609, f 239b). См. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 107.
5. См. к примеру Michel Roquebert, “Le catharisme comme tradition dans la “familia” languedocienne” в выпуске Effacement de catharisme (13-14 s.) журнала Cahier De Fanjeaux № 20б 1995б р. 221-242.
6. Показания Арноды де Ламот, обращенной, из Монтобана, MS Paris, B.N., Doat 23 f2b sqq. О судьбе Арноды де Ламот см. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 13-58 и также 228-230.
7. Я использую здесь исследование Patrice Cabirou “La societe a Saint-Martin-Lalande au temps du catharisme” (докторская диссертация), Университет Монпелье, 1996 г. См. также Michel Roquebert Un exemple de catharisme ordinaire: Fanjeaux” в книге Les pays cathares, которая содержит материалы Конференции 1992 года Центра катарских исследований в Каркассоне, опубликованной также в журнале Heresis, 1995, p.169-211.
8. Детали можно найти в книге Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 185.
9. Показания Дульсии Фауре из Вилленев ле Комталь, MS Toulouse, B.M. 609, f184b. См. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р.131-132.
10. Показания Гийома Отье из Виллепинте, там же f185a.
11. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 178-179.
12. См. Anne Brenon, “La maison cathare: un praqtique de vie religiouse et communautaire etre la regle et le siecle” в Les pays cathares…, р. 213-232.
13. Показания Финас де Тауриак, Paris, B.N. Doat 22, f65 sqq. См. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 169-172.
14. Показания Бернарда Пьера из Сан-Мартин-Лаланд, MS Toulouse, B.M. 609 f34a sqq. См. также Patrice Cabirou , La societe…, р. 97-98
15. Показания Гийома де Гузен, там же f30b-31a. См. также Patrice Cabirou , La societe…, р. 97-98.
16. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 175.
17. Показания Понса Вигьера из Сен-Пулет, MS Toulouse, B.M. 609 f227b sqq. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 176-177.
18. Показания Фаурессы, жены Пьера Видаля, MS Paris, B.N., Doat 25, f43b-52a. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 291.
19. См. Patrice Cabirou “La societe a Saint-Martin-Lalande…, р.143-149.
20. Это явление хорошо рассмотрено в Richard Abel, Ellen Harrison. The participation of Women…
21. Показания Раймонда де Рокевилль, MS Toulouse, B.M. 609 f216ab. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 189, 201, 268.
22. Показания Мартина де Каселль, бывшего священника из Ауриака, MS Toulouse, B.M. 609, f237b-238a.
23. Показания Арнота де Клеренс, там же f.222a-223b. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 268-269.
24. Показания Амады, жены Пьера де Гузен, там же, f38a.
25. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 278-292.
26. Специальная фраза, употреблявшаяся для обозначения преданных верующих во времена подполья.
27. Cм. Anne Brenon, Les Femmes cathares…, р. 347-353.
28. Там же, р. 302-318.
29. Gauthier Langlois, “Note sur quelques documents inedits concernant le parfait Guilhem Belibaste et sa familie”, Heresis, 25, 1996, р. 130-134.
30. Я отсылаю читателя к известной книге Emmanuel Le Roy Ladurie, Montaillou, village occitan,Paris, Gallimard, 1976.
31. См. Veronique Crapella, Familles cathares (докторская диссертация), Университет Монпелье, 1996 г.