Аллегория..
Все закономерно.
Только когда, возвращаясь поздно домой, напарываешься глазом на ветку и тут же спотыкаешься о вылезший из неоткуда кусок плитки, начинаешь ценить старый добрый жолтый фонарь, что стоял прямо здесь, на углу. Несколько лет подряд ежедневно дававший тебе возможность осмотреться повнимательнее, изучить место получше, запомнить, где можно обойти...
С другой стороны зачем? Можно ведь порсто пользоваться фонарем. Изо дня вдень, изо дня в день.. до той поры, пока не найдешь его выкорчеванным "..по истечению срока эксплуатации" и скажешь: "Блин, так жалко.."
В последний путь
Сумерки. День засыпает усталый в объятиях нежных ночи
Телом ее белоснежным согретый, на простыни брачного ложа.
Город пористым глянцем асфальта прерывисто дышит. Молчит.
Вслушиваясь в темноту каждой клеткой морщинистой бледной кожи.
Слышит он: над водою склонившись, черные фонари
Лица свои опустили, навечно уставившись в мертвую точку.
Не оторвать их тела уже от пропахнувшей маем земли.
Глаза их закрыты, жетоны потертые сорваны с тонкой цепочки.
И слышит он, как застонал, будто раненый, ветер над тихой водой,
Слышит, как тополь шумит, одеваясь во траурно - белые ризы,
Слышит, как звезды колючие синие сбились в жужжащий рой,
И все как одна, обезумев от горя, молнией ринулись к низу…
Только когда, возвращаясь поздно домой, напарываешься глазом на ветку и тут же спотыкаешься о вылезший из неоткуда кусок плитки, начинаешь ценить старый добрый жолтый фонарь, что стоял прямо здесь, на углу. Несколько лет подряд ежедневно дававший тебе возможность осмотреться повнимательнее, изучить место получше, запомнить, где можно обойти...
С другой стороны зачем? Можно ведь порсто пользоваться фонарем. Изо дня вдень, изо дня в день.. до той поры, пока не найдешь его выкорчеванным "..по истечению срока эксплуатации" и скажешь: "Блин, так жалко.."
В последний путь
Сумерки. День засыпает усталый в объятиях нежных ночи
Телом ее белоснежным согретый, на простыни брачного ложа.
Город пористым глянцем асфальта прерывисто дышит. Молчит.
Вслушиваясь в темноту каждой клеткой морщинистой бледной кожи.
Слышит он: над водою склонившись, черные фонари
Лица свои опустили, навечно уставившись в мертвую точку.
Не оторвать их тела уже от пропахнувшей маем земли.
Глаза их закрыты, жетоны потертые сорваны с тонкой цепочки.
И слышит он, как застонал, будто раненый, ветер над тихой водой,
Слышит, как тополь шумит, одеваясь во траурно - белые ризы,
Слышит, как звезды колючие синие сбились в жужжащий рой,
И все как одна, обезумев от горя, молнией ринулись к низу…